Монолог для памяти

«887» Робера Лепажа на Чеховском фестивале

Фестиваль театр

Прошлое оживает не только в монологе Лепажа, но и в окошках стоящего на сцене дома

Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ  /  купить фото

Чеховский фестиваль, проходящий в Москве при поддержке «Первого канала», достиг своего пика — на сцене Театра наций показали спектакль «887» Робера Лепажа. На спектакле побывала Алла Шендерова.

Собственно, все спектакли Лепажа, включая легендарную «Трилогию драконов» и «Обратную сторону Луны»,— воспоминания. В этом, вероятно, причина той исключительной нежности, что питает к Лепажу российский зритель: мы ведь и сами обожаем вспоминать то время, когда «папа молод и мать молода», да и вообще, ностальгия для России — особая тема. Вот и Лепаж почти каждый спектакль начинает с воспоминаний, а потом строит сюжет по принципу фильма «Магнолия», чтобы к финалу все разрозненные лепестки сложились вместе. «887» сделан так же, только лепестков — сюжетов и сюжетцев — очень много, и потому цветок кажется уж очень лохматым. Задумавшись, зачем Лепажу нужен тот или этот рассказ, обнаруживаешь нечто, что отличает «887» от других его работ: на сей раз он строит спектакль не по драматургическим законам, а по законам поэзии. Дело не в том, что часть текста его моноспектакля зарифмована, но и сами сюжеты рифмуются, причем по логике ассоциаций, как бывает во сне. Или в стихах.

Хотя начинается все вполне прозаично: Лепаж, выходя на авансцену, просит выключить мобильники, признавая, впрочем, что вся его жизнь — в этом маленьком гаджете: сам он не в состоянии запомнить свой номер телефона. Зато в памяти навсегда застрял тот номер, что, вероятно, давно не действует: он принадлежал семейству Лепаж — папе, маме, страдающей «альцгеймером» бабушке, двум братьям и двум сестрам, жившим в доме 887 на авеню Мюррей в Квебеке, столице провинции Квебек. Тут на темной сцене вдруг появляется «настоящий» четырехэтажный дом размером чуть выше самого Лепажа, в каждой из квартир которого идет настоящая — нелепая и неустроенная — жизнь, проецируемая в окошки-экраны. Но это не просто дом, а Дворец памяти: в 2010-м, говорит Лепаж, меня пригласили в Монреаль выступить на Ночи поэзии, посвященной 40-летию того вечера, когда поэт Мишель Лалонд впервые прочла свое знаменитое стихотворение «Speak white». И вот в 2010-м Лепаж удостоен чести снова прочесть его со сцены. Нерифмованные строки не желают усваиваться в памяти. Зато в ней возникает целый ворох подробностей обо всем на свете. О сокурснике Фреде, который работает на радио и учит тексты по методике «Дворец памяти», об отце-шофере, буквально жившем за баранкой, чтобы прокормить семью; о визите в Квебек королевы Елизаветы (толпа франкофонов повернулась спиной к ее кортежу), об октябрьском кризисе 1970-го, прозванном в Квебеке «тихой революцией».

Сам ход воспоминаний подчинен мощнейшему стихотворению Лалонд, ставшему своеобразным манифестом всех, кто в начале 70-х ратовал за социальное равенство. По Лалонд, «Speak white» — не только окрик американских плантаторов, заставлявших чернокожих и индейцев говорить по-английски (того же английская часть Канады требовала от Квебека), но девиз любого поработителя, ломающего порабощенного так, как ему выгодно: не важно, на каком языке говорит эксплуататор — свой язык он всегда назовет языком «белых».

Кукла де Голль, выскакивающая из кармана Лепажа, театр теней (взрослый Лепаж по-настоящему дерется со своей маленькой сестрой подушками, но тень вдруг рассыпается), радиоуправляемая машинка — такси отца, игрушечный «Линкольн» с де Голлем, разъезжающий по столу, изображающему запруженную квебекскую площадь. Технологически «887» сделан виртуозно (тут недостаточно упомянуть сценографа Сильвена Декари, на поклонах на сцену вышла целая команда), но так у Лепажа уже бывало, и не раз.

Возможно, самое ценное в нынешнем спектакле — именно эта странность, логика свободного стиха, когда ждешь предсказуемого чередования событий и эпизодов, а его нет. И ты вдруг ныряешь в собственное детство, вспоминаешь несуществующий номер телефона (233-46-97, Пятницкая, дом 53), отца, лицо которого сохраняют фото, но ты не можешь восстановить ни его движения, ни голос.

Может быть, об этом думал и Лепаж — потому на сей раз он так скуп на перевоплощения. Только однажды, надев шоферскую фуражку, словно пряча лицо, он садится к барной стойке. А потом, в финале, показывает отца, уронившего голову на руль: он только что узнал, что умерла бабушка. Но скупое освещение и сигаретный дым не дают разглядеть ничего в точности. Впрочем, и так ясно, что вся эта история, как и давний шедевр Лалонд, рифмуется с нашей сегодняшней жизнью. Но доказать это непросто — ведь и стихотворение «Speak white» до сих пор не переведено на русский.

Картина дня

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...