«Мои стихи — не виноваты»

18 июля 1932 года родился Евгений Евтушенко. «Огонек» впервые публикует его письма Никите Хрущеву, позволяющие пролить свет на отношения поэта и власти.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Евгений Евтушенко умел разговаривать с властью

Фото: Владимир Савостьянов, Валентин Мастюков / Фотохроника ТАСС

Письмо поэта с его же правкой

Фото: Российский Государственный архив новейшей истории

Справка-докладная от Лебедева о проделанной работе

Фото: Российский Государственный архив новейшей истории

Леонид Максименков, историк

14 октября 1961 года, в разгар Карибского кризиса, "Правда" публикует стихотворение "Кубинская мать" Евгения Евтушенко. 21 октября там же — "Наследники Сталина". 25 октября, когда газета выходит под шапкой "Народы мира гневно клеймят американских авантюристов",— стихотворение "Письмо Америке" с пометой "Гавана, 24 октября, спецкор "Правды"". И наконец, когда 30 октября угроза ядерной войны миновала и "Правда" объявила: "Человечество приветствует миролюбивые шаги Советского правительства",— новый отчет Евтушенко — "Отель "Гавана Либре"".

Чести так густо быть представленным в главной партийной газете страны в истории советской литературы удостаивался только Демьян Бедный. Как это удалось Евтушенко?

В октябре того года Никита Хрущев рассказал пленуму ЦК КПСС о том, что он получил письмо Евтушенко с его стихами. Лидер партии прочитал неопубликованные стихи, в том числе "Наследники Сталина". Убедил товарищей по президиуму ЦК разрешить публикацию. Вот комментарий Хрущева:

«Связей с разведкой не выявлено»

"Но ведь кто-то считал, что их печатать нельзя! И это люди — хорошие, это коммунисты, это люди, которые хотят укрепления нашей партии, нашего руководства. Почему они так считали? А потому, как говорится: в бога веруешь? Дома — да, а на службе — нет! (Оживление в зале, смех.) А если есть и если я лишний раз мух погоняю, крест положу, мне это нетрудно, а там зачтется (смех). Да, да, товарищи".

В истории с публикацией одного из самых известных стихотворений оттепели белым пятном оставалось само письмо Евтушенко Хрущеву. Оно никому не известно. Даже сам поэт его в мемуарах не печатал и в интервью не упоминал. В многочисленных сборниках архивных документов и в диссертациях по истории советской литературы следов его также не найти.

Лишь совсем недавно — полстолетия спустя — не одно, а целых три письма Евтушенко Хрущеву и справочные материалы к ним за подписью помощника Хрущева — Владимира Лебедева были рассекречены вместе со многими другими "тематическими папками" из архива политбюро. Сегодня они публикуются в "Огоньке" впервые.

Письмо первое

Как Евтушенко добился такого благосклонного отношения Хрущева к себе? В чем был залог успеха? Можем предположить: в грамотно составленном письме во власть. Все должно было быть изложено на понятном власти языке. В меру льстивом, в меру шпанистым. А главное, без интеллигентских заморочек. Для начала в нем должна быть краткая политическая биография автора.

"Дорогой Никита Сергеевич!

Я знаю, что Вы человек очень занятой, но тем не менее решился обратиться к Вам с этим письмом. Во время моей недавней поездки в Англию мне не раз приходилось давать в зубы различным продажным писакам, изображавшим меня неким "опальным поэтом". Этот миф мне удалось разбить.

В самом деле, никакой моей "опальности" не существует. У меня вышло 10 книг. Я побывал в США, Франции, Англии, Голландии, Гане, Того, Либерии, Дании, Болгарии, Румынии, Чехословакии, а также на Кубе специальным поэтическим корреспондентом "Правды". Мои стихи публикуются во всех газетах и журналах — только в "Правде" я напечатал в прошлом году 12 стихотворений. Я избран членом президиума Московской писательской организации, членом Советского комитета защиты мира, членом Европейского сообщества писателей. Сейчас я включен в состав делегации ЦК ВЛКСМ на фестиваль в Хельсинки".

Затем по законам жанра — постановка проблемы:

"Тем не менее, если честно говорить, я испытываю ряд серьезных затруднений в моей поэтической работе. Если бы эти затруднения касались только меня лично, то, может быть, я и не решился обращаться к Вам. Но они распространяются на всех молодых поэтов или прозаиков, подвергавшихся когда-либо критике. Все мои стихи рассматриваются буквально в электронный микроскоп под углом зрения "Как бы чего не вышло?". Это мешает нормально работать, с полной отдачей сил. Так, например, даже моя песня "Хотят ли русские войны?", которую знает каждый в нашей стране, вызывала множество придирок до ее выхода в свет. Только я и композитор знаем, сколько нервов и сил понадобилось для того, чтобы эта песня дошла до народа.

Странная история произошла и с моим стихотворением "Бабий Яр". Об этой истории я подробно рассказал в моем письме, направленном в ЦК месяцев пять назад. Может быть, кое-что в этом стихотворении нужно было и прояснить, но оно было опубликовано в "Литературной газете", а затем переведено на 38 языков и получило огромный международный резонанс. До сих пор, несмотря на все мои старания, это стихотворение я не могу включить ни в одну из своих книг, что вызывает ненужные толки за границей, да и у нас.

Такая же история происходит и с моей самой лучшей поэмой "Станция Зима" (журнал "Октябрь" N 10 1956 г.), с поэмой "Считайте меня коммунистом!" (журнал "Юность" N 2 1960 г.), со стихотворением "И другие" (журнал "Молодая гвардия" N 1 1957 г.) и с некоторыми стихами. Их упорно не хотят включать в мои книги в силу того, что после первого опубликования кто-то где-то о них что-то сказал... Кроме того, у меня есть целый ряд стихотворений, которые я вообще не могу до сих пор опубликовать".

Затем — о главном, о "Наследниках Сталина":

"Так, например, после XXII съезда я написал стихотворение "Наследники Сталина". Я не раз проверил его на многотысячных аудиториях и среди рабочих, и среди студентов, и среди интеллигенции. Везде его принимали очень хорошо. Несмотря на это, оно до сих пор не опубликовано. Никто не запрещает мне его читать, но публиковать тоже никто не решается. При этом никто никогда не предъявлял мне сколько-нибудь мотивированных претензий. Это также вызывает ненужные толки среди читателей. Кроме того, должен Вам высказать свои опасения. Это стихотворение ходит по рукам (причем иногда в искаженном виде) и может попасть помимо моей воли за границу. Там его могут опубликовать, прокомментировав примерно так: в Советском Союзе только на словах борются против культа личности, а на самом деле такое стихотворение, как "Наследники Сталина", до сих пор не напечатано.

Хотя я не являюсь членом Коммунистической партии, я всегда считал, и считаю себя коммунистом, и думаю, что коммунистический поэт должен писать не только о цветочках, а решать самые насущные проблемы современности, пусть иногда и горькие. Так учит нас, молодых поэтов, своим примером Маяковский. Мы должны, как он, и воспевать все хорошее, и в то же время честно и открыто бороться со всем плохим. Только тогда народ будет верить нам".

Наконец, следует заключительный аккорд. Опять же — в классике жанра: очередная клятва верности и просьба о личной встрече:

"Дорогой Никита Сергеевич!

Посылаю Вам свою последнюю книгу, а также прилагаю к ней несколько до сих пор неопубликованных стихов, которые, по-моему, имеют право на то, чтобы увидеть свет. Я был бы счастлив, если бы Вы прочитали и книгу, и стихи и высказали мне свое откровенное мнение. Не скрою — о многом бы мне хотелось откровенно поговорить с Вами. Если это возможно, я буду вдвойне счастлив.

Евг. Евтушенко".

«Деда трижды выводили на расстрел»

Вот так нужно писать письма вождям и начальникам. На такие письма власти не грех отреагировать. Здесь и присяга на верность. И конструктивная постановка проблемы, не во вред режиму, а лично вождю — интересной и выигрышной. Затем нужно самому же подсказать предложение по ее разрешению. Наконец, в конце принести новую присягу (лишняя клятва никогда не помешает). А дальше подпись, дата и — на почту.

Хрущев пускает письмо вкруговую, на голосование членов и кандидатов в члены президиума ЦК. Решение принято. "Наследники Сталина" печатают в "Правде" буквально за пару дней до объявления президентом Кеннеди новости о советских ракетах с ядерными боеголовками на Кубе...

Сегодня очевидно: если бы Евтушенко остановился на узколичном, то он бы исчез в многотомной истории советской литературы. Как в безвестность канули десятки других корреспондентов вождей, которые не умели грамотно писать во власть письма.

Второе письмо

Возможность "откровенно поговорить" с Хрущевым Евтушенко представилась. Правда, не скоро — почти год спустя, 17 декабря 1962 года. Поэта приглашают в Дом приемов на Ленинских горах. В составе большой группы деятелей литературы и искусства. На разбор полетов после скандального посещения Хрущевым выставки художников-абстракционистов в Манеже.

Здесь Евтушенко решается высказать "откровенное мнение" по очень болезненному для власти вопросу сам. В озаренном хрустальными люстрами зале правительственной резиденции половину предоставленного ему времени он отводит исключительно "Бабьему Яру" и требованию ввести уголовную ответственность за антисемитизм. В первом письме Хрущеву эта тема была заявлена завуалировано, во время встречи — поднята открыто. В смелости Евтушенко трудно было отказать.

Начинается публичная перепалка. Из стенограммы:

"Евтушенко читает две последние строфы "Бабьего Яра".

Хрущев: "т. Евтушенко, это стихотворение здесь не к месту".

Евтушенко настаивает: "остался вопрос <...>, до сих пор еще не решен. Это об антисемитизме".

Хрущев: "Это не вопрос".

Евтушенко: "Это вопрос, Никита Сергеевич".

Хрущев: "Горбатого могила исправит".

Евтушенко: "Никита Сергеевич, прошли те времена, когда у нас горбатых исправляли только могилой, есть и другие пути"".

Товарищи за столом президиума, те самые реальные наследники Сталина, выражениям своих лиц скорее напоминали прокуроров и судей, чем собеседников. Продолжение последовало буквально сразу: после встречи разъяренный Хрущев едет в Киев, и там ему местные царьки Николай Подгорный, Петр Шелест, Владимир Щербицкий поодиночке и все вместе нашептывают свое особое мнение на тему "Бабьего Яра". Но и это еще не все: в Киев "подтягиваются" польские братья по оружию Владислав Гомулка, Юзеф Циранкевич и Зенон Клишко — к "еврейскому вопросу" у них тоже личное отношение.

Для Хрущева такая концентрация "особых мнений" невыносима — Никита Сергеевич увидел в этом массированном накате особый контекст. Не забудем, что в 1938-1949 годах он был первым секретарем ЦК компартии Украины, а некоторое время еще и председателем Совета министров Украинской ССР. Получалось, что за геноцид в оккупированном немецко-фашистскими захватчиками Киеве и он нес какую-то — пусть и опосредованную — ответственность: недоработал в идейно-воспитательном и интернационалистском направлении. В итоге взбешенный Хрущев звонит из Киева по вертушке своему помощнику по вопросам литературы и искусства Владимиру Семеновичу Лебедеву. Тот по команде передает содержание разговора "возмутителю спокойствия" — Евтушенко.

Поэт в отчаянии. Он пишет второе письмо Хрущеву:

"Дорогой Никита Сергеевич!

Тов. Лебедев подробно изложил мне содержание Вашего телефонного разговора из Киева, Ваше огорчение моим выступлением, а также замечания по поводу моего стихотворения "Бабий Яр", опубликованного полтора года тому назад.

Должен Вам сказать, что все это меня глубоко опечалило и заставило задуматься, ибо Вы для меня человек бесконечно дорогой, как и для всей советской молодежи, и каждое Ваше слово для меня означает очень многое. Ведь все те замечательные перемены последних лет, в силу которых все писатели, и я в том числе, имеют возможность как никогда вдохновенно работать, произошли благодаря Вашему благородному и даже просто героическому участию. Вашу непрерывную заботу ощущает весь советский народ, и мы, писатели, на участке нашего труда во имя коммунизма. Эта забота выразилась и в самом факте недавно произошедшего совещания, и в самой творческой атмосфере размышлений о долге писателей, художников, композиторов перед своим народом, которая царила там.

Надо сказать, что, несмотря на Вашу критику в мой адрес, а может быть, благодаря ей, я ушел с совещания, как никогда преисполненный стремления работать и работать. В самое мое сердце запали Ваши слова о том, что у нас не может быть "мирного сосуществования" в области идеологии, как не совсем удачно выразились авторы одного письма, и многие другие Ваши слова мне тоже навсегда запомнились".

Отметим: первая часть и этого письма написана по знакомым законам жанра, в форме присяги на верность. Елей и славословия. Затем по существу:

"Теперь о моем выступлении. Вы знаете, Никита Сергеевич, что я давно мечтал встретиться и поговорить с Вами о самом наболевшем, о самом насущном, о многих вопросах, где еще кое-что неясно для меня самого. К сожалению, этого не случилось. Я был счастлив, что мне была предоставлена возможность говорить в Вашем присутствии. И в то же время я был несколько растерян этой возможностью, так как слишком многое хотел сказать.

К тому же я в первый раз выступал на таком высоком собрании. Я очень волновался и поэтому не высказал многое, а многое высказал, может быть, сбивчиво. Но повторяю — все это произошло только от волнения. Мне было больно узнать, что некоторые фразы показались Вам бестактными. Если объективно они выглядели именно так, то со всей искренностью хочу заверить Вас, что субъективно у меня не было, да и не могло быть, желания совершить какую-нибудь бестактность, ибо — повторяю — Вы для меня необыкновенно дорогой, родной человек.

Я очень благодарен Вам за Вашу деятельность на благо народа, а также за Ваше личную отцовскую помощь в моей поэтической работе. Как же я мог обдуманно хотеть сказать, что-либо обидное для Вас?! Мне горько, что мои слова в Ваших глазах не выглядели так, как я бы хотел. Так в жизни мне еще не было больно никогда".

Самокритика заканчивается. Что же Евтушенко предлагает конкретно? А вот что:

"Я не спал всю ночь после разговора с Владимиром Семеновичем (Лебедевым.— "О"). Я размышлял буквально над каждым Вашим словом. Ночью же, глубоко продумав все Ваши замечания, я написал для моей новой книги другой вариант стихотворения "Бабий Яр" и должен Вам с радостью сказать, что оно теперь мне кажется гораздо лучше и с политической, и с поэтической стороны.

Дорогой Никита Сергеевич! Владимир Семенович передал Ваши слова, что вы не хотите верить, что вы обманулись во мне. Хочу вас заверить, что Вы во мне не обманулись и не обманетесь. Пока я жив, все силы я буду отдавать делу построения коммунизма, делу Партии, делу народа. Тому самому благородному делу, в которое Вы вложили столько труда и мужества.

Ваш Евг. Евтушенко.

21 декабря 1962 г.".

Письмо третье и последнее

И на этот раз буря миновала. Ведь поэт формально выполнил требования партийного ритуала критики и самокритики. Евтушенко улетает в творческую командировку в ФРГ, встречается там с Генрихом Беллем, а затем едет во Францию. Но эта поездка безоблачной уже не будет.

В Париже он пишет автобиографию и передает (в Кремле посчитают, что "продает") текст французскому журналу "Экспресс".

В итоге — новый скандал. На этот раз международный. Лебедев пишет очередную информационную справку для Хрущева:

"Дорогой Никита Сергеевич!

Во время своего пребывания в Париже поэт Е. Евтушенко совершил недостойный поступок — он передал в буржуазный еженедельник "Экспресс" большую статью или нечто вроде книги, которая называется "Незавершенная автобиография". Все это он написал в основном, уже будучи в Париже, никому не показывал, ни с кем из советских товарищей, как передают, не советовался. Когда он вернулся в Москву, то и здесь никому не рассказал о факте передачи этой своей работы буржуазной газете.

Еще во время пребывания Евтушенко в Париже газета "Экспресс" начала печатать эту "автобиографию". Первый отрывок был опубликован в номере газеты от 21 февраля под таким заголовком: "Исповедуется дитя советского века", "Ты, Евтушенко".

Полный объем этой "исповеди" Евтушенко составляет примерно 85-90 страниц, но установить это трудно, так как четвертая, заключительная, часть статьи еще не опубликована. В номере за 14 марта газеты "Экспресс" опубликован третий отрывок. Редакция еженедельника предпослала этому отрывку вступление, написанное в недоброжелательном по отношению к Советскому Союзу духе..."

Что же предлагает Лебедев? Ведь он куратор творческой жизни Страны Советов. Это при его лоббировании опубликованы "Теркин на том свете" Александра Твардовского, "Один день Ивана Денисовича" Александра Солженицына, "Синяя тетрадь Эммануила Казакевича", наконец, "Наследники Сталина". Он несет за них морально-политическую ответственность.

Владимир Семенович играет роль ортодокса:

"В настоящее время делается перевод отрывков из "автобиографии" Е. Евтушенко, опубликованной в газете "Экспресс"... Было бы целесообразно поручить одной из газет выступить с критической статьей по поводу так называемой автобиографии Евтушенко и развенчать в этой статье ее автора, который, увлекшись саморекламой, клевещет на нашу страну...

В. Лебедев. 21 марта 1963 года".

Резолюция как система

Это, впрочем, не спасает Евтушенко от "проработки" в цековских кабинетах. На профессиональном языке большевиков и чекистов это называлось "профилактикой". Вот новый отчет Лебедева:

"Дорогой Никита Сергеевич!

На днях П.А. Сатюков (главный редактор "Правды".— "О"), Д.А. Поликарпов (замзав идеологическим отделом ЦК.— "О") и я вызывали в ЦК КПСС поэта Е. Евтушенко и беседовали с ним по поводу опубликованной им во французской газете "Экспресс" так называемой автобиографии... Сложилось впечатление, что он не понимает всей подлости совершенного им проступка, считая акт продажи им рукописи своей "автобиографии" делом сугубо личным. Когда его внимание было обращено на ряд политически вредных, глубоко ошибочных и даже клеветнических положений, содержащихся в этой книге, он не согласился с этим, заявляя, что так он понимает эти вещи и не видит в своих высказываниях ничего такого, что наносило бы ущерб Советскому Союзу.

...Мы заявили ему, что он совершил беспрецедентный, непатриотический поступок, обратившись к зарубежному читателю со своими политически ущербными и даже клеветническими утверждениями, содержащимися в его "автобиографии", через реакционное буржуазное издательство. В результате беседы у нас сложилось впечатление, что Евтушенко понемногу начинает понимать, какой вред он причинил своим ничем не оправданным поступком".

Лебедев сообщает о программе контрмер:

"Сегодня, 26 марта, начался пленум правления Союза советских писателей, на котором многие выступающие подвергли критике поведение поэта Е. Евтушенко во Франции. Завтра Евтушенко даст пленуму объяснение по этому поводу. Евтушенко заявил мне и П.А. Сатюкову при встрече в кулуарах пленума, что он после пленума напишет в ЦК КПСС и лично Вам, Никита Сергеевич, свое объяснение по поводу того, как произошел с ним этот позорный случай.

В. Лебедев. 26.3. 63 г.".

Это объяснение от поэта было получено. И вот при каких обстоятельствах — ниже еще одно письмо от Лебедева.

"Товарищу Хрущеву Н.С.

Сегодня мне позвонил по телефону поэт Е. Евтушенко и сообщил, что он написал Вам, Никита Сергеевич, письмо, в котором объясняет все, что произошло с ним за последнее время. Он просил меня передать Вам, что это письмо самого его не удовлетворяет полностью, но так как он, Евтушенко, болен (по его словам, врачи находят у него истощение нервной системы), он решил все же послать это письмо Вам, так как не может откладывать больше своего объяснения Вам позорного случая передачи своей "автобиографии" еженедельнику "Экспресс".

Жена Е. Евтушенко привезла в ЦК письмо поэта, его новое стихотворение, написанное в эти дни, а также текст "автобиографии", переданной Евтушенко во время пребывания в Париже буржуазным издательствам. Она сообщила, что сам Евтушенко за последние дни никуда не выходит. Он находится в подавленном состоянии, и врачи настаивают на том, чтобы он куда-либо уехал из Москвы для лечения.

Корреспонденты буржуазных газет и телеграфных агентств, находящиеся в Москве, настойчиво пытаются, по ее словам, "прорваться" к Евтушенко, но он избегает встреч не только с этими корреспондентами, но и вообще с кем бы то ни было, так как опасается возможных провокаций, которые могут усугубить допущенную им позорную ошибку.

— Самое лучшее для нас,— сказала жена Евтушенко,— было бы уехать в ближайшие дни из Москвы, но Евгений Александрович считал себя не вправе сделать это до тех пор, пока он не представит Никите Сергеевичу своего объяснения по поводу издания за рубежом своей необдуманно написанной "автобиографии". Евгений Александрович особенно угнетен тем, что он чувствует свою огромную вину перед Партией, Родиной и лично перед Никитой Сергеевичем Хрущевым, который так много сделал хорошего для народа, для страны и лично для него, Евтушенко, а он, как поэт, не оправдал того доверия, которое на него возлагалось.

Сам Е. Евтушенко в разговоре со мной по телефону сказал:

— Теперь-то я хорошо вижу, как скверно я поступил. Но я вижу и то, что есть бесчестные люди, которые лживо называют себя моими друзьями и нашептывают мне, чтобы я стоял на своем, упорствовал в своих ошибках. Это — подлые люди. И я сделаю все, чтобы своей дальнейшей работой искупить совершенную мною ошибку.

Однако в словах Е. Евтушенко не чувствуется полного признания своей вины: он все еще выискивает всяческие оправдания, которые привели его к такой подлой акции.

В. Лебедев. 1.4.63 г.".

Вот оно — последнее из этого кремлевского досье письмо Евтушенко Хрущеву:

"Дорогой Никита Сергеевич!

Я пишу Вам это письмо в очень трудную минуту моей жизни. Мне еще никогда не было так тяжело, как сейчас. И именно поэтому я обращаюсь к Вам — к человеку, который так дорог для советской молодежи и для меня лично..."

Затем Евтушенко рассказывает то, что нам уже известно со слов его жены Галины. После дежурной самокритики поэт продолжает:

"Я проявил позорное легкомыслие... Сейчас, перечитывая автобиографию, я вижу в ней много неточных формулировок, поспешных суждений, дурного вкуса, а иногда и нескромности. Но, если говорить совершенно искренне, я вижу в ней и сейчас много и серьезного, выношенного, очень дорогого для меня. Это, разумеется, не умаляет моей ошибки. Я выступил на пленуме Союза писателей и признал свою ошибку. Многие замечания, высказанные в мой адрес на пленуме, были товарищескими, справедливыми.

Однако на пленуме раздавались некоторые голоса, перечеркивающие вообще все, что я написал, как идейно вредное. Это относилось не только к моей автобиографии, но и ко всей моей поэзии. Я за многое осуждал и осуждаю себя, но с этим согласиться не могу. Даже если я совершил в моей жизни ошибки, то не от злого умысла, а от желания принести нашей стране посильную пользу. Конечно, ошибка, совершенная даже с благими намерениями, есть ошибка, и я понимаю это. И все-таки не могу все, что я написал, с маху перечеркнуть, как это было сделано некоторыми товарищами на пленуме. Результаты этого налицо — моя новая книга, куда включены стихи "Наследники Сталина", "Умирают в России страхи", новый вариант "Бабьего Яра", стихи "Сопливый фашизм" и другие стихи о фестивале в Хельсинки, стихи о Кубе, остановлена.

Может быть, я виноват, но мои стихи — не виноваты.

Однако я пишу Вам это письмо вовсе не для того, чтобы оправдываться. Вина моя тяжела. Партия и Вы лично, Никита Сергеевич, оказали мне неоценимое доверие, которого я никогда не забуду, и если я подвел Вас, то это самое тяжелое для меня моральное наказание. Я посылаю Вам вместе с письмом русский полный текст моей автобиографии и, если у Вас найдется время, прошу Вас ее прочесть со всею строгостью. Ваше слово необыкновенно много означает для меня... Я посылаю Вам также мое новое стихотворение. Оно, может быть, гораздо больше Вам скажет о моих чувствах, которые теснятся в моей груди.

1 апреля 1963 г. Евг. Евтушенко".

Послание подчеркнуто покаянное и выдержано в строгом каноне. Однако — не помогло: политический аванс поэта у Хрущева в Кремле и у "либералов" на Старой площади был исчерпан. И приговор был вынесен: "Невыездной". А следующие эпизоды хрущевской главы в биографии поэта будут написаны уже совсем в другой стилистике — канал "спецсвязи" поэта с Кремлем прерван. Например, посол СССР в Италии пришлет шифровку в Москву:

"Тов. Тольятти говорил мне на днях, что он получил письмо от поэта Евтушенко с просьбой пригласить его в Италию на короткое время. На вопрос, как он к этому относится, Тольятти сказал, что вопрос о целесообразности приглашения Евтушенко в Италию он оставляет на наше усмотрение. Поскольку, сказал далее Тольятти, он не хотел бы оставлять письмо Евтушенко без ответа, то он просил бы советских товарищей сообщить ему их мнение по затронутому вопросу. Просим указаний. 6. VIII. 63 г. С. Козырев".

Вождь итальянских коммунистов, бесстрашный антифашист, смело разоблачавший умершего Сталина и чуть ли не ставший предтечей еврокоммунизма и социализма с человеческим лицом, товарищ Эрколи (такой была партийная кличка Пальмиро Тольятти) оказался покорным слугой Кремля. Указания из Москвы ему дали такие: "Передайте товарищу Тольятти, что, по нашему мнению, поездка Евтушенко в Италию в настоящее время нецелесообразна".

То есть, не выпускаем и выпускать не будем! Разъяснения поэту дадут такие. Вы работаете над поэмой "Братская ГЭС"? Ну и продолжайте работать. Дождитесь ее публикации. Только не в Риме и не в Париже, а в Москве. Попутешествуйте по Союзу. Страна у нас большая.

Так на закате оттепели ее главный трубадур стал невыездным. При этом он был поставлен под неусыпный контроль компетентных органов. Товарищи пристально следили за его выступлениями и разговорами, записывали их на магнитную пленку, расшифровывали. Докладывали, советовали, предупреждали, "профилактировали". Преследовали наиболее ретивых его поклонников, особенно тех из них, кто печатал в защиту поэта листовки и готовился выйти с демонстрациями к памятнику Маяковского в Москве. Бывало и такое.

Постскриптум

Через три месяца после дворцового переворота в Кремле и свержения Хрущева 26 января 1965 года первый секретарь ЦК Украины П.Е. Шелест посылает сигнал ЦК КПСС о новой литературной провокации Евтушенко — в только что вышедшей поэме "Братская ГЭС".

"...В поэме также повторяются ошибки, которые имели место в стихотворении "Бабий Яр". Это стихотворение подверглось в свое время резкой критике со стороны общественности, но автор не учел ее и опять пытается в разделе "Диспетчер света" выделить еврейскую национальность в особенную, которая в силу чуть ли не исторических причин и страданий, особенно во время Великой Отечественной войны, призвана не к созидательным функциям, а больше к распределительным во всем, даже если это касается света, который в поэме перерастает в символ счастья, добра, торжества ленинских идей. Позиция автора ошибочна. В данном случае гражданские чувства, чувства интернационализма изменили ему".

На самом деле политическое чутье изменило самому Петру Юхимовичу Шелесту. В Кремле сочли целесообразным, чтобы после смещения Хрущева культурная политика формировалась не в Киеве, а в Москве. Особенно если сюжет никакого отношения к Украине не имеет. В пику "сигналам" из Киева главу "Диспетчер света" опубликуют. Более того, Евтушенко отныне и навсегда станет выездным. А "Тринадцатая симфония" Шостаковича вскоре вновь прозвучит в Большом зале Консерватории...

Очередной парадокс отечественной истории: брежневский застой начался с реабилитации главного поэта оттепели.