Премьера кино
Чем бы ни занимались персонажи, они все время зажаты в узких коридорах, полутемных комнатах, малогабаритных квартирах
Фото: «Пионер»
Современный кинематограф, уставший от ремейков и самоповторов, отчаянно ищет новые таланты и территории. Число кинематографических дебютов в мире множится, но открытия возникают редко. Случай «Тесноты» как раз тот самый, редкий. Кантемир Балагов вырос в Кабардино-Балкарии и дал голос, экранный образ этой маленькой стране, до сих пор остававшейся для кинематографа терра инкогнита. Но это ни в коем случае не этнический фильм: в нем нет фольклорной экзотики, а кавказский пейзаж с хребтами и водопадами возникнет только в финале и после всего, что мы увидели до этого, никак не будет воспринят в качестве «природных красот».
Основное действие разыгрывается в той самой «тесноте», что вынесена в заглавие картины и подчеркнута архаичным «сдавленным» форматом экрана 1,33:1. Чем бы ни занимались персонажи (даже сексом в единственной сцене такого рода), они все время зажаты в узких коридорах, плохо освещенных комнатах, малогабаритных квартирах и машинах, в подсобках автомастерской, где работает еврейка Илана. Ее играет одаренная артистка Дарья Жовнер, в жизни женственная и обаятельная, а на экране создающая образ резкой, грубоватой девушки-пацанки. Она белая ворона в своей еврейской общине, живущей, с одной стороны, по законам кавказского патриархата-матриархата, с другой — по прагматическим понятиям эпохи постсоветского развала. Дело происходит в Нальчике в 1998 году, рядом — незатухающая чеченская война, криминальность зашкаливает, похищения людей вошли в повседневную практику.
Поначалу кажется, что ключевую роль в фильме будет играть тема обострившихся межнациональных отношений. Но хотя Илана, вопреки семейным матримониальным планам, встречается с мужланом-кабардинцем с соседней автозаправки, это не «Ромео и Джульетта». И не «Титаник», затрепанный постер которого мелькает на стене. Если это и любовная история, то любовь здесь вынужденная: скорее бегство от семьи, от клана, от той самой «тесноты», которой родители душат своих детей, разумеется, желая им «только хорошего».
Илана — плохая дочь, а вот ее брат Давид — хороший сын, и не его вина, конечно, что его вместе с невестой неизвестные похищают в первых же эпизодах картины. Но дальнейший разворот сюжета, сосредоточенного на поисках выхода и выкупа, меняет расстановку моральных акцентов, и не только с посторонней точки зрения, но и с позиций семьи, и с ортодоксально религиозных тоже: главной жертвой, трагической героиней этой истории становится «блудница».
Мир, образовавшийся после распада советской империи, напоминает не то библейский, не то первобытный, доисторический. Социальная жизнь здесь сведена к минимуму, опору дают только род, семья, традиция. Каждый заперт в добровольном гетто, покинуть которое стоит неимоверных усилий. Кавказ с его вольным горным духом на самом деле ловушка, тюрьма, которая душит своей теснотой благие порывы и дарования.
Кантемир Балагов сумел вырваться, и не только физически, но и творчески. Произошло это благодаря встрече с Александром Сокуровым, чей фонд «Пример интонации» продюсировал картину. Возвращение на родную почву стало плодотворным для дебюта, в котором воссозданы реалии и детали подросткового эмоционального опыта — от надрывных песен Татьяны Булановой и Тимура Муцураева до самодеятельных сеансов с демонстрацией «чеченского видео» зверской расправы над русскими солдатами. Все это никакой не эпатаж, а лично пережитый «Амаркорд» автора, несмотря на молодость заслужившего право на подобные сравнения.
Хотя естественнее, конечно, было бы сопоставить фильм Балагова не с шедеврами Феллини, а с работами его канадского сверстника Ксавье Долана, чья «Мамочка» тоже в значительной степени посвящена тесноте семейных отношений и попыткам от нее освободиться. Как и для Долана, для Балагова становится архетипическим образ любящей деспотичной матери, который еще до «Тесноты» мы встречаем в двух его короткометражках — «Молодой еще» и «Первый я». Однако, хотя Долан снял уже восемь картин в полном метре, его коньком по-прежнему остается эмоциональная инфантильность. У Балагова эмоции запрятаны глубже и нет стопроцентно лирического героя: в этом смысле он верный ученик Сокурова с его чувством глубинного историзма. Свобода и зрелость сквозят также в снайперском выборе названия: вспоминается опять же ранний Сокуров — «Одинокий голос человека». Выход на авансцену целого режиссерского курса сокуровской кабардино-балкарской студии дает надежду, что голос этой земли не останется одиноким.