«Нет ничего неполитического, как нет неполитических фильмов»
Корнелиу Порумбою о том, как связаны футбол, кино и свобода
В рамках программы "Между личным и политическим" в летнем кинотеатре Garage Screen покажут "Вторую игру" (2014) — единственный документальный фильм режиссера Корнелиу Порумбою, одного из главных представителей "румынской волны", обладателя нескольких наград Каннского кинофестиваля, в том числе "Золотой камеры" за дебютный фильм "12:08 к востоку от Бухареста" (2006). Все 90 минут на экране — видеозапись матча двух команд из Бухареста "Стяуа" и "Динамо", сыгранного под снегопадом за год до падения режима Чаушеску. За кадром — режиссер комментирует игру со своим отцом Адрианом, который в 1988 году присутствовал на поле в качестве главного арбитра. Владимир Лященко обсудил с Порумбою, что общего между футбольным судьей и режиссером и как спортивный поединок в невыносимых условиях рифмуется с политическим контекстом
Фото: WireImage / Getty Images
За время матча-фильма ваш отец Адриан три или четыре раза заявляет, что "никто не станет это смотреть": мол, дела давно минувших дней никого не интересуют, тем более — кому нужен старый футбольный матч? Был ли в том, что этот просмотр стал фильмом, какой-то личный вызов: мол, смотри, отец, как все обернулось?
Отчасти. Все началось с того, что мне позвонил отец и попросил включить телевизор — там, в передаче "Replay", где показывают фрагменты старых матчей, показывали игру, которую он судил. Так я увидел пятиминутный эпизод встречи бухарестских "Динамо" и "Стяуа" 1988 года. Это было что-то из моего детства, какой-то забытый кусочек себя. Потом мне позвонил продюсер этой передачи, чтобы попросить предоставить записи матчей с участием отца — у румынского телевидения нет записей многих игр, поэтому часто они ищут их в домашних архивах бывших игроков, тренеров, судей. Я же в ответ попросил у него диск с записью той игры, фрагмент которой меня зацепил. У меня вовсе не было плана сделать фильм таким, каким он получился в итоге. Сначала я просто хотел посмотреть этот матч с отцом и, может быть, снять на камеру, как мы смотрим игру, чтобы потом использовать этот фрагмент, например, в игровом фильме. Для отца же предложение посмотреть матч и обсудить его с самого начала не было чем-то, что воспринимается как киноматериал,— он поклонник голливудского кино. Но вышло забавно.
Но вы же какую-то драматургию разговора продумывали?
Скорее нет. Мы начали с банального вопроса: кто с кем играет? И у меня был, конечно, важный вопрос о том, как отец принял решение не отменить игру в такой снегопад. У встречи этих команд всегда был подтекст: "Динамо" и "Стяуа" олицетворяли два института власти в Румынии — полицию, причем секретную — Секуритате, и армию. За "Стяуа" болел Николае Чаушеску (а его сын, Валентин Чаушеску, руководил клубом.— W) Плюс на мой детский зрительский опыт накладывался один телефонный звонок, о чем сообщает титр в начале "Второй игры": мне было семь или восемь лет, и голос на другом конце провода сказал мне, что отцу следует бросить судейство или однажды он вернется домой в гробу. Отец не раз судил принципиальные матчи вроде этого, и вокруг них было постоянное напряжение. Конкретно же этот матч был таким, что когда я посмотрел его в детстве, то мало что понял и запомнил: валил снег, телевизионная картинка в то время была не очень хорошего качества, мяч я почти не видел. И когда мы сели смотреть этот матч три года назад, я удивился тому, что по ходу просмотра игра начала мне нравиться — я обнаружил в ней какую-то особую красоту. Особенно во втором тайме: с одной стороны, это была схватка, почти рубка, с другой — игроки не стремились покалечить друг друга, играли отчаянно, но чисто. Я почувствовал, что смотрю нечто одновременно политическое и красивое. Игра оказалась пространством свободы для игроков, потому что борьба на поле, противоборство систем в процессе игры стало чем-то еще.
В Советском Союзе футбол тоже был пространством соревнования между элементами власти внутри системы: противоборство клубов армии (ЦСКА), милиции ("Динамо", Москва), локальных властей в отдельных республиках (киевское, тбилисское, минское "Динамо") и так далее. Это выглядит чем-то общим для экс-социалистических стран, но, как вам кажется, насколько это было важным для зрителей тогда и сейчас?
Спорт всегда был очень важен в политическом смысле как инструмент доступа к вниманию масс, к широкой аудитории. Поэтому спортивные клубы были и витриной институтов власти, и инструментом соперничества. В то же время для зрителей футбол мог оставаться просто игрой, хотя и уровень борьбы структур считывался легко. Впрочем, футбол всегда и везде является политическим в более широком смысле, клубы всегда кого-то представляют: локальное комьюнити, национальную или классовую принадлежность. Это самый влиятельный вид спорта, хотя сейчас все вышеназванное отходит на второй план, а на первый выходит система звезд, подобных кинозвездам. Меняется и то, как мы видим футбол, как телевидение его показывает. Спорт и его потребление — важная составляющая общественного устройства. Да и вообще нет ничего неполитического, как нет неполитических фильмов: любая мелодрама — это политическое кино.
Фильм в итоге отца переубедил?
Он до сих пор сомневается, что это фильм. И говорит, что если бы верил в возможность такой картины, то постарался бы смешнее комментировать события за кадром. Первый просмотр "Второй игры", кстати, тоже вышел забавным: я позвал на него футболистов того времени, в том числе тех, кто играл в этом матче. И они погрузились в игру, как и мы с отцом, комментировали матч и наши комментарии — из этого можно было бы сделать еще один фильм. Для меня важно, что отец как рефери задает характер матча, определяет его течение, его границы. В каком-то смысле он оказывается творцом игры. Как он сам сказал, в первые 15 минут судья задает то, каким матчу быть. И мне очень нравится, что этот момент выявляется в процессе просмотра матча и его обсуждения. Этот взгляд на футбольного арбитра оказался связан и с моим представлением о собственной режиссерской роли. Арбитр выбирает, сколько свободы предоставить или не предоставить игрокам на поле, и это снова возвращает нас к разговору о политическом. Все оказывается интересно: то, по каким правилам идет игра и как эти правила потом будут меняться, то, как игру показывают телезрителям, то, как играют сами игроки. И то, как мой отец использует правило, позволяющее не останавливать игру, если мяч остался у команды, против которой было совершено нарушение. Меня это удивило, и я задумался о том, что эти решения арбитра связаны с вопросом о свободе воли. Сколько свободы дает система индивиду в том или ином эпизоде и в целом в игре? Судейская философия моего отца заключалась в том, чтобы давать играть, хотя это могло быть опасно для него, особенно если вспомнить политический контекст игры и власть тех, кто заинтересованно за ней следил.
Ваш отец, кстати, обращает внимание на символический потенциал футбола, когда неожиданно отмечает, что состояние близкого конца системы мог бы отлично проиллюстрировать другой матч, сыгранный теми же командами в том же году в финале Кубка Румынии. Тогда "Стяуа" покинула поле на 90-й минуте после незасчитанного гола.
В нашем матче нет такого яркого события, но напряжение чувствуется в самом характере игры. Вы можете чувствовать его, видеть его в том, с какой самоотдачей игроки борются за мяч на поле. Вы можете понять многое о времени и правилах за пределами поля по тому, как режиссер трансляции постоянно переключает картинку на показ трибун, когда на поле возникает неигровой конфликт между игроками. Мы успеваем увидеть, что ситуация накалилась, а потом минуту наблюдаем панораму зонтов, засыпаемых снегом. В этом мне тоже виделось что-то большее, чем просто картинка, что-то про время, про состояние конца определенного типа мира, тем более что именно визуальная составляющая этой встречи зацепила меня изначально. Я настолько погрузился в игру, что мне не хотелось говорить за кадром про контекст, объяснять что-то. И мой отец не говорит это вслух, но по его дыханию ближе к финалу матча можно услышать, что он тоже втянулся в это переживание, вернулся туда.
А в этом возвращении нет элемента ностальгии и романтизации? У нас спортивные достижения советского прошлого сегодня стали частью ностальгического мифа, материалом для идеализации образа советской страны как страны благородных победителей, объединенных общим делом. В Румынии воспоминания о былых победах той же "Стяуа" не вплетаются во что-то подобное?
По счастью, у нас не популярны подобные настроения, Румыния — все-таки не бывшая империя, а маленькая страна. И, несмотря на проблемы и бедность, люди скорее обращены в будущее. Уезжая работать за границу, они видят себя частью европейского сообщества и совсем не хотят возвращаться в прошлое. И даже такой тревожный симптом, как рост национализма у соседей в Польше или Венгрии, кажется, нас не коснулся. У меня есть ощущение, что мы не растратили запас энергии и молодости, позволяющей пребывать в состоянии нового старта и надежды на рост. Возможно, это связано и с тем, что режим Чаушеску был очень сильным в своей репрессивной составляющей, даже если сравнивать его с другими советскими режимами того же времени. Оглядываясь на такое прошлое, сложно ностальгировать — и это хорошо, это защищает.
Что же вас заставляет вглядываться в прошлое и в игровом, и в документальном кино?
Я полагаю, что мы не просто склонны забывать прошлое, мы склонны прятать в нем что-то, что предпочли бы забыть. Но прошлое формирует нас в настоящем. И я, возвращаясь к нему, пытаюсь понять себя. Потом я же в детстве хотел стать археологом — вот и копаюсь теперь в забытом.
Насколько важно зрителю знать контекст этой игры: что такое румынская секретная полиция, режим Чаушеску, как спустя год он закончится расстрелом генсека и его жены?
Конечно, для тех, кто жил в Восточном блоке, многое здесь будет понятнее, но и сама картинка может кое-что подсказать, дать почувствовать этот контекст. И потом футбол — это универсальный язык. Если вы любите его, думаю, вы способны проникнуться происходящим и понять, что происходит. Сегодня футбол становится все более технологичным: судьи теперь могут смотреть повторы, есть система, определяющая, пересек ли мяч линию ворот. Правила становятся точнее и строже, и мы можем увидеть красную карточку в самом начале игры, что полностью изменит ее ход, нарушит баланс. Все это делает игру более контролируемой. И, с одной стороны, мы можем хотеть большей свободы на поле. А с другой — эти изменения защищают игроков от фактора случайности и от травм. Просмотр же этого матча позволяет почувствовать изменения, дистанцию без исторической справки. Я не хотел превращать кино в исторический доклад, это не моя работа. Я режиссер и рассказываю истории. "Вторая игра" — история про контроль, свободу и красоту.
Кинотеатр Garage Screen, 1 сентября, 20.00