Коммунизм в одном отдельно взятом городе
Почему радикальные выводы из протестантских доктрин ужасали и самих протестантов
1534 Иоанн Лейденский
Если вы имеете больше, чем вам потребно, мы заберем у вас лишнее ради Господа и отдадим нуждающимся. Если вам чего-либо недостает, мы ради Господа возместим вашу нужду
Прокламация к жителям Мюнстера
Деятель «народной Реформации», лидер анабаптистского мятежа в Мюнстере 1534-1535 годов. Происходил из крестьян Южной Голландии. В Лейдене поступил подмастерьем к портному и там же впервые столкнулся с учением радикальных анабаптистов. Провозгласив себя «царем» восставшего Мюнстера, ввел в городе коммунистическую теократию, дабы приблизить царство Христа на земле. Казнен в возрасте 26 лет.
Оперный театр XIX века очень любил выводить на сцену знатных персонажей из всамделишней европейской истории, но вот лидеров Реформации делать оперными героями как-то стеснялся. Ни тебе оперы «Лютер», ни тебе оперы «Кальвин»; Генриху VIII, правда, повезло больше, но Генрих — персона гибридная, он и реформатор, и рыцарь, и Синяя Борода. И только «Пророк» Джакомо Мейербера (1849) стоит особняком — да, опера о протестантском лидере, и еще какая! О пяти актах, с грандиозными хоровыми сценами, зрелищными театральными чудесами (вплоть до взрывающегося в финале дворца), балетом конькобежцев (танцовщики парижской Оперы рассекали на роликах). И еще с хоралом «Ad nos, ad salutarem undam» — который так понравился Листу, что он популяризировал его, написав на тему хорала органные фантазию и фугу.
«Ad nos, ad salutarem undam, venite, populi» — призыв прийти к «спасительной волне», то есть к крещению. Речь об анабаптистах, религиозных бунтарях первой поры Реформации, которые, помимо прочего радикализма, фраппировали умеренное население отрицанием крещения младенцев как недействительного; истинным христианам надлежало, значит, заново креститься в сознательном возрасте. А сам «Пророк» — это Ян Бокельсон, Ян из Лейдена, Иоанн Лейденский. Молодой голландский ремесленник, оказавшийся во главе анабаптистского мятежа — одного из мятежей, но такого, который занимал, пугал, смущал, волновал несметное количество умов от все того же Лютера до Энгельса и Каутского.
«Казнь Иоанна Лейденского», XIX век
Мюнстер, богатый вестфальский город, резиденция князя-епископа, еще с 1520-х года стал склоняться к лютеранскому учению, причем, благодаря стараниям проповедника Бернхарда Ротмана, в крайних формах и с периодическими погромами в католических храмах. Вскоре воинственные вожди анабаптистов с севера, из Голландии, прослышали о том, что в Мюнстере «слово Божие проповедуется наилучшим образом»,— и явились в город со своими горячечными речами об Антихристе, конце света и тысячелетнем царстве. К началу 1534 года новое крещение приняли уже 1400 человек, примерно одна пятая взрослого населения города. Князь-епископ, почему-то до той поры смотревший на бурление в городе сквозь пальцы, потребовал прекратить уже безобразие и пригрозил казнями. Но тут городской совет взбунтовался в открытую. 10 февраля, говорят хронисты, в небе над Мюнстером явились три солнца, всадник с мечом в руке и человек с окровавленными руками; католики спешно бежали из города. На следующий день епископ начал осаду — одну из тех долгих старинных осад, которые до определенного момента оставались крайне щадящими и осажденных более устрашали, нежели морили.
Под защиту городских стен меж тем стекались люди — напуганные крестьяне, фанатики и просто проходимцы. Ян из Лейдена, уже поселившийся в Мюнстере в качестве самого решительного эмиссара анабаптистских кругов, пригласил из Харлема своего учителя Яна Матиса, который и возглавил город. Укрепления спешно приводили в порядок, но экстатические проповеди Матиса — горе нечестивцам! Боже, рази! ей, гряди, Господи Иисусе! — заставляли предположить, что это и ни к чему, потому что второе пришествие ожидается не далее как на ближайшую Пасху, 5 апреля 1534 года.
Однако светопреставления не случилось. Тогда Матис, крича, что Господь дарует ему силу Гедеонову супротив нечестивых мадианитян, вместе с горсткой охваченных тем же ражем сторонников помчался с оружием в расположение осаждающих войск — где немедленно был зарублен епископскими наемниками.
Так Ян остался один. Харизматичности ему было не занимать — несостоявшееся явление гнева Господня на грешников жителей Мюнстера не только не разочаровало, но побудило еще теснее сплотиться вокруг нового пророка. Город успешно отражал попытки штурма, недостачи в провианте до поры не было, как не было и недостатка надежды на сверхъестественную помощь. Женщина по имени Хилле Файкен, вдохновленная рассказом о Юдифи, решила даже пробраться в неприятельский лагерь и поразить супостата — но ей посчастливилось куда меньше, чем вдове из Ветилуи.
Женщин в городе было втрое больше, нежели мужчин; ресурсами в условиях осады нужно было распоряжаться осмотрительно. И ту и другую проблему Ян решил в своем роде даже эффективно, но только выбранные им методы вызвали у следивших за мюнстерскими событиями шок.
Открытка с изображением сцены из четвертого акта оперы «Пророк», XIX век
Фото: DIOMEDIA / Mary Evans
Сначала Ян (конечно, по наитию свыше) объявил себя царем «Нового Иерусалима», который полноту власти сложит только к ногам имеющего вот-вот явиться Судии. Вместо городского совета делами стали заправлять двенадцать «старейшин Израилевых». Каждому мужчине было предписано взять столько жен, сколько будет возможно, чтобы каждая женщина с 11-12 лет имела супруга и господина; здесь аллюзия, видимо, не только на полигамию ветхозаветных пророков и царей, но и на эсхатологические прорицания Исайи: «И ухватятся семь женщин за одного мужчину в тот день, и скажут: “свой хлеб будем есть и свою одежду будем носить, только пусть будем называться твоим именем,— сними с нас позор”». Сам «царь» подавал пример, заведя сначала четыре жены, потом шесть, потом и все шестнадцать.
И еще Ян попытался сделать из ганзейского купеческого рая социум, где, ровно как у апостолов, все было общее. Золото и серебро прибрал к рукам город, оставшуюся сельскохозяйственную землю тоже. Деньги были запрещены, все книги, кроме Библии, уничтожены, торговля упразднена, ремесленники работали опять-таки на город, который распределял все потребное между горожанами в духе равноправия и справедливости.
Не всем, правда, нравилось, что при этой апостольской простоте царь являлся вершить суд и расправу в драгоценной мантии и золотой короне, окруженный столь же пышно разряженным двором. Голытьба, может, и не возражала, с толпой Ян вообще прекрасно ладил. Но остаткам бывшего патрициата был все менее по вкусу этот жуткий угар — проповеди, казни, разврат в обличии библейского брака, свирепый массовый транс на грани отчаяния, снова проповеди, а хлеба все меньше, а войск под стенами все больше.
25 июня 1535 года, после 14 месяцев осады, предатель открыл ворота солдатам епископа. Ян Лейденский умер семь месяцев спустя — и не в результате взрыва, как у Мейербера, а на эшафоте, где его вместе с двумя сподвижниками медленно растерзали на кусочки раскаленными щипцами.
Разгром Мюнстера не был триумфом католиков; Лютер гадливо говорил об анабаптистской вольнице, что там «бесы кишат, как жабы», и князю-епископу пришли на подмогу и те светские князья, которые к Лютерову учению относились благосклонно. Собственно, примерно так же было и десятью годами ранее, когда в Германии восстали — и тоже как будто бы с религиозными мотивами — тысячи крестьян.
Открытка с изображением сцены из пятого акта оперы «Пророк», XIX век
Фото: DIOMEDIA / Mary Evans
Лютеру (как, впрочем, и Кальвину) категорически не нравилась в анабаптизме жестокая истеричность, порывистость, череда не знающих удержу пророчеств и видений. И Лютер, и Кальвин исходили из того, что историческая церковь с ее почтенными практиками вроде крещения младенцев — по природе своей не «синагога сатаны», а церковь апостолов, которую только надо решительно и методично очистить от вкравшихся злоупотреблений. Анабаптисты же, обрубая все корни, творили что-то свое, грозное и иррациональное.
Марксисты с похвалой отзывались о мюнстерских сидельцах, видя в них прямых предшественников коммунистического движения. Враги Иоанна Лейденского действительно ставили ему в вину введение новых (и преступных) общественных порядков, но записывать его в пламенные коммунисты — дело на любителя; антикатолические публицисты XVIII века тоже раздули скандал по поводу того, что иезуиты-де покушаются на закон и порядок путем того, что в своих «редукциях» в Парагвае обобществляют средства производства,— а иезуитов в коммунистический манифест записывать совсем неудобно. Здесь важно другое: с младенческой своей поры магистральный протестантизм нащупал очень важный «предохранитель» в своих воззрениях на общество. Государство, всякого мистического ореола лишенное,— вещь полезная, чем в своих секулярных делах оно справедливее и добросовестнее, тем лучше и народу Божьему. И всякая визионерская теократия, и всякое «восстание масс» в контексте городской Европы XVI-XVII веков были обречены на историческую неудачу. Иногда, правда, колоритную — для оперы в самый раз.
