 | ||
| Небоскреб на Манхэттене, построенный в 1920-х Тадао Андо с партнерами, превратили в весьма оптимистическое напоминание о таране 11 сентября | ||
Праздник архитектурной неврастении
В этом году архитектурная биеннале, которая обычно начинается в мае, началась в сентябре и совпала с кинофестивалем. Формально единственный человек, который связывал кинофестиваль и архитектурную биеннале,— заместитель министра культуры РФ Николай Голутва. Нелегкая судьба занесла его не только возглавлять русскую делегацию на фестивале, но и открывать русский павильон на биеннале. Но на самом деле связь биеннале и фестиваля гораздо глубже. Это единственное место в мире, где архитекторы играют роль кинозвезд. То есть людей исключительного таланта, красоты и изысканности, которые силой своей личности создают в пространстве уникальные шедевры, носят в себе грандиозные планы, творят будущее. В остальное время они так не делают.
Два часа ночи, площадь Сан-Марко. На нее выходит великий французский архитектор Жан Нувель и произносит нечто сугубо частное свое спутнице. В этот момент от столиков вдоль старых Прокураций на Сан-Марко взрываются десятки вспышек: фотокорреспонденты снимают Нувеля. Сначала он вздрагивает и как-то по-человечески ежится, но тут же соображает, в чем дело, приветливо улыбается и машет рукой для новых вспышек. В обычной жизни Жан Нувель — это огромное производство. На биеннале выставлены десятки его проектов, каждый размером с Храм Христа Спасителя, и в каждом сотни помощников, отношения с заказчиками, подрядчиками, инвесторами,— словом, человек, удрученный деловитым зарабатыванием больших денег. Но здесь, на биеннале, он творец, он звезда, в его лысой голове роятся идеи, которые завтра изменят мир, и он вынужден сообразовываться со своей карнавальной ролью.
Биеннале — это место, где архитектура делает вид, что она искусство, философия, литература. Когда большой бизнес делает вид, что он искусство, философия и литература, это создает ощущение нервозности. Каждый архитектор начинает рождать какие-то художественные концепции, уходить в астрал виртуального мира, записывать философские максимы на стенах (так поступил Нувель в прошлом году, когда он был комиссаром французского павильона) и вообще себя корежить. Получается не у всех, а у кого получается, тоже нервничают, что не получится. Поэтому биеннале — это такой праздник архитектурной неврастении, где каждый стремится чувствовать себя счастливым, но не получается почти ни у кого. Это очень творческая атмосфера; каждый стремится выжать из себя максимум.
 | ||
| Таким Фрэнк О`Герри, автор футуристического музея Гуггенхайма в Бильбао, видит современный американский студенческий центр | ||
Так было в прошлые годы. Куратором последней архитектурной биеннале был итальянец Массимилиано Фуксас, и это были страсти в итальянском стиле. Он призвал архитекторов: "Больше этики, меньше эстетики", все попытались сделать что-нибудь очень неэстетичное, объяснить, почему оно этично и создать впечатление крайней экстравагантности. Массимилиано Фуксас был безумно горд, он говорил, что будущее рождается на этой биеннале, но потом поссорился с административным руководством биеннале, ушел с поста куратора и призвал к бойкоту выставки. Казалось, биеннале не будет вообще.
Но в этом году все изменилось. Куратором пригласили Дейана Суджика, бывшего главного редактора архитектурного журнала Blue print. Редактор не архитектор, к идеям построения будущего относится без трепета, а с профессиональным интересом типа "что поделывают ньюсмейкеры", и с ним биеннале приобрела новую тональность.
В своем кураторском послании он четко объяснил, что, собственно, имеет ввиду. Не вообще — какая архитектура в будущем, а более конкретно: какие интересные здания будут построены в ближайшее время; что будут делать звезды; что будут строить ведущие государства. В общем, какие у кого ближайшие планы.
Это принципиально новая идея, потому что в ней нет никакого кураторского послания. Куратор больше не предлагает своих собственных идей. Он просто хотел бы знать, кто и что собирается делать. То есть, ребята, всем успокоиться, не надо больше делать из себя таинственных архитектурных гениев — просто покажите, что вы будете строить в ближайшее время.
 | ||
| Ренцо Пьяно строит этот небоскреб для газеты New York Times | ||
Результат оказался удивительным. Традиционно биеннале делится на два раздела — общую выставку в Арсенале и выставку национальных павильонов в Giardini di Castello. Первую выставку делает куратор общей биеннале, вторую — кураторы национальных павильонов. Выставка в Арсенале важнее для судьбы архитектуры в целом, выставка в Джардини — для каждой конкретной страны.
В Арсенале нас ожидало такое Next. Выставка разбита по тематическим разделам. Начиналось с жилья, далее следовали музеи, транспорт, коммуникации, урбанистические решения, отдельно — небоскребы. В каждом разделе — по тридцать-сорок проектов. Никаких спекуляций на темы будущего — исключительная конкретика и простота. Общие тенденции всех этих проектов выглядят так.
Во-первых, все они создаются усилиями сравнительно небольшого количества звезд. На выставке около 20 проектов Жана Нувеля, Араты Исодзаки, Тойо Ито (получившего "Золотого льва"), несколько — Нормана Фостера, Альваро Сиза, Фрэнка Герри, Херцога и де Мерона и т. д. Эти архитекторы известны уже лет двадцать, и уже лет десять в их творчестве не происходит ничего нового. Их стиль узнаваем, как продукция модных домов,— это лейбл, который невозможно менять. Они и не меняются. Есть хай-тек, есть деконструкция, есть минимализм, есть неомодернизм, продолжающий модернизм 70-х, и более ничего. Можно сказать, что перед нами своеобразная стагнация звезд и мод.
Во-вторых, их здания довольно далеки от радикализма. За исключением Даниила Либескинда с его радикальными опытами деконструкции, все они достаточно спокойны. До такой степени, что если бы среди пяти сотен макетов будущих самых известных зданий мира был бы выставлен проект Дворца съездов Михаила Посохина-старшего, то он смотрелся бы совершенно естественно и понятно. Все звезды вышли на уровень проектирования больших комплексов международного значения, и все успокоились: в их мире больше нет места радикализму. Даже в тех случаях, когда речь идет о сравнительно молодых командах, например голландской группе МВД РВ, благодаря которой голландский павильон получил первую премию. Даже их проекты выглядят какими-то домашними и милыми. Один из самых интересных — проект аэропорта в Эйндховене, который оказывается маленькими светящимися домиками, очень красивыми, немного детскими и вообще напоминающими маленький конструктор. Звезды никого не хотят пугать своими зданиями, пугать стало не модно. Модно политкорректно вписываться в сложившийся истеблишмент.
В-третьих, основное внимание теперь уделяется тщательности проработки не художественных или формальных решений, а планировочных и функциональных. Венецианская биеннале, бывшая оплотом художественной линии в архитектуре, стала местом демонстрации архитектуры, разумной прежде всего в экономическом отношении.
Трудно сказать, что произошло. То ли действительно большие проекты во всем мире стали делаться по новой схеме: известное имя архитектора должно сочетаться с минимально рискованным решением. То ли ставка Дейана Суджика на простоту ответа на вопрос об образе будущего привела к тому, что и здания он собирал намеренно простые, без претензий первооткрывания образа будущего, а лишь с подтверждением звездного статуса автора.
 | ||
| Этот садовый павильон в виде улитки спроектирован обладателем "Золотого льва" этого года японцем Тойо Ито | ||
На этом фоне Next национальных павильонов выглядело каким-то дежавю. Все они очень напоминали предшествующую венецианскую биеннале, все еще не успокоились. В британском павильоне был выставлен проект терминала в Иокогаме, но самого терминала не было, а были какие-то дискотечные лучи, которые на поверку оказывались рабочими чертежами проекта, проецировавшимися на стены, лица и спины посетителей. На гигантском экране возникали какие-то виды неблагополучных японских граждан, которые должны как-то преобразиться от этого строительства, и в целом возникало ощущение, что от этого терминала мы все улетим в иной мир. В павильоне Венесуэлы выставка вообще была организована вокруг слогана "Путь в мир иной открыт". В павильоне Швейцарии выставка называлась Harmonorium — там было создано некое идеальное световое, звуковое и воздушное пространство, в котором, по мысли кураторов, должно расти молодое поколение, чтобы в будущем преобразовать мир. В павильоне Испании просто не было никакой архитектуры — там была наклеенная на пол колоссальная картина Иеронима Босха "Рай", и мы как бы гуляли в пространстве этой картины.
И так сорок раз. Будущее представлялось раем, иным миром, путешествием в виртуальность — все очень разнообразно и все совершенно недостижимо. В целом из этого конгломерата футурологического визионерства возникало ощущение будущего как тупика. Если будущих так много, все они такие разные и все недостижимые, то будущее — это просто ловушка сознания, куда тебя заманивают пустыми мечтами.
Национальные видения будущего так резко отличались от выставки в Арсенале, что казалось, перед нами две разные выставки. Одну делали успешные бизнесмены от архитектуры, которые совершенно не заняты пустыми мечтами, другую — нервные кураторы-визионеры, с некоторым трудом сочиняющие философские максимы по случаю.
Будущее России
Россия в этом году показывала выставку "Два театра" куратора Давида Саркисяна. Она не получила премии, но на премию никто и не надеялся, потому что мы получили премию в прошлый раз: тогда Илья Уткин был отмечен за лучшую фотографию. Но, несмотря на отсутствие премии, это была очень значимая экспозиция.
В сущности, она была устроена так же просто, как замысел Дейана Суджика. Два театра — это реконструкция Мариинского и Большого театров. Два реальных проекта, которые так или иначе будут воплощены. Никаких особых концепций, главное — качество подачи.
Опять же и для подачи был сделан эффектный ход. Саркисян пригласил для дизайна Георгия Цыпина, прославленного театрального декоратора, американца русского происхождения. И, надо сказать, такого ясного, простого, качественного дизайна русский павильон давно не видел, по крайней мере, в той части, где выставлялись проекты реконструкции театров.
Словом, мы максимально приблизились к новой тенденции упрощения кураторского замысла в пользу архитектурной конкретики. К сожалению, такая редукция, хорошо работающая в отношении западных звезд, у нас дает сбои.
Концепция хороша, да действительность подкачала. Обе реконструкции театров — фикции. Проект Большого — тихая фикция, поскольку до сих пор его авторам Михаилу Белову и Михаилу Хазанову не могут выдать ясного задания на проектирование и ответить, надо ли Большой отреставрировать или перестроить. И они три года плодят варианты и на тот, и на другой случай.
Проект Мариинского — громкая фикция. Этот проект, подготовленный американской звездой Эриком Моссом, не принят петербургскими властями. И, хотя на биеннале мы очень гордимся тем, что у нас строит настоящая американская звезда и что у нас то же самое, что по всей Европе и по всему миру, мир архитектуры прозрачен и интернационален,— гордиться нечем, поскольку реально мы в этот мир войти не смогли.
Наверное, этой виртуальной природой двух реальных вроде бы проектов мы обязаны некоторой выспренностью дизайна Георгия Цыпина. Макеты Большого и Мариинского разделены двумя залами, между ними поставлено разбитое стекло, от проекта Мариинского бьет свет софита, который пронзает павильон. Свет с Запада преобразует русскую архитектуру, причем довольно трагически: с разбитыми стеклами, сполохами света, осколками, летящими в небесах. Но не факт, что этот элемент трагизма был хорошо понятен западным зрителям,— они просто видели два спокойных макета (один в историческом стиле, один деконструктивистский), хорошую спокойную экспозицию, а над всем этим — непонятный наворот из разбитых стекол.
Россия оказалась где-то посередине между прагматичной экспозицией в Арсенале и концептуальными построениями национальных павильонов; между выспренными национальными картинами мира с апокалиптическим оттенком и спокойствием больших проектов глобальной экономики и культуры. Никто не планировал этого эффекта. Но, как ни странно, оно идеально точно отражает современную позицию русской архитектуры. Она пока не то и не это, но чем-то явно собирается стать. Это и есть русское Next.
ГРИГОРИЙ РЕВЗИН