Провозвестница феминизма

Одного слова «квакер» достаточно, чтобы мысленно нарисовать подсказанную художественной литературой исчерпывающую картинку: ну как же, мужчина в долгополом сюртуке и в шляпе, прижимающий к груди Библию, трогательно близорукий и наверняка занятый какими-то душеспасительно-благотворительными прожектами. Такими их действительно часто видел XIX век — люди самые мирные, за все хорошее против всего плохого. По правде, однако, прозванное потом «квакерами» английское Общество Друзей — порождение самого немирного времени в новой истории Британии: появились они в середине XVII века, при Кромвеле, изрядно пострадали и от кромвелевского правительства, и от вернувшихся в свое время на трон Стюартов. При этом одной из основательниц квакерства была женщина по имени Маргарет Фелл, да и в дальнейшем женщины оставались не просто вдохновенными сторонницами движения, но и предводительницами, проповедницами, служительницами Слова.

И это было нечто новое. Верховодивших сектами пророчиц и «богородиц» хватало во все века христианства на всем свете, но у квакеров, во-первых, совершенно не было мрачно-надрывной апокалиптической жилки, а во-вторых, нормативное участие женщин в жизни общины для них было не спонтанным явлением, а рутиной, и именно потому, что оба пола равны, и нет во Христе ни мужеского пола, ни женского.

Сейчас, когда в старинных и достопочтенных протестантских церквах женщин рукополагают не только в пасторы, но и в епископы, этим ходом мыслей довольно сложно удивить; для XVII же века написанный Маргарет Фелл страстный памфлет «Оправдание женской проповеди» был атакой на самые что ни на есть фундаментальные аксиомы церковно-общественной жизни. Причем не католической только, но во многом и протестантской.

Маргарет Фелл. Первое издание «Оправдания женской проповеди», 1666 год

Для дидактических сочинений Средневековья женщина — существо прискорбно двойственное. Один Idealtypus — это, конечно, Ева, сосуд скудельный, наивная, уступчивая и обольстительная одновременно, сотворенная как помощница мужу, но в результате принесшая в мир смерть и муки. Но другой — это Богоматерь, «новая Ева», анти-Ева: с архангелова возгласа «радуйся!» (ave, то есть Eva в зеркальном отображении) начинается новая жизнь всего человечества. Не перечесть всех темных красок, на которые не скупились моралисты, расписывая женскую слабость и скверну самого ее естества. Но неописуемо и то подчас гиперболическое поклонение, которое доставалось сонму девственниц, мучениц, монашествующих и замужних праведниц во главе с Царицей ангелов. Для святости гендерные немощи — дело не фатальное и во всяком случае преодолеваемое.

Реформация вроде бы покончила с этой дихотомией, причем по всем фронтам. Культ святых упразднен; почитание Богородицы не то чтобы упразднено вовсе — учение семи Вселенских соборов, в том числе и мариологическое, протестанты не отвергали,— но сведено к минимуму и вытеснено куда-то совсем уж на поля набожного сознания. А уж всякие эпитеты вроде «Заступницы» или «Царицы» и вовсе запрещены. (Вот почему не стоит удивляться, почему, скажем, в «Иуде Маккавее» Генделя главный герой так поносит почитателей даже не Молоха, а «Астарты, называемой Царицей небесной»: это антикатолическая шпилька.) Монастыри закрывались сотнями, а само гнушение честным браком из благочестивых соображений объявлено греховной фанаберией. Не потому, правда, что в девстве есть нечто дурное, а в плотском соитии — сверхценное, а потому, что обет целомудрия — «отрава», соблазняющая человека поверить, будто собственными подвигами он способен достичь состояния праведности.

«Женщина-проповедник в Новом Амстердаме (будущий Нью-Йорк)»

Фото: ALAMY/VOSTOCK-PHOTO

Вдобавок для того, чтобы воспитывать детей в библейском духе, «нелепых и бабьих басен» отвращаясь, нужно как минимум уметь читать. Масштабы женской неграмотности в дореформационном мире не то чтобы стоит преувеличивать, но то, что в регионах победившей Реформации грамотность стала гораздо более доступна для самых широких слоев — это чистая правда. И переписывался же сам Лютер с Катариной Шютц, ученейшей супругой страсбургского проповедника Маттиаса Целля.

С другой стороны, с любым количеством оговорок нельзя не признать, что женское монашество все ж таки было еще и формой эмансипации, возможностью выйти из той круговерти правовых и имущественных отношений, в которую превращалась семейная жизнь. А заодно и способом не только ускользнуть из-под мужской опеки в сестрический круг, но даже при идеальных условиях и возвыситься. Не до ранга святой, чьи косточки будут почтительно, словно это подол Прекрасной Дамы, целовать сонмы пилигримов, так хотя бы до ранга аббатисы — из них некоторые превращались в полновластных правительниц, да еще иногда со всякими занятными привилегиями вроде права венчать на царство супругу короля.

Роберт Спенс Уотсон. «Маргарет Фелл в кругу семьи», 1900-е годы

Отцы Реформации, покончив с этими опциями, предлагали женщине только пресловутые Kirche, Kueche, Kinder: ее дело — рожать да покорствовать мужу, и хотя «царственное священство» — это вроде как вся паства, но у женской ее части нет права учить. Это, правда, смягчалось тем «гемютом», с которым тот же Лютер рисовал картинки идеальной семейной жизни: мол, муж пусть ведет себя так, чтобы жена грустила, когда он уходит из дома, а жена — чтобы он радовался, возвращаясь домой. Благонравный буржуазный брак и то, что принято в соответствующих кругах называть «семейными ценностями», во многом сконструированы именно Реформацией. Но есть показательная вещь: монахи-мужчины покидали закрываемые обители с охотой или без охоты, но безвозвратно, в то время как ряд женских монастырей на севере Германии, хоть и сменив вероисповедание, все-таки добился на некоторое время признания своего права на существование.

Древняя церковь знала институт «диаконис»; ригористы настаивают, что они и не пытались хотя бы приблизиться к диаконам в смысле значимости своего служения, а все больше хлопотали по хозяйству и ассистировали при крещении женщин (чтобы меньше смущались и крещаемые, которые до поры до времени были в основном вполне взрослыми, и совершители таинства). Впрочем, если судить по сохранившимся литургическим памятникам, это все-таки был скорее в своем роде священный сан, чем просто хозяйственная должность. Маргарет Фелл и подобные ей воительницы протестантизма ветхих богослужебных манускриптов, разумеется, не читали, но достаточно было и одного Нового Завета, чтобы удостовериться в том, что диаконисы таки были. Однако систему своих аргументов Фелл строит не на этом факте, возрождать некий древний чин ей ни к чему, и речь ее скорее о том, что женщина, вопреки общему мнению, на самом-то деле очень даже почтена и в Ветхом Завете (Дебора, Анна, Сара — плюс именно что женская персонификация избранного народа у пророков), и в Новом, где именно женщины первыми узнают благую весть о воскресении.

Бернар Пикар. «Встреча квакеров в Лондоне», около 1723 года

И все же никакой революции за пределами квакерских общин в свое время этот текст не произвел. Что лишний раз убеждает в том, что отношение к гендерным ролям в церковной жизни — конструкт все-таки социальный, неспешно, но следующий за тем, как эти роли определяет общество в целом. Сначала возникли суфражистки — и только потом в той же Великобритании начались движения в пользу женского священства в англиканской церкви. Сначала возник феминизм — и только потом даже в католической церкви, против женского священства отчаянно обороняющейся всеми силами, женщинам все-таки стали разрешать прислуживать и читать Писание во время мессы. А литургические чтения из Апостола стали галантно начинать обращением не просто к «братьям», но к «сестрам и братьям».

Сергей Ходнев