Театр «Школа драматического искусства» открыл сезон премьерой по пьесе А. Н. Островского «Бесприданница». Заменив одну букву в названии (спектакль называется «Безприданница»), режиссер Дмитрий Крымов формально возвращает старое написание — а на самом деле заявляет вполне современное прочтение. Рассказывает Ольга Федянина.
В этом спектакле Ларисе (Мария Смольникова) стоило бы бросаться на шею не Паратову, а Карандышеву (Максим Маминов)
Фото: Наталия Чебан/Пресс-служба ШДИ
Длиннющая деревянная планка с крючками перекрывает входные арки зрительного зала: импровизированный гардероб увешан чем-то темным и невзрачным, вроде униформы коммунальных служб. Место действия крымовской «Безприданницы» — то ли гигантская бытовка, то ли клуб на задворках — межеумочная постройка, каким в наших городах нет числа. Можно годами ходить мимо, так и не узнав, что внутри: дворницкая, подпольный бордель или шиномонтаж.
На задней стене экран, притворяющийся окном. В «окне» идет кино: человеческие фигуры проходят по набережной, исчезают за рамкой экрана — и тут же вживую являются на сцене.
Дмитрий Крымов переносит пьесу Островского в современность, на свой лад следуя указанию автора «действие происходит в настоящее время». Только у него, как обычно, настоящее не совсем настоящее. Современные реалии и типажи здесь материал для игры, у каждого персонажа и каждого эпизода своя злободневная узнаваемость, но и своя резкая, почти кукольная эксцентрика. Вот набережная. Вот кусок ограды, кажется, сломанной. Вот на экране легендарный футбольный матч 2008 года Россия—Голландия. Вот Лариса Огудалова (Мария Смольникова), безголосая эстрадная певица, мечтающая о любви и красивой жизни. Вот купцы Кнуров (Константин Муханов) и Вожеватов (Вадим Дубровин) — остепенившиеся пацаны из 90-х, вот жених-клерк Карандышев (Максим Маминов), вот мамаша Харита Игнатьевна (Сергей Мелконян), которая выживала в те же 90-е лучше не знать каким образом.
«Безприданницу» неизбежно сравнивают с другим Островским в постановке Крымова — «О-й. Поздняя любовь», одной из самых успешных московских премьер 2014 года. Формальное сходство есть, но «Поздняя любовь» и «Бесприданница» — это все-таки очень разный Островский. В «О-й. Поздняя любовь» водевильно абсурдный сюжет соединялся с черно-белым гротеском спектакля, что называется, заподлицо. В «Безприданнице» у спектакля собственная драматургия, театр в пьесу вчитывается, на нее оглядывается, но рассказывает при этом свое.
У Островского Лариса Огудалова со своей жаждой воли выпадает из мира, сложенного давно, прочно и понятно. У каждого человеческого существа здесь есть свое место, своя роль. Можно пойти в содержанки к старому купцу, у которого прорва денег и старая нелюбимая жена. Можно — к молодому, у которого денег меньше, зато не так противно. Можно выйти за Карандышева — скучно, но надежно. В любом случае вся жизнь просматривается насквозь, отсюда и тоска, и рывок с Паратовым за реку.
У Крымова на сцене команда деклассированных. Денег, конечно, у всех по-разному, но деньги ничего и не решают, потому что нет никакого уклада, в котором их наличие или отсутствие что-то проясняет, расставляет по своим местам. У богатых и нищих жизнь одинаково проходит в кафе-сарае у реки, под звуки футбольного матча, на глазах у остальных. И никакого побега за реку — Лариса и Паратов (Евгений Старцев) запираются в ее комнате, но и это уединение ненастоящее.
Мария Смольникова в роли Ларисы — главный печальный эксцентрик этого паноптикума: не потенциальная роскошная содержанка, а женская вариация князя Мышкина. У Ларисы Островского есть оружие — привлекательность, желанность губят ее, но поначалу-то защищают. Лариса Смольниковой не защищена ничем, она нелепа, как щенок, который забрел на вечеринку догхантеров. Следить за ней страшно, но и глаза отвести невозможно.
Правда, Лариса не только центр крымовской «Безприданницы», но и ее главное противоречие, ее уязвимое место. Не то, как роль сыграна,— а то, как придумана. Потому что, строго говоря, в предлагаемых театром обстоятельствах бросаться на шею нужно не Паратову, а Карандышеву. Закомплексованному офисному планктону с портфелем, который будет ждать ее дома с диетическим ужином и самозабвенно слушать ее фальшивое пение. Загул с Паратовым слишком уж мало отличается от того, чем воздух спектакля и без того наполнен. Это не обреченная попытка бегства, а обреченный каприз, чудачество, уступка мелкому бесу любовной прихоти. В спектакле Дмитрия Крымова у Ларисы нет шанса набрать высоту полета и, соответственно, высоту падения. Его парадоксальный итог скорее в другом — откуда ни падай, все равно разобьешься насмерть.