На какой бы должности ни работала женщина, она с высокой вероятностью заработает гораздо меньше, чем мужчина на том же месте, и рациональными причинами это явление не объяснить. Доступные данные позволяют оправдать лишь меньшую часть гендерного зарплатного разрыва.
Женщины, может, и прекраснейшая половина человечества (во всяком случае, это приятная мысль, и никто пока не доказал обратного), но и самая недооцененная. И, похоже, она останется такой еще лет 170 — прошлогодний Gender Gap Report Всемирного экономического форума был на этот счет крайне пессимистичен.
Перспектива остается довольно отдаленной даже для стран Западной Европы (47 лет для закрытия экономического гендерного разрыва при текущей скорости изменений) и еще более отдаленной — для стран Восточной Европы (93 года).
Формальных ограничений в занятости для женщин может не быть, но их средний заработок все равно меньше, чем у мужчин. Минимальный среди стран ЕС гендерный разрыв в оплате труда наблюдается в Италии и Люксембурге — 5,5%, максимальный — в Эстонии и Чехии (26,9% и 22,5%).
Но Россия даже на фоне самых отсталых европейских стран бывшего соцлагеря выглядит неважно. Данные Росстата (2015 год, последние доступные данные) позволяют предполагать, что гендерный разрыв в оплате труда превышает 27%.
Оценка, впрочем, довольно условна: статистические обследования, на которых она основана, проводятся Росстатом в октябре (раз в два года), и потому, по замечанию директора по социальным исследованиям НИУ ВШЭ Лилии Овчаровой, фиксируют в основном постоянную часть заработной платы: «Там нет ни квартальных, ни годовых премий, которые составляют практически 30% всего фонда оплаты труда, а для руководителей эта переменная часть еще выше. Это влияет на данные в части наиболее высокооплачиваемых рабочих мест». При этом, по данным Росстата, средняя зарплата руководителей высшего звена — женщин на 42,3% меньше, чем их коллег-мужчин.
С другой стороны, в европейских исследованиях шире круг объектов наблюдения, тогда как Росстат отслеживает ситуацию только по крупным и средним предприятиям и организациям, а этот сектор обеспечивает меньше половины занятости (33,3 млн рабочих мест при 72 млн занятых в экономике).
И, как указывает старший научный сотрудник Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ Анна Лукьянова, «тенденции в целом по экономике могут отличаться, поскольку в сегменте малых предприятий средний гендерный разрыв может иметь другую динамику».
Альтернативные источники данных тоже не безупречны: соцопросы могут формально охватывать все рабочие места, но, как правило, не улавливают верхние и нижние доходные группы. Хотя оценки на основе этих данных могут быть оптимистичней: так, в данных 25-й волны Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения НИУ ВШЭ (РМЭЗ, 2016), по подсчетам Института стратегического анализа ФБК, средняя заработная плата у женщин на 22,2% меньше, чем у мужчин.
Но, как бы приблизительны ни были оценки, в любом случае можно утешаться тем, что в имеющихся данных видны явные, хотя и не вполне последовательные позитивные сдвиги. В начале 2000-х оценки гендерного разрыва на основе РМЭЗ ВШЭ колебались около 40%, и первое из «октябрьских» зарплатных обследований Росстата в 2005 году дало близкий результат (39,3%).
Фактор прогресса
Сокращение гендерного разрыва в целом связано с развитием экономики, но не связано непосредственно с экономическим ростом, говорит Овчарова. Различия сложились в эпоху, когда для выполнения той или иной работы «нужна была серьезная физическая сила». В постиндустриальных экономиках это качество меньше востребовано, и женщины начинают наравне конкурировать с мужчинами, но наследие предыдущих стадий развития сохраняется в виде «социокультурного стандарта».
Не факт, правда, что для российских женщин этот переход оказался однозначно удачным. За постсоветские годы их занятость в промышленности сократилась, но выросла в здравоохранении (12,9% всех работающих женщин в 2015 году против 9,2% в 1990-м), образовании (15,5% против 12,5%) и сфере услуг, но средние заработки в этих популярных у женщин отраслях ниже среднего по экономике на 18–20% (оценка за первое полугодие 2017-го).
При этом даже в «своих» отраслях женщины получают меньше мужчин: в среднем на 6% в образовании и на 14% в здравоохранении. Но высокая концентрация женщин в бюджетном секторе (в сфере образования они составляют 82% работников, в здравоохранении и социальных услугах — 79%), видимо, является именно тем механизмом, который обеспечивает корреляцию между ростом МРОТа и сокращением гендерного неравенства.
Ситуация, как отмечается в докладе ФБК «Гендерный разрыв в оплате труда», не уникальна. Профессии, относящиеся к сфере образования, медицинского и социального ухода, «где уровень заработных плат невысок», во многих странах считаются «традиционно женскими», поэтому увеличение МРОТа обычно ведет к сокращению гендерного разрыва в средней зарплате.
Расчеты ФБК на основе РЭМЗ показывают, что отраслевая принадлежность предприятия имеет наибольший вес в той части гендерного разрыва в оплате труда, который можно объяснить.
«Если формулировать наши выводы в шутливой форме, то,
если женщина хочет получать больше мужчины, с учетом тех факторов, которые ведут к отрицательному гендерному разрыву, она должна работать в сельском хозяйстве в северных регионах. И получить высшее образование.
Тогда отрицательный разрыв будет максимальным»,— рассказывал, представляя доклад, директор Института стратегического анализа ФБК Игорь Николаев.
Декомпозиция заработных плат
|
Однако имеющиеся данные, по расчетам ФБК, позволяют объяснить менее 25% имеющегося гендерного разрыва. Учет дополнительных факторов, например наличия детей в возрасте до полутора, трех или семи лет, длительности перерыва в работе при рождении ребенка, занимаемой должности, наличия близких родственников, готовых помогать с детьми, позволил бы, возможно, увеличить эту часть, но вряд ли радикально.
Так, согласно расчетам ведущего научного сотрудника Института социальной политики НИУ ВШЭ Светланы Бирюковой и заведующей лабораторией исследований демографии и миграции Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС Аллы Макаренцевой, «штраф за материнство» — то есть разница в уровне оплаты труда у женщин с детьми и женщин без детей — составляет 4,1% (РЭМЗ, 2014). Правда, для женщин с высшим образованием он чуть выше — 6,5%.
Оставшиеся необъясненными три четверти гендерного разрыва в оплате труда, полагают в ФБК, могут рассматриваться как дискриминация женщин и непотизм (покровительство) по отношению к мужчинам. На собственно дискриминацию из этих трех четвертей приходится 49%, то есть, указывают в ФБК, «желание работодателей заплатить меньше женщине и желание работодателей заплатить больше мужчине приблизительно равны по силе воздействия на заработную плату».
Учитывая, что предыдущие исследования относили на счет дискриминации примерно 47% необъяснимой части гендерного разрыва (расчеты Алексея Ощепкова из Центра трудовых исследований ВШЭ, на данных 2003 года), можно утверждать, что с дискриминацией в России все хорошо — она есть, и не становится меньше.
Дорогие дети
Данные о гендерном разрыве в оплате труда по возрастным группам в России согласуются с гипотезой, что он связан с предубеждениями работодателей: максимальные его значения наблюдаются в группах 30–34 и 35–39 лет, когда у многих женщин имеется ребенок дошкольного возраста, а некоторые рожают второго. Для европейских стран такая динамика показателя не является типичной: в ЕС, указывают в ФБК, гендерный разрыв растет с возрастом, достигая максимума у людей после 60 лет.
В какой-то мере различия объясняются, по словам Лукьяновой, тем, что у старших поколений в ЕС — значительный разрыв в уровне образования мужчин и женщин: «Если мы проконтролируем этот фактор, мы увидим другую картину».
В какой-то мере снижение показателя гендерного разрыва для старших возрастов в России связано с досрочным выходом мужчин на пенсию. «Шахтеры, металлурги, весь силовой блок уходят на пенсию очень рано. И когда они выходят на пенсию, они часто переходят на другую модель формирования доходов,— указывает Овчарова.— У нас реальный средний возраст выхода на пенсию у мужчин и женщин, несмотря на формально больший возраст у мужчин, практически сравнивается. И если мы все это просчитаем, мы увидим, что пик и снижение гендерного разрыва в России связаны с особенностями пенсионной системы».
Однако, как полагает Николаев, различия также связаны с тем, как сочетают женщины работу и материнство: «У нас женщины в большинстве так строят свою жизнь, что
они рожают детей и берут достаточно большие отпуска, пока дети подрастают, и считают, что можно отдать себя профессиональному росту, только когда дети уже пошли в школу.
Мы пытались оценить по данным ФСС — официальной такой статистики нет, это наши оценки,— какой перерыв происходит в работе в связи с рождением ребенка. Это год и два месяца.
А в ЕС достаточно стран, где перерыв менее даже одного месяца, например в Словении, на Кипре, в Дании, Португалии. Приоритеты женщины расставляют по-другому, и работодатель тоже по-другому смотрит на молодых женщин, потому что они продолжают карьеру, не очень сильно отвлекаясь на заботы, связанные с рождением детей».
Такая разница в расстановке приоритетов имеет и субъективные причины, и вполне объективные. «Идеология интенсивного материнства, мне кажется, у нас действительно сейчас сильнее, чем на Западе, и голоса вокруг, что “вот, ты родила, сиди с ребенком и не думай больше ни о каких вопросах”, конечно, не стимулируют женщин выходить на работу»,— соглашается старший научный сотрудник Института демографии ВШЭ Ольга Исупова.
С другой стороны, если в семье нет неработающей бабушки или заработки семьи недостаточно велики, чтобы нанять няню (что типично), для молодой мамы выйти на работу объективно затруднительно.
В развитых странах проблема раннего выхода женщин на работу решается за счет пособий на детей и доступной и разнообразной инфраструктуры детских учреждений. «Мы,— отмечает Овчарова,— задержались в длинном отпуске, потому что не создали инфраструктуру поддержки семьи».
«У нас очень негибкий рынок труда, и очень мало распространена работа парт-тайм, то есть частичное время,— говорит старший научный сотрудник Института демографии ВШЭ Ольга Исупова.— Если смотреть на такой индикатор, как число рабочих часов в неделю у мам маленьких детей, мы видим огромный разрыв: мама либо не работает совсем, либо работает полное время. Варианты, когда женщина может работать, например, четыре часа, доступны, как правило, только людям, которые добились какого-то положения, они нужны фирме, и фирма готова на все. Поэтому чаще люди не работают».
Длинный отпуск по уходу за ребенком оказывается ловушкой, подчеркивает Исупова:
«Мамы вынуждены досиживать отпуск до конца, потому что детей до трех лет в ясли — в Москве, например,— не берут.
Оплачиваемый отпуск — до полутора лет, дальше нужно либо просить бабушку, либо, если человек много зарабатывает, нанимать кого-то, либо работать из дома. Но много так не заработаешь. Поэтому те женщины, у которых есть худо-бедно какой-то муж и есть шанс выйти после отпуска пусть на маленькую, зато стабильную зарплату, сидят с ребенком, как правило, до трех лет. Если, конечно, не разводятся, потому что бывает и так. Бывает, разводятся, как только женщина выходит на работу, потому что за эти три года люди устали от финансовых проблем и узнали друг друга с очень плохой стороны».