Побочный сын родины

В ГМИИ имени Пушкина открылась первая в России персональная выставка Хаима Сутина (1893-1943). Картины Сутина из музеев Франции — Орсэ, Оранжери, Центра Помпиду, Музея современного искусства города Парижа — и частных российских коллекций выставят рядом с произведениями старых мастеров вроде Рембрандта и Шардена, бывших его учителями, и художников-модернистов вроде Ротко и Бэкона, ставших его учениками

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

«Натюрморт со скатом», 1923-1924 годы

Фото: Музей Искусства Авангарда, Москва

«Женщина, входящая в воду», около 1931 года

Фото: Музей Искусства Авангарда, Москва

За прошедшие с падения железного занавеса десятилетия состоялась почти что поголовная репатриация художников парижской и нью-йоркской школ. И хотя художники эти происходили по большей части из того государства в государстве, что известно под именем черты оседлости, никакие претензии Украины, Белоруссии, Польши, Литвы, Латвии и Молдавии не принимаются во внимание Россией, правопреемницей Российской империи: если выпало в империи родиться, значит — русский. Даже про Марка Ротко, великого нью-йоркского абстракциониста, стали (особенно после того, как он вошел в десятку самых дорогих живописцев мира) писать, что он русский художник, даром что родился в Двинске, то есть сегодняшнем Даугавпилсе, и ни крупицей души не обязан русской художественной традиции. Едва ли не единственным исключением в клубе этих художников "русской эмиграции", многие из которых эмигрировали от погромов, процентных норм, всевозможных ограничений, нищеты и общего антисемитизма, остается Хаим Сутин — его "путь домой" оказался весьма извилист.

Эрмитаж, получив в середине 1990-х кое-какие средства на пополнение коллекции, тут же купил сутинский "Автопортрет" начала 1920-х — он стал первой и последней картиной художника в российских государственных музеях. Сутин не раз появлялся в Москве на групповых выставках "парижачьих", что-то есть в частных российских собраниях, постепенно пошли первые, не слишком яркие публикации. Но объектом такого же обожания и вожделения, как Шагал, Сутин не стал — кажется, и до славы вполне посредственного живописца Андре Ланского он, сделавшийся важнейшей фигурой во всеобщей истории искусства XX века, в России, где так любят все звездное и всемирное, не дотягивает. Все это очень странно, учитывая нашу горячую любовь к монпарнасским мифам героической эпохи, к сладкоголосому Модильяни, самому близкому другу Сутина, в чьем кривом зеркале отражаются его бесконечно прекрасные образы, к музейному, наконец, искусству, а Сутин, часами простаивающий в Лувре перед рембрандтовской "Тушей быка",— самый музейный из всех музейных модернистов. Это косвенно подтверждается самим жанровым членением гмиишной выставки на допотопно-академические разделы портретов, пейзажей и натюрмортов. И сейчас в Москву обещают привезти целую галерею музейных "хитов" Сутина, демонстрирующих его художественные пристрастия в диапазоне от Рембрандта до Курбе: тут и "Туша быка" с "Женщиной, входящей в воду", в коих невозможно не узнать прототипы из Лувра и лондонской Национальной галереи, и шарденианские натюрморты, и пейзажи в память о Коро, и "Сиеста", посвящение всем курбетовским девушкам в цвету. Но, как ни трудно поверить, ретроспектива в ГМИИ имени Пушкина — по большому счету первое пришествие Хаима Сутина в Россию.

Кажется, история жизни Сутина вызывает у нас больше симпатий, чем его искусство. Захолустные Смиловичи — десятый ребенок в семье — нищета, голод, побои, непонимание — бегство в большой город Минск, в рисовальную школу Кругера — нищета, голод, непонимание — бегство в большой город Вильно, в рисовальную школу Трутнева — нищета, голод, непонимание — бегство в Париж — Монпарнас, "Улей" — голод, голод, голод, язва желудка — Модильяни и его ранняя смерть — неприкаянность и неустроенность — относительно быстрый успех, коллекционеры, финансовая стабильность, но несмотря на это, неприкаянность и неустроенность — язва, язва, язва — оккупация и игры в прятки с нацистами — язва — смерть на операционном столе.

Люди на его портретах — с изломанными лицами и фигурами — обезображены не столько экспрессионистской формой, сколько экзистенциальным чувством одиночества, несчастья и нелюбви. Натюрморты в большинстве своем, словно в подтверждение биографической легенды, изображают еду, но таким образом, что любыми обычно подходящим к жанру мыслями о торжестве плодородия, о дарах Цереры и о праздничном рубенсовском изобилии можно только подавиться. Пейзажи пронизаны холодным жестоким ветром, зло треплющим кроны деревьев, гнущим стволы и прибивающим жалкие домишки к земле, а ведь Сутин долго и более или менее благополучно жил на благословенном Юге Франции, но — в отличие от остальных — не узнал Аркадии в Кань-сюр-Мер или Вансе. Мир без идиллий и иллюзий. Одинокий, холодный, голодный, продувающийся ветрами мир.

Сохранилось чуть более двух десятков рисунков Хаима Сутина, да и те выглядят так, будто он взял карандаш по ошибке, перепутав с кистью, каждый штрих — как мазок. Его музейное искусство, бесконечно возвращающееся к любимым Рембрандту, Шардену, Коро, Курбе, Сезанну, обходилось без рисунка, основы основ академической грамоты, оно презирало школьную дисциплину и предпочитало свободные университеты. Это было чисто живописное — чисто эмоциональное, иногда находившее поддержку в экспрессионистской манере старших современников и сверстников, Ван Гога, Мунка, Энсора, Кокошки, но в целом не нуждавшееся в оправдании чувства — восприятие мира и мира искусства в частности. Это было искусство эмансипации — как личной эмансипации, преодоления местечковых предрассудков и страхов, так и эмансипации живописи, раскрепощения цвета, освобождения от оков линии, отказа от линеарного порядка в пользу колористического хаоса. И это эмансипированное чувство цвета было глубоко трагическим чувством, чувством смятения, отчаяния и безнадежности.

Оттого-то Хаим Сутин стал так важен для искусства послевоенного времени, искусства травмы, отчаяния — и в то же время эмансипации. Для Марка Ротко, пошедшего еще дальше в освобождении цвета — не только от линии, но и от самой плоскости холста. Для Фрэнсиса Бэкона, также не признававшего подготовительного рисунка и видевшего кругом сцены терзания. Для Франка Ауэрбаха, вывезенного ребенком из Германии в Англию по программе Kindertransport и как будто бы все время возвращающегося туда, где погибли его родители,— он стал одним из прототипов зебальдовских "Эмигрантов". Что же касается России, здесь у Сутина, в сущности, остался один-единственный наследник, Оскар Рабин, но сегодня мы ценим Рабина не за это — то есть не за экзистенциально-экспрессионистскую живопись, а за политическую позицию и "Бульдозерную выставку". Так что все ключи и коды к живописи Хаима Сутина, какие можно было бы найти в родной художественной речи, кажется, потеряны. Остается искать их в себе — в своих собственных отчаянии и безнадежности.

«Хаим Сутин. Ретроспектива». ГМИИ имени Пушкина, Главное здание, до 21 января