Обмен коллекции на свободу

Как складываются коллекции крупнейших музеев? Иногда за приобретением новых экспонатов стоит детективная история. Об одной из них — истории поступления рисунков Малевича, Суетина и Чашника в собрание Третьяковской галереи — рассказывает глава из книги Николаса Ильина "Мои чужие тайны", которую публикует "Огонек"*

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Николас Ильин — советник генерального директора Эрмитажа

Фото: WireImage / Getty Images

Фото: из личного архива Н.А.Ильина

Книга Николаса В. Ильина, написанная в сотрудничестве с Александрой Свиридовой, "Мои чужие тайны" выходит в издательстве LAS Press. Франкфурт, Нью-Йорк. 2017

Была одна занятная история в России в середине девяностых годов минувшего века. Сын одного моего старого друга был арестован. Шло следствие. Дело состояло в том, что парень в поисках приработка согласился стать посредником и передал от одного гражданина другому рисунки: от продавца покупателю. А покупатель установил, что рисунки фальшивые. Продавец настаивал на том, что передал настоящие, а покупатель получил фальшивые от посредника. Так продавец оказывался жертвой сам, а посредник становился преступником. И узнать, что произошло на самом деле, не представлялось возможным — то ли продавец дал фальшивые рисунки, то ли посредник их действительно подменил. Следствие допускало, что посредник сам мог быть таким талантливым художником, что делал прекрасные копии, либо у него есть люди, которые их делают.

Отец парня был в полном шоке, а уж в каком состоянии был тридцатилетний парень, который оказался в тюрьме, легко представить. Он сидел в камере предварительного заключения в городской тюрьме, но не был еще осужден: ни суда, ни приговора не было. Шло следствие, которое выясняло, что на самом деле произошло.

Скажу сразу, что парень им вообще был не нужен — они давно следили за торговцем картинами. Следили именно потому, что было известно, что тот торгует фальшивками. Но зацепиться было не за что: торговец был умным человеком, никогда не светился ни при одной сделке, а всегда использовал посредников. Разных интеллигентных детей из приличных семей. Платил им какие-то небольшие деньги за услугу и так устраивал свои дела. А сын моего друга хотел подработать. Отец в отчаянии позвонил мне в Германию, все рассказал. Я вскоре приехал в Россию и нашел его в предынфарктном состоянии. "Ник, помоги!" — просил он. Как я мог помочь, ни он, ни я не представляли. Но я в это самое время приехал вести переговоры в Министерстве культуры об очередном совместном проекте.

Я обратился с вопросом к министру культуры, нельзя ли как-то помочь. Сказал ему, что готов выступить в защиту юноши, но не знаю, как это осуществить. Министр сказал, что это очень деликатная миссия и он подумает, кто может помочь. Вскоре он узнал, что только один человек, который занимается следствием, может решать, что и как делать с подследственным. Но он готов выслушать мои свидетельские показания в защиту задержанного. И велел мне приехать.

Я приехал в министерство. Министр кому-то позвонил, и вскоре пришел человек в штатском. Наверное, из органов. Он поговорил со мной, и на следующий день мне, прямо в гостиницу, пришла повестка — вызов явиться в кабинет следователя в московской тюрьме. Мне все было очень любопытно. С моей страстью к авантюрам мне было интересно оказаться в тюрьме и словно со стороны наблюдать за происходящим. Меня не оскорбляли, не унижали, разговаривали со мной вежливо, но ужас пробирал до костей: кругом были решетки на окнах, люди в униформах, каких я никогда прежде не видел. От меня потребовали отдать все, что у меня было, и я отдал паспорт, деньги, все удостоверения личности, телефон и стал господин Никто. Меня еще обыскали. Я понимал, что это была очень деликатная миссия, и был согласен на все, чтобы оказаться внутри.

От меня потребовали отдать все, что у меня было, и я отдал паспорт, деньги, все удостоверения личности, телефон и стал господин Никто. Меня еще обыскали. Я понимал, что это была очень деликатная миссия, и был согласен на все

Сидел я там часа два, наверное. В безликой пустой комнате с серьезным человеком, который меня расспрашивал и допрашивал. Очень подробно, в деталях, выяснял все про моего друга, его семью, сына. Я подробно излагал, как мы познакомились, как давно дружим, что я точно знаю, что никогда не было у мальчика никакого криминала. Я выступал как гарант того, что вся история вокруг мальчика — совершенная нелепость и нужно искать, кому она выгодна.

Я в ту пору был сотрудник "Люфтганзы", и следователь дал мне понять, что он только выслушал мои показания и принял к сведению, но сам ничего не решает. Все мои показания он передаст кому надо. Я просил разрешения увидеть мальчика, но мне не разрешили. Следователь вел себя очень пристойно — терпеливый, вежливый, совершенно цивилизованный человек, очень спокойный. Сказал, что все не так просто. Я понимал, но надеялся, что хоть что-то сдвинется в этом деле. Я верил ему. Передо мной сидел профессионал, и мое ходатайство в защиту мальчика он написал своей рукой, так как я по-русски не умел писать хорошо — он все записал с моих слов, зачитал мне вслух, я пробежал глазами текст и подписал бумагу. Напоследок он спросил, где я живу, чтобы поставить адрес, я сказал, и он поставил адрес гостиницы. В ту пору я жил в "Метрополе". Мальчик был подследственный, и мое появление было вполне в русле следствия: я предлагал выступить свидетелем по делу. Суда еще не было, следствие длилось несколько недель и могло продолжаться еще примерно пару месяцев.

Я уехал назад, в Германию, потом снова приехал. И предложил министру культуры бартер: я в качестве посредника передаю государству в дар редчайшие картины. Беру их в одном месте, мне известном, передаю Министерству культуры, а мальчика отпускают чуть быстрее. И я назвал два десятка работ — рисунков Малевича, Суетина и Чашника.

Это было серьезное предложение, и министр очень озадачился. Рисунки Малевича на Западе в то время уже дорого стоили и высоко ценились. По западным деньгам это была очень большая сумма. Внутри России ни рынка, ни цен на Малевича тогда еще не было. Сегодня рисунок Малевича продается за 200 тысяч евро, а тогда это стоило меньше, но тоже немало — тысяч двадцать евро за каждый рисунок.

— Хорошо, я обсужу это предложение,— сказал министр.— С компетентными органами,— добавил он.— И дам вам знать.

Я снова уехал домой, и вскоре министр позвонил и сказал, что люди "наверху" согласны: можно начинать оформлять передачу дара.

Конечно, никаких своих рисунков Малевича у меня никогда не было. Они были у Нины Николаевны Суетиной (архитектор, дочь художников Николая Суетина и Анны Лепорской, учеников Казимира Малевича.— "О"), с которой я дружил. У меня была идея. Я прилетел в Россию, поехал к Нине, поговорил с ней. Мы дружили много лет и доверяли друг другу. Она меня выслушала и согласилась помочь, но поставила свои условия, которые я учел. У нее был свой интерес. Так я начал свою операцию. Я даже не стал ничего говорить родителям парня.

Нина Суетина отобрала и дала мне подборку рисунков. Мы их заботливо и надежно упаковали, и ночным поездом я поехал с ними в Москву. Нина согласилась, так как знала отца этого парня и сострадала ему. Своих детей у нее не было, но она понимала, что это значит для отца, когда единственный сын в тюрьме.

Я снова был в Москве, теперь уже как посредник — от меня требовалось просто отдать рисунки. Мы составили протокол о передаче дара. И включили важный для Нины пункт: мы требовали, чтобы эти рисунки непременно попали в Третьяковскую галерею, а не в Русский музей в Ленинграде. Хотя сама Нина была из Петербурга, у нее были свои сложные отношения с Русским музеем: ей не нравилось, как они прячут рисунки русских авангардистов в запасники. И потому в Министерстве культуры, принимая такой ценный дар, жестко зафиксировали в протоколе передачи, что он идет только и исключительно в экспозицию Третьяковской галереи. Был подписан контракт о передаче дара и оформлена дарственная в Министерстве культуры. Мы с министром пожали друг другу руки и расстались.

Через два дня сын моего товарища вышел из тюрьмы. Всей семьей мы отметили его освобождение в хорошем ресторане и погуляли на славу. Следствие и без нас пришло к тому, что он не виновен. Мы просто чуть ускорили принятие решения. Ясно было, что фальшаки изготовил не мальчик: он не был художником. Его взяли как торговца фальшаками, но он и торговцем не был, и сам не знал, что это фальшаки. Ему не поверили. Поэтому мои показания следователю имели значение.

Мальчик на следствии тоже все рассказал — кто и как его подставил. Это был известный органам человек, который давно торговал рисунками авангарда, но ухватить его было сложно. Я видел его однажды. А парень и хотел-то заработать какие-то гроши, и вот как это печально кончилось. Позже выяснилось, что органы следили за этим торговцем давно, потому и взяли посредника. И не выпускали, чтобы он не спугнул торговца. Сегодня мальчик вырос, стал бизнесменом, живет в России. И хорошо живет. Нина Николаевна Суетина получила благодарственное письмо от министра культуры и была очень рада, что работы попали в Третьяковку. Это была ее мечта — передать их туда, и я очень рад, что смог помочь всем заинтересованным сторонам. А мне на память остались фотографии тех рисунков, что нынче можно увидеть в Третьяковской галерее. И автограф Нины Суетиной.