Конкурс «Живая летопись. Судьба семьи в истории страны», итоги которого подвели в Архангельске на прошлой неделе, сложно рассматривать как событие чисто культурное — в этом качестве конкурс эссе о семейной истории, организованный Институтом книги, издательством Ridero и администрацией Архангельской области, выглядит достаточно очевидным. Более интересно в «Живой летописи» неочевидное — возможность наблюдения за трансформацией языка авторов эссе, расходящейся с принятыми представлениями о том, в чем заключается история и что в ней может происходить.
Фото: Денис Вышинский, Коммерсантъ / купить фото
Создатель Института книги Александр Гаврилов, очевидно, отлично понимал практическую гарантированность успеха проекта, который с 2018 года будет масштабироваться (и, видимо, уже при поддержке администрации президента) во многих регионах страны. Бум проектов «частной памяти» в России, в основных чертах схожий с аналогичными историями в Центральной Европе в 20–30-х годах XX века, очевиден, и бессмысленно искать в нем отражение пафоса «нациестроительства» — с этим всегда отлично справляются идеологи и историки. В случае же с «Живой летописью» ценность для исторической науки нескольких сотен эссе, написанных учениками школ Архангельской области на основании семейных рассказов, ограничена: ученые работают с таким материалом принципиально иначе.
Важность происходящего совершенно не в этом. Мы имеем дело с большим корпусом сугубо современных текстов о семейных историях, написанных нынешними молодыми людьми — и притом не в рамках заданных стандартов образовательного нарратива. В этом смысле проект Института книги в большей степени литературный проект, в котором современный язык непрофессионального описания истории в семейном контексте — главное действующее лицо. Последние 20 лет мы имели дело в основном с профессиональными работами антропологов, историков и литераторов, вполне продуктивно соотносящих «семейный» и «государственный» исторические контексты. Архангельские тексты — принципиально иное явление, в какой-то степени обратная сторона таких работ, это то, что остается в языке.
Итоги 2017 года для «Живой летописи» будут представлены в виде книги избранных эссе на московской ярмарке Non/fiction. Часть больших работ Ridero издало в качестве призов для участников конкурса. Пока же имеет смысл рассказывать то, что в будущей большой книге и в этих книгах поменьше отличается от того, что мы привыкли думать о «народной истории».
Первое — предсказуемый, но удивляющий своей категоричностью выбор «исторических событий» в семейном контексте. Глубина семейной истории архангельских текстов стандартно не превышает 150 лет, вообще, «поддерживающаяся воспоминаниями история» в понимании архангельских семей — это достаточно узкий временной отрезок с 20-х по 50-е годы XX века. В нем три крупнейших события: это коллективизация, Вторая мировая с послевоенными годами и Большой террор. Кажется важным отсутствие в текстах, и это что-то вроде межпоколенческого консенсуса, «второй стороны», врага и оппонента,— дело даже не в том, что у репрессий и коллективизации в эссе вообще нет действующих лиц и институтов (как нет в этом тексте и сколько-нибудь заметного «государства», что выглядит поначалу шокирующим). В обязательных эпизодах военно-семейной истории, что ранее было характерно только для нарративов по Первой мировой, собственно нет немцев/фашистов как противостоящей силы. Мало того, хотя семьи—авторы эссе, разумеется, по большей части городские жители, тексты — это в значительной степени «крестьянский» взгляд на большие исторические события, смысл которых в трагическом и непреодолимом вмешательстве безличных внешних сил в нормальное течение самоорганизованной жизни. Сама же жизнь, и это поражает не меньше, в значительной степени не карьерные или политические истории, а истории любви и создания семей, частная жизнь в ее основе; «внешний мир» соотносится с этим нарративом, но никогда обратно. Очень показательно, что эти истории теперь захватывают и «пустые времена» на стыке 1960–1970-х, в России известных почти исключительно по профессиональным работам. Вообще, народная история первых послевоенных десятилетий известна собственно народу в основном в профессиональной обработке, а в общении бытует обычно как некачественный дериватив исторических трудов, дополненный подходящими эпизодами из быта и мемуарной литературы; в конкурсных эссе это совсем не так.
Отдельный интерес в архангельских текстах представляет «неживая» часть нарратива — трактовка и трансформация авторами напластований официальных идеологем различного времени. Можно лишь сказать, что принципиально нового способа взаимодействия с этими конструкциями в архангельских текстах, в общем, нет — это почти всегда заимствованный язык описания, применяемый локально и в основном чужеродный. Отрицательный результат для Архангельской области — региона с многовековой традицией высокой грамотности, религиозного, светского и профессионального чтения, необычно активных внешних контактов с другими культурами — важен. «Живая летопись», как и большинство русских текстов об истории, конечно, несвободна от внешних штампов. Но есть в корпусе и то, что нельзя произвести искусственно — это современный язык для описания личной истории вне общественных штампов, которые тексты воспроизводят, но очень ясно изолируют. Такой язык возможен, как и несколько десятилетий, и несколько веков назад,— в этом можно убедиться, ради этого не нужно ехать на край света, достаточно Архангельска.