Сарданапал на троне св. Эдуарда

Как известно, закоперщиками английской Реставрации были вовсе не англикане-ортодоксы, возмущенные одиннадцатилетним засильем пуритан, и уж тем более не запуганные отщепенцы-католики. Нет, это были прежде всего сами пуритане, которым восстановление монархии нужно было для конфессиональных надобностей. Они порушили епископальное устройство, дали церкви взамен старых, еще тюдоровских установлений изрядную свободу — но им же эта свобода и вышла боком: вместо чаемого кальвинистского единообразия в Духе и Истине явилось небывалое множество сект и деноминаций. С которыми новый король (а значит, и наконец-то новый глава церкви Англии) авось разберется как следует.

Кого они получили вместо безупречного объединителя — тоже все знают. Короля доброго, безалаберного и гомерически распутного, тороватого покровителя угнездившихся при дворе отъявленных либертинов, по-детски тянущегося ко всему нарядному, веселому, зазывному. Конечно, при нем торжественно вернулись епископы. Конечно, постные и никакой приятности в обхождении не сулящие пресвитерианские нравы оказались не к месту. И новая церковная реформа восстановила англиканские порядки. Те, кто не был с этим согласен, подлежали извержению из рядов духовенства; как будто ради пущей обиды дедлайном для этого самоопределения выбрали черную-пречерную для реформатского сознания дату — День св. Варфоломея 1662 года, 190-летие Варфоломеевской ночи.

Пуритане, которых с этого момента стали звать "нонконформистами" или "диссентерами" (то есть в любом случае несогласными), были возмущены, как и их даже умеренные сторонники. Возвращение какого-никакого, но хоть протестантского церковного устройства — это еще полбеды. Но король открыл театры, эти ужасные блудилища, и даже разрешил, вопреки всякой благопристойности, играть женщин — женщинам. Он выписывал для своего увеселения всяких бездельников с континента. Наконец, его двор тратил непристойные суммы ради того, чтобы одеваться точь-в-точь как гадкие паписты, окружающие молодого тирана, правящего Францией. Это не только безбожно, но и антинародно, антигосударственно, в конце концов.

Насчет одежды эту массовую ярость, в которой много даже не ханжества, а просто недоумения, понять, кажется, легче всего. Французский мужской костюм конца 1650-х и начала 1660-х годов странным образом производит впечатление безудержной барочной избыточности и некоторой кургузости одновременно. На нижнюю рубашку — еще одна, широченная, а на нее иногда другая, чулки тоже в два слоя, поверх и так свободных панталон — совсем уж юбкообразные и тоже короткие ренгравы с обильной бахромой; сверху — намеренно куцеватая курточка, из-под которой обильно и буйно выпрастывается рубашка, и широкий воротник. И все это в кружевах и лентах, все капризничает и переливается, фестончики, все фестончики; ни одной внятной линии, никакого намека на архитектонику.

Это за рабское служение католическим модам, за их латинское женоподобие, за подражание антихристу-Людовику, говорили проповедники, карает нас Бог. И действительно: на пятый год после того, как Карл II был провозглашен королем, в 1664-м, началась крайне непопулярная война с Голландией. В 1665-м — чума. В 1666-м, страшном тремя апокалиптическими шестерками, в Лондоне приключился Великий пожар.

Через месяц после пожара, когда зловерных французских блудников не винили разве что в том, что они лично поджигали английскую столицу, Карл принял трудное решение. Это был не просто очередной закон против роскоши, каких со Средневековья повсюду выходило немало, и всюду мода находила лазейку для все новых, уже неподзаконных излишеств. Нет, королевский эдикт вводил принципиально новый стандарт — и даже принципиально новый фасон — придворной одежды. Это и мало, и много, учитывая, что к тому моменту всем было понятно: при любых законах люди стараются подражать придворному наряду — уж как могут. Самое важное — это была (так, по крайней мере, все были тогда убеждены) самобытная костюмная инновация, призванная именно что порвать с французским диктатом.

Речь шла о том, что мужчинам при дворе отныне полагалось носить вест — приталенное и облегающее одеяние, застегивающееся спереди, с полами до колена или чуть выше, выглядящее наконец-то вполне рационально и пристойно. Поверх надлежало надевать распашную верхнюю одежду: иными словами, вест — это то, что в стандартном мужском костюме XVIII века (и в нашем нормативном словоупотреблении) стало камзолом. Причем весь этот ансамбль предлагалось кроить не из импортного бархата или шелка, а из старого доброго английского сукна. Наряду с национальным производителем потрафили и пуританскому вкусу, потому что одежда эта, хоть и украшавшаяся бантами и лентами, должна была быть смирных темных тонов.

Современники расходятся относительно того, где же именно король и его советники подсмотрели идею веста. Джон Ивлин утверждал, что он увидел этот предмет одежды на некоем венгерском дворянине во время своих путешествий по Европе. Другие предположили, что придворным запал в душу становой кафтан русского посла. Третьи — и их было большинство — считали вест ориентальной штучкой, то ли персидской, импортированной в Лондон стараниями дипломата-авантюриста Роберта Ширли, то ли турецкой. Но занятно, что в любом случае все версии сходятся на мотиве экзотики, который звучит достаточно мощно для того, чтобы конкретные географические подробности отходили на второй план. Венгрия, Московия, Персия — для Северной Европы XVII века это все немножко азиатчина, и она, с одной стороны, не то чтобы очень благонадежна в смысле моральных обертонов. Главные ориентальные "скрепы", которыми упивается хотя бы тот же театр английской Реставрации (а вполне возможно, что именно театральные костюмы были "эскизом" будущего камзола),— роскошь, пышность, взбалмошность и сластолюбие. С другой стороны, тут чалма опять выходила симпатичнее, чем папская тиара. Чужестранную одежду в этот момент казалось возможным приспособить к скромным, набожным и патриотичным нравам, а вот развратные галльские тряпки — видимо, уже не очень.

Казалось бы, велика важность — перелицовка придворного костюма, но это оказалось чуть ли не главным событием в истории европейской мужской одежды со времен входа штанов во всеобщее употребление. Новинку немедленно переняли во Франции — хотя находятся и те, кто считает, будто это "король-солнце" был настоящим автором идеи, а Карл просто надул подданных, выдав им очередной писк французской моды за акт патриотизма. Есть и те, кто примирительно полагает, что оба монарха просто одновременно ухватили носившийся в воздухе тренд.

Карл думал, что введенный им в октябре 1666 года стандарт будет вечным. Разумеется, в частностях он ошибся. Носить английское сукно — это действительно на века стало для многих поданных британской короны (да, впрочем, и не только) своеобразным манифестом приверженности правам и свободам, в том числе и религиозным. Но пуританские темные тона в любом случае быстро вышли из употребления, до самого XIX века уступив место самому невероятному чередованию общеизвестных и вновь изобретенных оттенков. Да и покрой менялся тоже.

Но сам принцип — он ведь не менялся. Есть штаны, короткие ли, длинные ли, есть верхнее одеяние, полы которого, правда, укорачивались и укорачивались. И есть пресловутый вест — у которого в середине XVIII века пропали рукава, а полы тоже укорачивались, пока наконец не появился нынешний жилет. А с ним и классическая "тройка", представлением о надлежащей (то есть темной) расцветке которой мы обязаны опять-таки английским щеголям, но уже романтической эпохи. Часто говорят, что денди времен Браммела черными фраками наводили на себя бонтонную чайльд-гарольдовскую угрюмость. Однако, вполне бунтарским образом вводя в моду — супротив попугайности тогдашнего придворного дресс-кода — цвет скорби и мудрости, они еще и напоминали о тех временах, когда любители черных одежд окоротили королевские притязания плахой и топором.

Сергей Ходнев