Еще в среду вечером в ПТУ на улице Мельникова, неподалеку от захваченного террористами театрального центра, организовали психологическую помощь родственникам заложников. Специальный корреспондент Ъ ВАЛЕРИЙ Ъ-ПАНЮШКИН пытался поговорить с психологами и сравнивал эту психологическую помощь с помощью, оказанной населению в Нью-Йорке после 11 сентября 2001 года.
Человек, который стоит у входа в ПТУ на улице Мельникова и плачет, вообще-то работает автомехаником. У него есть мобильный телефон, но некому звонить. Жена и сын, пошедшие в среду вечером смотреть мюзикл "Норд-Ост", мобильной связи не имеют. Он просто стоит и плачет. Он услышал о захвате заложников по радио, пока копался в моторе. Теперь он разговаривает с кем попало. С журналистами, пожарниками, милиционерами. Ему очень нужно с кем-то поговорить. Он пошел в ларек, накупил шоколадок и раздал бойцам оцепления.
— Моему сыну тоже там дают шоколад. Солдатики же. Холодно же им.Он говорит, что сам служил десантником, что его учили штурмовать здания.
— Ты понимаешь, надежды никакой. Там всех взорвут. Штурмовать нельзя.
Его трясет. У него стучат зубы, но он не идет получать психологическую помощь в здание ПТУ. Он говорит, что достаточно владеет собой и в помощи врачей не нуждается. Он пошел в ларек, купил бутылку водки, выпил ее винтом из горлышка и совершенно не опьянел. Очень странно видеть совершенно трезвого человека, от которого сильно пахнет водкой.
В Нью-Йорке я видел взрослых мужчин, которые приходили к психологам, чтобы порыдать в голос. По многим телевизионным каналам шли ток-шоу с участием психологов, люди плакали в телеэфире, а психологи говорили им слова утешения или надежды.
— Постой, постой! Я хотел бы почаще ходить в театр, но у меня работа. Когда моих жену и сына отпустят, они будут ходить в театр хоть каждый день. Я заработаю.
На входе в ПТУ милиционер требует предъявлять паспорта. Плачущего юношу лет двадцати милиционер спрашивает:
— Кто там у вас?
— Подруга,— говорит юноша и плачет.
— Какая подруга? Подруги нельзя. Там дети у людей. Там матери у нас.
Молодой человек задумывается ненадолго и поправляется:
— Там у меня невеста.
Милиционер хлопает его по плечу и пропускает внутрь. Меня милиционер не задерживает. Журналистов велено не пускать.
В Нью-Йорке в прошлом году журналисты сами договорились не показывать чудовищных кадров про то, как люди выпрыгивали из окон Всемирного торгового центра, но зато плачущих родственников и работу психологов показывали как можно чаще. Телевизор стал средством массовой психотерапии, с одной стороны, а с другой стороны, чрезвычайно важным считалось превратить в массовом сознании погибших из просто цифры в людей с женами, семьями, детьми, привычками. Считается, что в переговорах с террористами важно называть заложников по именам, поскольку если заложник из предмета торга становится личностью, то террористу труднее его убить.
Внутри ПТУ была такая толпа, что невозможно было распознать, кто тут психолог, кто работник штаба, а кто родственник заложника. Матери одной из заложниц от волнения и духоты стало плохо, она присела на стул, к ней немедленно подошел кто-то и стал просить психологической помощи.
Поговорить с психологами мне не удалось. Бдительный милиционер вывел меня, едва лишь заподозрив, что я журналист.
В Нью-Йорке было то же самое. Полицейские, завидев аккредитацию, камеру или блокнот, немедленно просили покинуть любое помещение, а лучше всего город и страну. Единственным местом, где присутствие журналистов приветствовалось, были центры оказания психологической помощи пострадавшим. Там просили только соблюдать прайвиси и не называть имен пострадавших, если те настаивают на анонимности. На анонимности никто не настаивал. Ни тогда в Нью-Йорке, ни сейчас в Москве.
Когда меня вывели из ПТУ, я столкнулся нос к носу с разговаривавшей по мобильному телефону заплаканной женщиной. Женщина говорила:
— Почему у тебя такой тихий голос? Я понимаю, это нормальный голос, просто тихий.
На этом звонок прервался. Этой женщине звонила захваченная в заложники двадцатипятилетняя дочь. Утром эта женщина пошла и положила на счет дочери деньги. Дочь звонит матери каждые два часа. С каждым разом голос становится все тише, с каждым разом дочь все более и более сочувствует террористам. Женщина спрашивала об этом психолога или какого-то человека в ПТУ, которого она приняла за психолога. Ей объяснили, что таков синдром заложника: на исходе первых суток заложник начинает сочувствовать захватившему его террористу. Здраво судить о террористе заложник не может еще несколько дней после освобождения.
В прошлом году в Нью-Йорке многочисленные психологи в центрах помощи, на телефонах доверия и в телевизионных шоу в один голос призывали пострадавших не принимать никаких важных решений, пока не пройдет стресс. Решение о вводе войск в Афганистан правительство США приняло, когда стресс прошел.
Наконец после 11 сентября в Нью-Йорке представители всех религиозных конфессий молились вместе на стадионе Yankees. В России молятся порознь.