"Я создаю мем"

В Московском музее современного искусства открылась выставка "Александр Косолапов. Ленин и кока-кола". Она стала первой персональной ретроспективной выставкой в России классика соц-арта. На языке каких провокаций и символов говорит это искусство сегодня, "Огоньку" объяснил сам художник

Выставка собрала в Москве 120 произведений художника, который не только участвовал в создании соц-арта, но и превратил его в бренд имени себя. Картины Косолапова, представленные в крупнейших музеях мира, угадываются безошибочно. Только в его работах, больше похожих на билборды или на пестрые страницы комиксов, парадоксальным образом могут уживаться символы двух несовместимых реальностей: Человек-Паук зависает в прыжке над Иосифом Сталиным, Ленин в профиль смотрит на кока-колу, а подборка разноцветных портретов Горбачева наводит на мысль об уорхоловской Мэрилин Монро. Каждое из произведений, которые Косолапов создал после эмиграции из Москвы в Нью-Йорк в 1975 году, основано на игровом сочетании символов американской культуры потребления и советской идеологии. Это позволяло иронизировать над попытками советской пропаганды облагородить официальное искусство (триптихи "Пятилетний план", "Красная Венера", "Сусанна и старцы") и показать родство двух идеологий, предлагающих потребителю, по словам художника, "несуществующий рай".

Картины Косолапова говорят на том же языке ироничных парадоксов и сегодня, когда одна из высмеиваемых им идеологий перестала существовать. Только теперь провокация приобретает иной оттенок: на фоне разноцветных Горби и Ленина с головой Микки-Мауса делают селфи, а Ленин с кока-колой и Малевич с "Мальборо" воспринимаются как готовые интернет-мемы. Самого художника такая перемена не смущает: выставка, которую готовили около трех лет, и обращена к молодому поколению. Именно ему предстоит расшифровать формулы-коды и разглядеть в выставке блокбастер, объясняет Александр Косолапов.

— Мне кажется, главный смысл этой выставки в том, что здесь Косолапов сконструирован совершенно по-новому. Я не очень апеллирую к моим современникам в России, потому что к тому опыту, который я получил в Америке, многие из них не имели доступа. Но выставку готовило другое поколение, более связанное с реальной жизнью, и оно находило в моих работах новые черты, созвучные ему. Я рад этому новому видению. Есть такая теория, что из генов конструируется наше тело, биологическое поле, а из мемов — наше социально-интеллектуальное поле. Я понимаю, что мое представление о картинах как о билбордах, которые должны быть восприняты на большой скорости, в соревновании с другими месседжами,— все это ближе к современным людям. Выставка сделана как блокбастер, и меня интерпретируют как бренд, то есть Косолапов-бренд. Этого я и хотел.

— Вас не смущает, что в 1970-е годы соц-арт воспринимался как провокация, а сейчас как собрание брендов?

— Это не совсем так. Соц-арт очень разный, хаотичный и непоследовательный: в России это одно, на Западе — другое. Вот меня часто спрашивают: соц-арт умер или он как-то будет жить? Посмотрите на мои ранние работы, например "Учись, сынок". Вот если сейчас взять и на место военного поставить священника и поменять надпись на "Молись, сынок", это ведь тоже будет актуально. Понимаете, правильно взятые формулы или разработки существуют все равно. Например, китайский художник Ай Вэйвэй взял вазу эпохи Цинь и на ней написал: "Кока-кола", то есть соединил одну культуру с другой. Это прямая цитата из моей работы "Ленин и кока-кола", то есть этот эрудированный человек сделал то же самое на своем поле. Вообще, китайцы у меня многое взяли.

— Какое течение наследует соц-арту?

— Можно по-разному интерпретировать этот термин "соц-арт". На мой взгляд, это поп-арт, перенесенный на отечественную землю. Американская культура создавала продукт потребительский, а Россия создавала идеологический продукт — тоже, кстати, потребительский. Это симметричные процессы. Когда я приехал на Запад, увидел, что и та, и та пропаганда создают пустоту, это продажа несуществующего рая. И в этом огромное сходство между капиталистической американской рекламой и тоталитарным советским и постсоветским плакатом, лозунгом.

— За пределами США и России, где используемые вами образы легко узнаваемы, ваши работы так же хорошо понимают?

— Вот Ай Вэйвэй из Китая замечательно понял, а большинство моих коллекционеров — в Европе. В Америке, где я живу сейчас, очень глубоко сидят пережитки холодной войны, маккартизма. Я хорошо понимаю, что изображение серпа и молота вызывает у них идиосинкразию, отторжение, болезненный укол идеологического характера. А вот штаб-квартира "Кока-Колы" в Милане напечатала мою работу во всю стену. Им не страшно изобразить Ленина, потому что они — итальянцы, их общество было расколото на коммунистов и фашистов. А в Америке, когда я создал "Ленина и кока-колу", меня захотели судить, потому что в их интерпретации этот дизайн мог натолкнуть потребителей на мысль, что "Кока-Кола" поддерживает коммунистов.

— Значит, когда вы только приехали в Америку, первой реакцией на ваши работы было отторжение?

— Нет, ну нельзя же красить все одной краской. Есть интеллектуальная среда, я живу в Нью-Йорке, а там реднеков (так называют жителей глубинки в США, преимущественно Юга.— "О") нет. У меня был замечательный адвокат, который написал письмо компании "Кока-Кола" и объяснил, что ее лого является public domain, то есть общественной собственностью. Ведь действительно, все, что существует в социальном пространстве — и вы, и я, и все мы,— это public domain. Наши лица, наши образы. По большому счету, "Кока-Кола" должна была доказать, что я нанес ей материальный урон. Все в итоге сгладилось, но для меня это был блестящий опыт: если создавать произведения искусства агрессивные, надо быть готовым к тому, что они вызывают интерактивную реакцию у общества. И, в частности, когда вышла открытка "Ленин и кока-кола" в журнале "От А до Я", она попала к советнику президента, а тот ее положил на стол президента США. Вы понимаете, что это такое? Приезжает какой-то подпольный художник из Москвы и создает некий образ, который очень сильно влияет на мировоззрение. Реакция действительно бывает от "а" до "я".

— Сейчас как-то меняется отношение к вашим работам? Все-таки мир изменился.

— Меня воспринимают скорее как классика соц-арта, о котором написано в учебниках. Реакция на произведения может быть совершенно непонятной. Например, какой-то совершенно троцкистский журнал в Аргентине или в Чили попросил разрешения напечатать "Ленина и кока-колу" и написал, что борются с какими-то банановыми компаниями. Произведение искусства вообще открыто к интерпретации, а мои тем более. Я в данном случае создаю мем, который формирует новое социальное поле.

— Как вы знакомились с современным западным искусством еще до отъезда из Москвы? Какие художники интересовали вас больше всего?

— Изучать их было фактически невозможно, просто я получил великолепное классическое образование сначала в художественной школе, потом в Строгановке. Но когда вы выходите в жизнь, то понимаете: все, что вы умели и знали раньше,— это балласт, ненужный груз. В советской системе было создано образование высокого уровня, но создано оно было, чтобы обслуживать идеологические заказы. Вот я сейчас проезжал по Москве и видел памятники — это же идеологический заказ. И люди до сих пор создают эту пропаганду! Я очень рано отнесся к этому как к балласту и стал осваивать другое культурное пространство. Меня интересовали Энди Уорхол, Джаспер Джонс — американский поп-арт. Когда я эмигрировал, мне хотелось попасть в центр мировой культуры, чтобы быть среди всех процессов...

— И этим центром была не Европа?

— В Европе этого центра уже давно не было. Весь культурный процесс сильно деформировался, в настоящее время мы имеем искусство, которое обслуживает монетарный рынок. И Мураками (Такаси Мураками — современный японский художник, его выставка "Будет ласковый дождь" проходит сейчас в "Гараже", "Огонек" писал о ней в N 38 за 2017 год.— "О"), и Джефф Кунс — это блокбастеры, на которых легко отмыть большие формы денежных обращений. Все эти скульптуры очень связаны с экономикой и с мышлением Запада, они обслуживают идеологический текст.

— Недавно в Немецком историческом музее в Берлине открылась выставка о революции 1917 года, в которой участвует и ваша работа. Что для вас революция как художественное явление?

— Революций было много. Что до русской, то она сметала буржуазную философию, быт, стремилась установить новое отношение к слову, к картине. Многие видели для себя возможность создать новый мир, но тут конструкция творческих людей (Маяковский, Хлебников, Малевич) не совпала с конструкцией политических людей. Власть очень быстро поняла, что те ей не попутчики, появился социалистический реализм, Герасимов, стали ограничивать все подряд. Движение дадаистов, сюрреалистов — тоже революция, это тоже борьба с буржуазным сознанием. Это было и в движении хиппи. Сегодня революция — это признание однополых браков, борьба с расизмом, с дискриминацией, борьба за новую экологию. Просто каждое общество ставит новые задачи.

— Не кажется ли вам, что советские годы, возможно, были более плодотворной эпохой для живописи?

— Абсолютно не кажется. Как я и говорил, если вас кормят кашей, то потом вы эту кашу должны отработать. There is no free lunch. Осознанно или неосознанно художников воспитывали творцами идеологических моделей. Конечно, создавались великолепные фильмы, шедевры... Вот я в воскресенье включил телевизор, а там показывают фильм: Крючков, какие-то пограничники, японцы на них нападают, замечательный фильм, мхатовские актеры, но сама идея — это подготовка к войне в общем-то. И так во всех советских фильмах, пьесах... Нет, я считаю, что это социальный кризис, который отражен в искусстве.

— Работаете ли вы с изображениями современных политиков так же, как с образами Ленина и Горбачева?

— У меня есть работа, которую пытался сделать в скульптуре, но пока не получилось. Это троица — Обама, бен Ладен и Микки-Маус. Этот образ я бы хотел довести до бронзы. Если как соц-артист я создал формулу, то точно так же можно представить современную политическую жизнь. Моя соседка говорит: "Сделай таких же Путина, Трампа и Микки-Мауса". Видите — в эти формулы можно вставить что угодно.

— У вас дома висят какие-то картины на стенах?

— У меня пустые стены, я не хранитель своих работ — я профессиональный художник. А другие художники меня раздражают, их картины я не коллекционирую.

Беседовала Анна Сабова