Скажи жизни "да!"
Писатель Виктор Ерофеев — о таинстве появления новой жизни
Обыкновенное чудо
Мария Владимировна не спала всю ночь: принимала у моей жены роды. Давно став мифологической личностью, известной всей стране, ее шеф, Марк Аркадьевич Курцер, сказал мне в своем кабинете еще летом: это одна из лучших, если не лучшая из врачей. Теперь в декабрьскую ночь я мог убедиться сам, что у хорошего врача не бывает заспанного лица, опущенных углов рта. Мария Владимировна была свежа и бодра всеми мускулами красивого лица и в три ночи, и в пять утра. А в шесть двадцать шесть у меня родилась дочь.
Кончилась ночь полнолуния, начался день большого престольного праздника. Катя (моя жена) в разгар ночи сказала мне со смущением, что, когда я вышел в коридор, она видела какой-то черный сгусток, по очертаниями похожий на медузу, который отражался в окне (случайно подглядела): он висел у нее в родильной палате под потолком — она сначала подумала, что кто-то вошел в комнату, но это было что-то непонятное. Я про себя решил, хотя я сдержанно отношусь к нездешним символам, что что-то такое должно было случиться, что это, может быть, моя покойная мама таким образом заглянула сюда: она любила Катю и пришла ей на помощь. Но мы не стали углубляться в эти дела: впереди были роды, а роды — это конкретно.
Есть время родов, когда ничто не зависит ни от врачей, ни от жены,— время первого пути в жизнь
Мария Владимировна сказала мне (уже после), что первые роды она наблюдала в институте, и присутствующие на них мальчики, будущие доктора, попадали от шока. Я готов был понять этих мальчиков, пережив вместе с женой роды, сидя непосредственно рядом с тройкой женщин во главе с МВ, которые их принимали.
Но больше, чем шок, я испытал целебное ощущение чуда рождения. И то, и другое, но чудо сильнее всего. Я понимал, что это чудо, как и сама жизнь, невероятно своенравно. Есть время родов, когда ничто не зависит ни от врачей, ни от жены,— время первого пути в жизнь. Физиология отступает на дальний план: это есть демонстрация чуда — редкое жизненное состояние.
— Ну давай, давай! — это я тоже принял участие в процессе, подбадривая жену (ее поднятое к потолку лицо мучилось и сияло одновременно).
И когда этот путь приблизился к завершению, моя Мариаша (Кате так захотелось ее назвать), не дожидаясь того, чтобы окончательно вылезти на свет божий, не дожидаясь ожидаемого хлопка по заднице, заверещала громко и празднично, приветствуя свое появление.
Мария Владимировна сказала (уже потом), что материальный мир не в состоянии объяснить и работу загадочной плаценты, и это поразительное прохождение плода через ворота жизни. Я видел, что, когда появилась головка Мариаши, ее личико с закрытыми глазами выглядело так, что казалось, оно святое. И как только я об этом подумал, она заверещала.
Перед тем как начать рожать, Катя попросила: погладь меня по лицу, погладь обеими руками, и когда я стал гладить, она сказала: у меня там все расширяется. Ну да: любовь. Путь открыт.
Мне дали нехитрые ножницы, и я перерезал пуповину, как будто открывал еще непонятный самому новый жизненный проект. Тройка других женщин в халатах положила Мариашу на пеленальный столик, и она довольно лихо закинула руку за голову и посмотрела на мир с изумлением.
— Она что-то видит? — спросил я.
— Больше, чем мы с вами,— усмехнулись женщины в белом.
Дорогая Мариаша!
Мир крутится между простыми и жесткими полюсами "благодаря" и "вопреки". Этими словами меня снабдила история литературы. Мне было до тебя страшно и неуютно в этом декабре, когда меня пичкали несвежими новостями из серии бредового deja vu. Я даже в какой-то момент был близок к отчаянию, и не только "благодаря" погоде за окном и низким небесам, не обещающим будущее, но и по той простой причине, что в эти дни сильно болела наша семейная кошка Настя и было невыносимо видеть, как она шатается при нетвердой ходьбе, и любимая (теперь уже старшая) дочка моя, 12-летняя Майка, плакала, глядя на кошкины страдания.
Но твое рождение, Мариаша,— преодоление безнадеги. Хочется, конечно, бежать. Бежать из большого города и куда-то спрятаться. Спрятаться, чтобы лучше тебя разглядеть. Твой дед — не прадед, не прапрадед — он родился в 1920 году — был светлым и обаятельным человеком, несмотря на ужас, который царил вокруг. Он даже по своей работе в сталинском Кремле был частью этого ужаса, но в конце жизни он оттолкнул от себя этот бред. Можно ли жить в бреду? В бреду рождаться? Но мы говорим жизни "да!" вопреки всему. Благодаря тебе, Мариаша.