В выставочном зале Федеральных архивов открылась выставка «Романовы и Папский престол», подготовленная отечественными архивами и музеями совместно с ватиканским Секретным архивом. Рассказывает Сергей Ходнев.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Сразу стоит сказать, что трехсотлетием царствования Романовых выставка не ограничивается, заводя рассказ о дипломатических связях России с Ватиканом прямо с замужества Софьи Палеолог. В первых же витринах — предоставленные Музеями Кремля драгоценные мощевики, которые папская воспитанница, по преданию, привезла с собой в Москву, и процессионный крест, то есть, вероятно, тот самый «латынский крыж», который римскому нунцию не дали торжественно внести в великокняжескую столицу. Далее история с миссией Поссевино, мирившего Ивана Грозного с Речью Посполитой. Смута и дела Самозванца с Римом куда-то пропадают, и вот уже последняя четверть XVII века — турки приближаются к Центральной Европе, и папа Иннокентий XI пытается сколотить с русским участием очередную антиосманскую Священную лигу.
То есть, хотя название выставки и участие в ней Секретного архива Ватикана и может показаться сулящим невесть какие династические тайны и межцерковные козни, она на самом деле старается вести речь прежде всего о дипломатических материях. «Папа и учитель костела римского», как титуловали понтифика русские цари в своих грамотах, оказывается в первую очередь политическим субъектом, еще одним государем в своем праве. И если Романовых XVII века в нем интересовала его влиятельность, то позднее очередной папа становится интересен высокородным путешественникам еще и как оберегатель античных древностей, как владыка того вечного города с рафаэлями, цезарями, базиликами и руинами. Самый милый эпизод в этом смысле — визит в апостольскую столицу графа и графини Северных, то есть цесаревича Павла Петровича с супругой: вежливая идиллия с чинными приемами, обменом подарками, экскурсиями по достопримечательностям и иллюминацией Сан-Пьетро.
И все ж таки протокольным обменом любезностями отношения между царями и папами не ограничивались. В XVI–XVII веках Рим еще надеялся в нагрузку к очередному дипломатическому проекту устроить церковную унию, потом от этих надежд отказался (разве что тот же Павел I нечто туманное говорил о воссоединении церквей). Но если некогда число российских подданных католического исповедания было ничтожно, то с первым же разделом Польши ситуация резко поменялась. И с тех самых пор именно польские католики становятся главным предметом диалога Ватикана и Петербурга, причем диалога мучительного — начиная с Екатерины II, императорское правительство норовило распоряжаться делами католической церкви в империи самостоятельно, без особой оглядки на прерогативы Святого престола.
Это только при Александре I казалось, что дело пошло на лад, особенно после разгрома Наполеона: атаман Платов, как следует из документов, снарядил специальную экспедицию на выручку заточенного в Фонтенбло папы Пия VII. Венский конгресс среди прочего раз и навсегда определил дипломатический статус папского государства, и в 1817 году наконец-то появилась первая русская постоянная миссия при Святом престоле. Но дальше, при Николае, все стало из рук вон плохо — и как раз по причине польских дел. Папа жаловался на репрессии против католиков (и на насильственное присоединение униатов к православию), император отвечал, что польские ксендзы «прикрывают маской религиозного фанатизма фанатизм революционный».
Николай I в итоге смотрится центральным персонажем выставки именно потому, что он сделал все, чтобы покончить дело миром. Единственный из русских самодержцев, он все-таки съездил в Ватикан побеседовать с понтификом — инкогнито, но с чарующими обстоятельствами вроде ночного осмотра Аполлона Бельведерского при свечах или завтрака с шампанским на крыше базилики св. Петра. После чего обе высокие стороны все-таки подписали в 1847 году конкордат — первое и последнее в российской истории формальное соглашение о правах и прерогативах католической церкви на территории России. Только для того, впрочем, чтобы двадцать лет спустя, уже при царе-освободителе, этот конкордат с треском разорвали после очередного польского восстания — да так и не успели толком наладить отношения вплоть до 1917 года.
Но выставка показывает не одни документы во всем их канцелярском многообразии — от торжественных посланий XVI века до машинописи 1910-х. Помимо драгоценных дипломатических подарков и добавленных, вероятно, для колорита латинских церковных облачений и утвари здесь множество графических листов и картин. Когда редких, когда знаменитых, когда иллюстративных, а когда и сувенирных: как прелестные полотна со сценами визита Павла Петровича, например, или как маленькая картина, на которой Василий Андреевич Жуковский, сопровождавший своего воспитанника Александра Николаевича, написал двух заглядевшихся на красивый пейзаж монахов. Массированное присутствие искусства напоминает, что распри распрями, но и папа, и кардинальский пурпур, и берниниевские мраморы, и томные римлянки — все это было для русского сознания еще и частным случаем пьянящего и заманчивого «прекрасного далека».