Две звезды Алексея Волошина

Его боевой путь — этой перечень самых страшных сражений Великой Отечественной: бои в окружении на Дону, Сталинградская битва, Курская дуга, форсирование Днепра, освобождение Орла и Чернигова. Алексей Волошин — человек-легенда. Герой Советского Союза, кавалер высших орденов СССР и военной награды США — медали "Серебряная звезда" — рассказал "Огоньку" в канун 75-й годовщины капитуляции немцев под Сталинградом, как сражался за город на Волге и как постигал науку выживания на войне

Иван Волонихин

За окном шумит вечерняя Тверская. От проносящихся машин вздрагивают стекла в старой деревянной раме с облупившейся белой краской. На спинке стула — пиджак с боевыми наградами. Тихо позвякивают две пятиконечные звезды: Героя Советского Союза и американская "Серебряная звезда". Один из немногих оставшихся в живых участников Сталинградской битвы, которая закончилась 2 февраля 1943 года, рассказывает, неторопливо подбирая нужные слова.

— У меня и мысли тогда не было, что эти бои потом назовут главным сражением Второй мировой,— негромко говорит Алексей Прохорович.— В те дни мы жили одной надеждой, что вот-вот и помощь придет. Не могло же командование нас взять и бросить на произвол судьбы?

Удерживать позиции с каждым днем становилось все тяжелее. Подкрепление поступало ночью, когда можно было переправить бойцов с левого берега Волги. Малочисленными группами по 10-15 солдат, необстрелянных, молодых ребят.

— Их порой убивало прямо в первом бою. Некоторые совсем неподготовленные приходили: их на скорую руку учили колоть штыком, бить прикладом, да и просто уцелеть в бою. Мы потом уже после войны подсчитали, что командир полка жил в среднем месяц, комбат две недели, комвзвода три дня, а рядовых,— Волошин делает паузу.— Солдат просто страшно выкашивало. В какой-то момент я понял, что запоминать имена и фамилии рядовых просто нет смысла: все равно через несколько дней этих уже не будет в живых, придут другие. Помню, сибиряк один, здоровенный такой парень, все хвалился, будто заговоренный, и пуля его не берет. Ходил в рукопашную без страха. Когда немцы в атаку рвались, тот ни разу из своего окопа не драпал. А как-то было затишье в бою, он побежал воды напиться, и его снайпер убил.

Секретные протоколы Йозефа Геббельса

Ветеран достает платок, вытирает скатившуюся из уголка глаза слезу. Через несколько дней Алексей Волошин отметит свой 98-й день рождения, но те дни и часы сталинградских боев помнит отлично, как будто все это с ним было только вчера. Особенно врезалась в память штыковая контратака на окраине Сталинграда в Верхней Ельшанке.

— Поступил приказ: выбить немцев, которые прорвались на фланге. По сути, это билет на тот свет — там автоматчики и бронемашина, а у меня 16 человек личного состава с винтовками Мосина и по пять патронов на брата. Но делать нечего, поднялись и пошли. Расчет был на то, что немцам не особо-то нравилось сходиться с нами в рукопашную, поэтому слишком приближаться к нам они опасались. Примкнули штыки и побежали. Молча. А вот когда удалось незаметно подобраться вплотную, тут уж мы заорали во всю глотку "За Родину! За Сталина!". А вообще чаще всего в атаке орали "Ы-ы-ы-а-а-а-а!". Немцы в шоке были — не успели сопротивления оказать. Кто-то даже руки поднял, сдавался. Куда там! Никого не жалели, закололи штыками. Тут другие фрицы очухались, начали пальбу. Мы рванули в сторону, к какому-то сарайчику. Осмотрелись, посчитались. В общем, осталось нас семеро, из которых трое ранены. Остальные там полегли. Но приказ выполнили.

"Терпеть, терпеть!"

Приказы на войне были разные. Алексею Прохоровичу не раз приходилось быть свидетелем и того, как исполнялся приказ N 227, известный как "Ни шагу назад!". На его глазах расстреляли командира, который при отступлении не смог забрать орудие и боеприпасы.

— Он трусом-то не был, лейтенант этот,— вспоминает Волошин.— Да и выбора не было. Промедли он там хоть немного, все — верная гибель и ему, и его подразделению. Хотел людей сберечь, а его вывели и перед строем расстреляли. В похоронке, правда, написали, что, мол, "пропал без вести". Ну, видимо, чтобы для родных как герой в памяти остался.

В начале сентября 1942-го лейтенант Волошин принимает командование батареей 76-мм орудий в составе 271-го полка 10-й дивизии НКВД. Его подразделение ведет бои в самом центре Сталинграда, возле речки Царица. Сейчас на том месте улица, названная в честь 10-й дивизии, которая приняла на себя самые первые удары мощной гитлеровской группировки.

— Только разместишься на передовой, замаскируешь пушку брезентом или там соломой, что под руку попадется, так сразу к нам пехота начинает жаться. Солдаты прямо лепились к орудийной батарее поближе, считали нас защитой. Не понимали, что для фрицев наши пушки — главные мишени,— вспоминает фронтовик, перебирая лежащий на столе ворох старых пожелтевших фотографий.— Я молодой был, зеленый, горячий. Попробовал организовать оборону с противотанковыми ружьями. А толком обращаться с ними тогда еще никто не умел. Задумал я собственным примером вдохновить бойцов. Схватил это ружье, говорю, ничего тут сложного нету! Как выстрелил из ружья-то. А отдача будь здоров у него, ну и получил прикладом по морде как следует. Бойцы стоят и ржут, как кони, а мне обидно. Вроде как свой авторитет потерял. Но зато после первого подбитого танка меня сильно зауважали.

Из-за массированных бомбардировок практически весь Сталинград лежал в руинах, и это помогло при обороне, считает Алексей Прохорович. Быстрому продвижению фашистской техники мешали завалы из обрушившихся домов. А лейтенант Волошин прятал орудия своей батареи как раз в этих руинах, где и караулил танки противника. На пушку приходилось по 4-5 бронебойных снарядов, их ценили на вес золота и стреляли только наверняка.

— Там были двухэтажные домики, которые после налета бомбардировщиков разнесло вдребезги. И вот приткнешь пушку за остатками печки какой-нибудь и выжидаешь. Я командую — стрелять только по моей команде. Терпеть, терпеть! Старался подпускать метров на триста. Если нервы сдадут и начнешь стрелять преждевременно, то обнаружишь себя и тогда кранты. А если проворонишь и слишком близко подпустишь, то при промахе времени на второй выстрел уже не хватит! — Тут голос у ветерана начинает дрожать. Заметно, что Алексей Прохорович сильно волнуется, вспоминая этот эпизод своей фронтовой биографии.— Чувствую, вот он, нужный момент. Ору: "Огонь!" Грохот, дым. Тут слышу, бойцы мои кричат: "Задымился гадина! Горит фриц!"

Немцы постоянно забрасывали защитников города не только бомбами, но и листовками с предложением сдаться и обещаниями сохранить жизнь и даже трудоустроить по специальности.

— Как самолет пролетит, так вся улица белая. "Довольно убивать. Спасайте свою жизнь! Переходите к нам!" У нас на этот счет был строгий приказ — собирать и сжигать такие листовки. Ну кто-то из солдат оставлял себе, было и такое. Надо сказать, что и правду немцы писали тоже. Нельзя отрицать. Помню, такие строчки — "в каждом батальоне вас осталось не более ста человек". Так ведь и было. И немцы на психику сильно давили этими листовками. Как-то смотрю, кучка солдат бежит с позиций. Свежее пополнение. Молодые ребята из Средней Азии. Я наперерез. "Куда, сукины дети?" — "Ой, ранили, ранили!" — "Кого?" — "Вот Ахмета с нашего аула, надо в госпиталь его". — "Что, всем вместе, что ли, в госпиталь надо? Сейчас немцы ваши окопы займут!" А у них глаза шальные от страха. Начинают мне штыками грозить. Я перетрухнул, честно говоря: еще не хватало, чтобы свои закололи! Схватился за пистолет, стал в воздух стрелять — только так и заставил обратно в окопы вернуться. Правда, дня через два несколько бойцов из этого аула к немцам ушли сдаваться.

"Знание — сила!"

С каждым днем бомбардировки становились все более ожесточенными. Немецкие самолеты накатывались волна за волной, сбрасывая тонны смертоносного груза.

— Как крикнет кто-то "Воздух!", так сразу инстинкт срабатывает: любую ямку ищи, закапывайся! При налете кидаешься на землю грудью и прям мечтаешь вжаться весь туда, целиком. Отроешь щель и прячешься там, как таракан. Но страх не уходит. Привыкнуть к этому аду невозможно.

В тот день, 13 сентября 1942-го, авианалет начался с рассвета и продолжался весь день. Батарея Алексея Волошина уже несколько дней занимала позиции в небольшом саду, на окраине которого в погребе пряталась семья из разбомбленного дома, с которой лейтенант делился своим офицерским пайком. Девочка Тамара, которой лишь недавно исполнилось 12 лет, заливисто хохотала и трясла косичками, когда Волошин подшучивал над ней.

— Говорю ей: "Когда немца прогоним, ты снова в школу пойдешь, потом вырастешь, станешь взрослой. Вот тогда после войны я приеду и женюсь на тебе". Она хохочет. А тут опять бомбежка. Я замешкался и не успел в свой окопчик нырнуть. На землю бросился и лежу, бомбы считаю — вот одна упала, вот другая. Тут слышу — летит и, судя по звуку, прямо на меня.

Бомба упала и взорвалась в нескольких метрах от Алексея, осколок попал в ногу, второй должен был стать смертельным, но Волошина спасла книга, которую он прижимал к груди.

— Незадолго до этого подобрал я на улице толстенный такой том Большой советской энциклопедии. Ну и взял его почитать, как выдастся свободная минута. Вот этот 10-й том меня и спас: осколок прошил обложку, но застрял в страницах и не добил до сердца буквально полсантиметра. Вот тебе и "Знание — сила!",— улыбается он.— Валяюсь без сознания, нога разорвана, кровь ручьем. Когда пришел в себя, открываю глаза и вижу, как эта самая девочка Тамара тащит меня в укрытие. Потом платок достала, большой такой, красивый, с украинскими узорами, как сейчас помню, и давай мне ногу перетягивать, остановила кровь. А у меня нет сил даже губы разжать и поблагодарить. Когда самолеты улетели, подбегают два моих комвзвода, посмотрели на мою ногу и говорят: "Вот комбату повезло, ему оторвало ногу. Вот ведь счастливое ранение!" Я потом у хирурга в госпитале спрашиваю: что это за такое счастливое ранение? Врач на меня странно так посмотрел и говорит: "Это значит, что во второй раз ты к нам уже не попадешь. Когда осколком перебьет ногу или оторвет руку, это значит, что война для тебя уже закончена". Солдаты мои оказались мудрее меня, потому что считали за счастье остаться в живых, даже лишившись руки или ноги. Понимали, что шансов выжить в этой мясорубке практически нет.

Так в итоге и получилось. Из тех, вместе с кем Алексей Волошин держал оборону на том клочке Сталинградской земли у реки Царица, в пекле грандиозного сражения не уцелел никто. А раненого комбата следующей ночью удалось эвакуировать на левый берег Волги. В госпитале хирург вынес суровый вердикт — ногу не спасти, придется ампутировать.

— Сделаем, говорит, тебе ногу деревянную. У нас мастера хорошие. Научишься на протезе ходить и прыгать. А иначе может гангрена начаться, и тогда тебя точно не спасти.

Но у Волошина в тот момент были другие планы на жизнь.

— Достаю пистолет свой из кобуры и заявляю твердо: делай что хочешь, но ногу мне не отрезай, иначе сразу застрелюсь. Тот посмотрел, хмыкнул и говорит: тогда терпи, наркоза у меня почти не осталось. И вот пока меня оперировали, я стихи орал. Не поверите, "Евгения Онегина"! Со школы в памяти крепко засело. Потом мне этот хирург еще предлагал забрать на память вытащенный из ноги осколок. Да на кой ляд мне сдалась эта железка?

После операции Волошина отправили долечиваться в глубокий тыл. По дороге он снова чудом избежал гибели.

— Ехали в таких телячьих вагонах. Два настила: один внизу, другой наверху. Я разместился наверху возле окошка. Один солдат упросил: лейтенант, дай подышать воздухом. Уступил я ему место. А тут "юнкерсы" налетели, и я слышу, как рядом кто-то вскрикнул. Смотрю, а солдат этот уже не живой. Пуля в это окошко влетела да прямо в грудь ему попала. А меня судьба сберегла.

Медаль от Рузвельта

После выписки из госпиталя Алексей Волошин воевал на Курской дуге, форсировал Днепр, освобождал Чернигов. После того как он уничтожил два десятка единиц немецкой техники, в том числе грозные "Тигры" и "Фердинанд", однополчане стали уважительно называть Алексея Прохоровича истребителем танков. Получил звание капитана, затем майора. К медали "За оборону Сталинграда" прибавились орден Красной Звезды, орден Красного Знамени. В июне 1944-го снова ранение: уже в госпитале узнал о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Через несколько недель Волошина зачислили в Артиллерийскую академию РККА, а вскоре его потрясла совсем уж неожиданная новость: в Кремле ему будут вручать американскую награду — медаль "Серебряная звезда".

— Мне сообщили, что надлежит прибыть к Спасским воротом к 10 часам. Прохожу в Свердловский зал, который сейчас снова называется Екатерининский, а там генералы важные. Я оробел. Вижу, стоит наш всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин, а рядом, как мне шепнули на ухо, Гарри Гопкинс — личный представитель американского президента. Оказалось, что Франклин Рузвельт подписал указ о награждении четырех младших офицеров Красной армии: пехотинца, танкиста, сапера — тот, правда, к этому моменту погиб, и меня, артиллериста. Вручили мне эту медаль, а потом в сторонку отвели и сообщили, что мне также причитается личный подарок от Рузвельта — автомашина. Правда, капитан-пехотинец передал эту машину в фонд обороны. А вы, мол, как думаете распорядиться подарком? И смотрят на меня так пристально. А что мне отвечать было? Конечно, отчеканил, что буду счастлив поступить точно так же. Вышел из Кремля на полусогнутых ногах, прошел через Красную площадь к окнам ГУМа, покрасовался на себя в отражении и пошел обратно в общежитие академии. Прихожу, думал, все вокруг удивятся, начнут расспрашивать, но однокурсники очень спокойно на американскую звезду отреагировали. Через какое-то время даже стали подкалывать — мол, если за Героя Советского Союза доплачивают по 50 рублей, то, может, тебе сходить в американское посольство, вдруг там тысячу долларов дадут? Я тогда решил снять медаль эту и надевал ее только на парады.

Уже после окончания Второй мировой, когда в разгаре была другая война — холодная, начальство Алексея Волошина ненавязчиво рекомендовало фронтовику вернуть американскую награду обратно. Но Волошин отшучивался, обещая носить "Серебряную звезду" на внутренней стороне кителя. Когда же отношения с США испортились вконец, Волошин убрал медаль эту подальше в шифоньер и снова начал открыто носить только во времена перестройки.

Дальнейшая, послевоенная жизнь Алексея Волошина была связана с армией, а позднее он занимался подготовкой молодежи — возглавлял ДОСААФ Москвы. Несколько раз Алексей Прохорович специально приезжал на места боев осени 1942-го.

— Мне на жизнь грешно жаловаться, судьба много раз хранила от верной гибели. Об одном жалею: не удалось мне обнять и расцеловать ту девочку Тамару, которой я жизнью обязан. Много лет я ее разыскивал, но никаких следов найти не удалось. Скорее всего, погибла она вместе со всей своей семьей тогда в Сталинграде. Ведь эвакуацию мирных жителей запретили, чтобы солдаты не защищали город имени Сталина пустым, без жителей. Правильное ли это было решение или нет, не берусь судить. Одно могу сказать: и мы, и немцы дрались отчаянно. Если честно, после Сталинграда мне в этой жизни уже ничего страшно не было...