Печать красоты

В ГМИИ имени Пушкина открылась выставка "Уильям Генри Фокс Тальбот. У истоков фотографии". Это первая в России ретроспектива одного из пионеров фотографии

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Открытая дверь. Лист VI из альбома «Карандаш природы», 1844 год

Фото: Science & Society Picture Library

Образец кружева, около 1840 года

Фото: Science & Society Picture Library

В ряду отцов-основателей — Ньепс, Дагер, Байар, Тальбот — только Уильям Генри Фокс Тальбот (1800-1877) был англичанин. И в его увлечении фотографией было так много английского: аристократическое дилетантство, культ рисования, страсть к путешествиям, вкус к живописному, интерес к естественным наукам, мания изобретательства, чувства и чувствительность, рациональность и практицизм. Культ, страсть, вкус, интерес, мания — ясно, что тут замешана любовь. В те романтические времена ее ведь считали и перводвигателем искусства, ссылаясь на римских авторов, пересказавших греческую легенду о происхождении живописи, каковую будто бы изобрела некая девица, обведшая на стене тень профиля своего жениха — на память перед разлукой. Конечно, происхождение фотографии связано с любовью иного толка, не столь чувственной и вполне благопристойной — в соответствии с викторианскими нравами, с естествоиспытательской любовью к окружающему миру и позитивистскому восторгу перед бесконечными возможностями его исследования. Но легенда о происхождении живописи, вновь введенная в моду романтизмом, пришлась как нельзя более кстати, и хотя Тальбот художником себя никогда не мнил, искусство и фотография уже тогда, в годы детства последней, обнаруживали — по крайней мере, на уровне мифологии — общность базовых ценностей света и тени.

В международном соревновании, а это была настоящая гонка технологических вооружений и война патентов, победили французы: в самом начале 1839 года Франция провозгласила себя родиной великого изобретения, дагеротип завоевал весь просвещенный мир, и до сих пор дагеротипия кажется нам синонимом ранней фотографии. Так что и первый экспонат на московской выставке — дагеротипический портрет Тальбота работы его друга Антуана Клоде — выглядит как насмешка судьбы. Аристократ-англичанин, занимавшийся наукой и изобретательством не ради денег и карьеры, а из чистого удовольствия, поначалу не удосужился опубликовать свое открытие, но, узнав о сенсации Дагера, пытался доказать собственное первенство, позже ревниво оберегал запатентованный им метод от подражателей и отчаянно судился с дагеротипистами, что, разумеется, не добавляло ему популярности. Но именно Тальбот в своей калотипии, продержавшейся на рынке чуть более десяти лет и сметенной со сцены мокрым коллодием, открыл то, что составило суть аналоговой фотографии: негативно-позитивный процесс и возможность тиражировать снимок во множестве отпечатков. Сами слова "фотография", "негатив" и "позитив" были придуманы другом Тальбота Джоном Гершелем, посвященным во все подробности его изысканий и даже подсказавшим товарищу рецепт более надежного закрепителя, применяющийся по сей день.

Мы не увидим самой ранней из сохранившихся фотографий Тальбота — решетчатого окна в его уилтширском поместье, аббатстве Лакок, снятого аж в 1835 году: бесценный негатив хранится по месту съемки, где ныне открыт Музей Тальбота, а выставка, готовившаяся около шести лет начальником отдела фотографии ГМИИ имени Пушкина Ольгой Аверьяновой, сделана на основе других собраний, Национального музея науки и медиа в Брадфорде и Музея Виктории и Альберта. Но мы увидим все, с чего начинались тальботовские эксперименты. Тут и первые "фотогенические рисунки" — изображения кружева или растений, положенных непосредственно на светочувствительную бумагу и оставивших на ней свои силуэты, сегодня мы бы назвали такие снимки "фотограммами". И кадры, сделанные при помощи "солнечного микроскопа": микрофотографии крыльев бабочки и срезов стеблей. И наконец, те картинки, что получили ученое древнегреческое (если бы Тальбот сосредоточился на фотографии, не отвлекаясь то и дело на занятия математикой, древними языками и расшифровкой вавилонской клинописи, он, может быть, прославился бы не меньше Дагера) название "калотипия", буквально — прекрасный отпечаток.

Правда, первые отпечатки были не так уж прекрасны. Биографическая легенда гласит, будто бы великим открытием мы обязаны художнической бездарности Тальбота, так толком не научившегося рисовать и, дабы не ударить в грязь лицом перед другими мастерами путевых зарисовок, вынужденного повсюду таскать с собой камеру-обскуру: еще в 1833-м на берегах озера Комо, во время свадебного путешествия по Италии, ему пришла идея поймать и удержать мимолетный световой рисунок, возникающий внутри "рисовальной машины". Поскольку речь идет о детстве фотографии, мы, как на выставке детского рисунка, обречены умиляться всем успехам и неудачам: вот снимок барельефа "Адам и Ева", и это почти слепое белое пятно, а вот снятые несколькими годами позднее "Предметы из фарфора", и кое-где можно увидеть и лепестки на розочках — невероятный технический прогресс. Впрочем, еще большее умиление вызывает тот факт, что все общие места, все банальные красивости любительской фотографии — меланхолические отражения деревьев в воде, переплетения ветвей в контражуре, торжественные ритмы классических портиков, кружево готических фасадов — увидены и схвачены здесь впервые в истории. Длительность экспонирования, ненадежность первых проявителей и закрепителей, огрехи соляной печати, несовершенства бумажных негативов, быстро выцветающие позитивные отпечатки, смазанность деталей, довольно скверное качество портретов (в этом можно убедиться в предпоследнем зале выставки) — у дагеротипии было множество преимуществ, но именно Тальбот открыл эпоху технической воспроизводимости искусства.

Он, однако, и не думал о калотипии как об искусстве. Он думал о науке — ей пригодилась бы микросъемка, о просвещении — калотипию предполагалось использовать для факсимильного воспроизведения гравюр и манускриптов, а также в иллюстрированных каталогах скульптурных коллекций. И даже о коммерческом применении новаторской технологии — от каталогов промышленных образцов тех же кружев до производства видовых открыток для туристов. В серьезность коммерческих намерений заставляют поверить несколько выставленных калотипий. Одна — с изображением студии The Reading Establishment, основанной домашним слугой, а впоследствии ассистентом Тальбота голландцем Николасом Хеннеманом: весь коллектив высыпал на задний двор ателье и занят проявкой негативов на солнечном свету — все внимательно следят за поведением облаков. Другая калотипия изображает Библиотеку Лавджоя, крупнейшую за пределами Лондона, в витрине которой красуется тальботовская продукция.

В 1844-1846 годах The Reading Establishment выпустила многосерийный альбом "Карандаш природы", собрание пейзажей, натюрмортов, постановочных бытовых сценок, видов архитектурных достопримечательностей, репродукций гравюр и исторических документов, демонстрировавшее все доступные калотипии изобразительные возможности и ее жанровое разнообразие. Наверное, какие-то из самых удачных снимков могут показаться художественной фотографией — в силу случайно найденного ракурса, из-за почти пикториалистской нечеткости деталей или же потому, что врезались в нашу иконографическую память (юный зритель, например, может легко узнать аббатство Лакок — в нем снимались первые серии "Гарри Поттера"). Что-то — скажем, "Лошадку-качалку", странную, полуживую фигуру, выступающую из тьмы,— можно и вовсе принять за шедевр сюрреализма. Но Тальбот не собирался конкурировать с живописцами в новом медиуме — он всего лишь утверждал, что его изобретение сможет стать подспорьем для художника, освободив его от многовековой повинности подражать природе. И этой эмансипацией от мимесиса он, естественно не осознавая последствий, начал подлинную революцию в искусстве, завершенную уже в XX веке — Малевичем, Дюшаном и Кошутом.

«Уильям Генри Фокс Тальбот. У истоков фотографии». ГМИИ имени Пушкина, Галерея искусства стран Европы и Америки XIX-XX веков, до 8 апреля