 | ||
| Фото: ПАВЕЛ СМЕРТИН | ||
— Герой вашего нового фильма, лишь бросив завод и став бродягой, открывает прелесть компании, мужской дружбы. Он счастлив, выпивая на крыше венецианского палаццо с бомжом. Так в чем истина — в вине, в дружбе, в бегстве от рутины?
— Когда на рекламе спиртных напитков мы читаем лицемерное предупреждение, будто алкоголь разрушает наше здоровье, на самом деле это не алкоголь его разрушает, а отсутствие неспешного человеческого общения. Недаром слово spirit означает и спирт, и дух. Поднимая стакан, богатые и бедные оказываются равны, и таким образом человечество продолжает существовать.
— "Утро понедельника" соединяет мотивы ваших прошлых фильмов — "Фаворитов луны" и "Певчего дрозда": безответственность как альтернатива прагматизму — будь то советскому карьерному или западному буржуазному...
— Хорошо там, где нас нет. В странах бывшего восточного блока диссиденты считали западную демократию раем. А с другой стороны железного занавеса воинствующие коммунисты и маоисты думали, что рай — в Советском Союзе или в Китае. Люди там были равны в концлагере. Когда они вырвались оттуда, общество разделилось. А на Западе оно давно разделено и разделяется все больше и больше. Например, в Париже — а это город четырех-пятиэтажных домов — все нижние этажи оккупированы торговцами. Эти люди еще и где-то живут, значит, два из пяти этажей заняты теми, кто сам по себе ничего не создает.
 | ||
| Фото: НАТАЛЬЯ ПЛЮШКИНА | ||
| Главный герой "Утра понедельника" Венсен бросил родной завод, дом и семью ради бесцельного путешествия, в котором ему встречается эксцентричный маркиз ди Мартино в исполнении Отара Иоселиани | ||
— Есть множество причин, по которым бедные притворяются богатыми, а богатые мимикрируют под бедных. Когда-то я сам работал на металлургическом заводе, и товарищи по цеху не должны были знать, что я из интеллигентной семьи. Я тогда снял "Апрель", его запретили, и я придумал трюк: раз мое искусство "оторвано от жизни", пойду в люди узнать жизнь. Но настал момент: я открыл правду рабочим, и они были уязвлены. Хотя потом я снял на этом заводе фильм "Чугун", они хлопали меня по плечу, хохмили, но смешок был какой-то неестественный.
— Почему вы не строите декораций, не снимаете профессиональных актеров, по крайней мере известных? Не любите публику?
— Что такое публика? Для меня это люди, которые напоминают меня самого. Ты не можешь писать письма тем, кого не только не знаешь, но даже вообразить не можешь. Зато иной раз читаешь книжку, смотришь фильм и говоришь: "Как здорово! Он думает, как я!" А насчет актеров и декораций, зачем конструировать в студии современный город? К тому же то, что в моих фильмах становится Парижем, это не Париж вовсе. Он скорее похож на Тбилиси моего детства или Москву моей юности.
— А Венеция, где происходит действие вашего последнего фильма? Она тоже напоминает вам Грузию?
— Возможно, только Грузия гораздо красивее.
— Большая часть ваших фильмов снята во Франции. Ощущаете ли вы себя частью французского кино?
— Ни в коей мере. Для меня самая большая прелесть в кино — это "Окраина" Барнета, "Элисо" Шенгелая, "Чудо в Милане" Де Сики. Это также Жан Виго, Рене Клер, Жак Тати.
 | ||
| Фото: НАТАЛЬЯ ПЛЮШКИНА | ||
— Но в современном французском кино нет уже ни этого стиля, ни образа мысли. Оно стало слишком интимным, вплоть до того, что люди снимают свою биографию.
— Французы считают, что их кино на подъеме. Зато оно исчезает в Восточной Европе. Как сказал президент Каннского фестиваля Жиль Жакоб, исчезло всюду, кроме России...
— В странах блока кино существовало, так как власти имели цель сделать его инструментом пропаганды. И при этом — хорошо сделанной пропаганды. Поэтому они отличную школу организовали. Даже в России, где все гораздо сильнее контролировалось, возникли Тарковский, Панфилов. А Грузия — очень взрывная страна, к тому же она пользовалась некоторыми привилегиями. Теперь кино перестало быть пропагандой, стало коммерческим. Русское кино старается подражать голливудскому. Если не создать французскую модель, кинематография прекратит свое существование. Хотя всегда останутся люди, которые хотят и могут делать кино.
— И сколько таких людей, как вы думаете, на сегодняшний день осталось в Грузии?
— Не меньше 50, а может быть, все 70. Государство же может финансировать от силы два-три фильма. Нет мобильных самостоятельных студий — хотя бы таких, какие возникли в России, причем не без помощи государства. Мы тоже бьемся за это, но вряд ли результатов можно ожидать скоро. Техническое оснащение студий на пещерном уровне. Нет современной цифровой техники, развалился второй состав: некому ни костюм сшить, ни гвоздь в декорацию забить.
— Мне кажется, тонкое поэтическое кино вообще если не умерло, то затаилось. Публика жаждет грубых, энергичных зрелищ.
— И на этих зрелищах, на Голливуде второго сорта воспитано целое поколение зрителей. Это надо признать. Но я никогда не соглашусь, что процесс необратим.
— В "Утре понедельника" есть эпизод, почти не связанный с сюжетом. Француз попадает в хмельную компанию, которая распевает русско-грузинские песни. Есть ли в этом другой смысл помимо того, что это смешно и красиво?
— Мне просто хотелось включить в картину эту песню, которую напел кто-то из русских.
— Обычно в ваших фильмах помещается минимум пять "нормальных" картин. Как вы рассчитываете многофигурный сюжет, герои которого встречаются по касательной, влияют на судьбы друг друга, часто не подозревая об этом?
— Меня воротит от необходимости "истории", прямого конфликта. Вот моя предыдущая картина "In vino veritas". Как только я выпустил в жизнь переодевающегося героя, он стал обрастать плотью: неудачная любовь (что можно лучше придумать?), папа, друг-бродяга, мелкие воришки вокруг. Потом временной пропуск: тюрьма, неизвестно, что там произошло, но догадаться можно. Потом он бросил друга, начал другую жизнь. Перекладывал я листочки с дочкой и с зятем: кто, как и с кем встретился, прочесывали по логике вещей. Так почти всегда само собой получается, что я избегаю главного героя. Через две недели был готов сценарий.
— Этот метод чужд сторонникам психологического кино.
— Ну уж, конечно, не как у Толстого: она вошла и подумала то-то и потому-то. Нудно и противно выяснять душевные движения, погружаться во внутренний мир. Идеалом повествования для меня остаются конструкции Булгакова: за мной, за мной, читатель! Вошла Маргарита с желтыми цветами и решила: если его не встречу... Мои фильмы похожи на нравоучительные кукольные спектакли: Петрушка, гиньоль, комедия дель арте. Это своеобразные притчи, но потом, конечно, на них надо нарастить мясо, чтобы было похоже на правду. И движения, и поступки должны быть нормальные, но при этом мне приятнее скользить по поверхности, и тогда получается большой объем этой поверхности.
 |
|