Чемодан пафоса
Иван Давыдов о фильме «Довлатов»
Сразу после премьеры в конкурсе Берлинского кинофестиваля, где фильм был удостоен двух наград, в короткий (всего четыре дня) российский прокат вышел фильм Алексея Германа-младшего «Довлатов», превращающий борца против пафоса в пафосного героя нашей скучной эпохи
Человек Сергей Довлатов был большой и тяжелый, писатель — наоборот, легкий. Тем интереснее понять, отчего теперь и писатель совсем тяжелый, откуда бронзы многопудье, зачем маска трагического героя, которой сам бы постыдился.
Стал знаменитым на родине под занавес перестройки, потом умер и сразу сделался еще более знаменитым. Для людей вроде меня — начинавших жить вместе с девяностыми — из главных спутников юности. Своих опознавали по цитатам. Скажешь своему: «Абанамат!» — и свой засмеется радостно. Скажешь про чужого — «идеалист, романтик», и снова свой радостно засмеется. Для чужих ремарка — так в «Невидимой газете» объясняли американскому спонсору смысл загадочного русского слова «нуймудак». И Бродский рядом, конечно. Кивнешь в сторону славной легкомыслием девы: «Не крановщица»,— ловишь понимающие взгляды.
В общем, все почти как в фильме Алексея Германа-младшего — острослов Довлатов и Бродский поблизости. Или не совсем.
Тогда Довлатов оказался чем-то вроде певца ностальгии нашей. Тоски по империи. Мы ведь сначала готовились в ней жить, может, даже за нее умереть, потом, пока она издыхала, учились ее осмысленно ненавидеть, а когда издохла, ощутили некоторую печаль. Не по танкам и мировому господству, даже не по дешевой колбасе (в отличие от нынешних совколюбивых юношей, мы ту колбасу успели попробовать). Нет, как раз по миру, о котором рассказывал Довлатов. По миру, где хорошая шутка весила много: вещь, за которую можно сесть, всегда весит много. И помогала не строить, даже не ломать, а жить — чуть в стороне от великих строек, танков, мирового господства, единственно верного учения и прочих колхозов. Отбиваться от пафоса, отгораживаться от пошлости.
Если Евтушенко против колхозов, то я за.
Нам-то мир достался другой: в нем был риск словить случайную пулю в разборке новых рыцарей у входа в казино, но зато были казино и не было риска присесть за шутку. Пачка американских сигарет перестала казаться чудом, государство не учило жить, а в книжных магазинах продавался Довлатов. Пафос куда-то делся, хотя пошлость осталась и процвела, но и остроумие продолжало быть ходовой валютой. Иронию майнили, как нынче биткойны, самоирония котировалась на импровизированных застольных биржах в модных кабаках даже выше, чем наличные доллары, на людей, которые из пошлости растили пафос, принято было поглядывать не без сострадания.
У входа в ГМИИ, справа, есть какая-то стела с изображением Ильича. Черт даже не знает, что на ней написано, и не сразу разглядишь ее за кустами. Но до сих пор подмывает за умеренную мзду показать иностранным туристам, а то и местным, народ нынче без хитрости, подлинную могилу Ленина, которую большевики скрывают от народа. Довлатова из себя не вытравишь, да и не хочется.
Не сразу заметили, что время сделало круг, спрос на пафос превысил предложение, а по империи, Довлатовым воспетой, можно больше не тосковать: она и так вокруг, навыки, им привитые, теперь вполне могли бы пригодиться. Есть от чего отгораживаться, и вполне можно присесть за шутку. Некоторые уже.
Но тот, наш (разумеется, правильный) Довлатов, похоже, больше не нужен. Нужен герой, противостоящий системе (тут сгодились бы заглавные буквы). Нужен борец. Нельзя быть в стороне от колхоза — следует записаться в правильный колхоз. Алексей Герман-младший что-то такое чувствует и, как полагается настоящему властителю дум, стремится соответствовать запросам эпохи. Его Довлатов — или нет, его «Довлатов», кавычки нужны — как раз такой. Раздавленный Советским Союзом, который даже страшнее, чем настоящий Советский Союз. Но не сдавшийся. Не покоренный. Не складывающий буквы в предложения, а идущий наперекор давящей государственной машине. Не уничтожающий пафос насмешкой, а стучащий по пафосу пафосом.
Вот он во сне беседует с Брежневым. А вот — наяву — бродит среди рукописей по-настоящему талантливых авторов, которые тупая редакторша официального журнала сдала в макулатуру. Приветствует друзей, наступая громадным башмаком на листки их творений: «Здравствуй, Иосиф!»
Да, Иосиф, добрый и человеколюбивый, грустный и мудрый, тоже, конечно, присутствует. Чтобы ни у кого не осталось сомнения: перед нами не остроумцы-эскаписты, а пламенные революционеры, которые в эмиграцию отправляются как на баррикады. Чтобы девы всплакнули, а юноши позавидовали.
Жить и строить (ипотека же у всех) теперь помогает компромисс, поэтому Довлатов в кино должен быть бескомпромиссным. «С надрывчиком», как сказал бы другой веселый певец той же невеселой эпохи, Венедикт Ерофеев. Собственно, он и сказал, зачем здесь это «бы».
Отдельно трогает, что сценаристы (Герман и Юлия Тупикина) не упустили шанса перешутить Довлатова. У него, например, в «Чемодане» есть безжалостная по отношению ко всем героям история про съемки авангардного клеветнического фильма. Автор в образе Петра Великого ходит по Ленинграду, ужасаясь переменам. Кончается все по-довлатовски: в очереди за пивом, на реплике спившегося пролетария. «Царь стоял, я видел. А этот пидор с фонарем — его дружок». В «Довлатове» фильм снимают пропагандистский, спившиеся пролетарии наряжаются в классиков русской литературы и хвалят советскую жизнь. Возвышенный герой над ними не без брезгливости издевается. И таких тонких отсылок не одна и не две.
И да, сам-то он все страдает, что не может написать великий русский роман, оттого и на пролетарского киношного Толстого с мочальной бородой глядит не без зависти. Так появляется еще одно измерение трагедии. В оригинале, конечно: «Ты пишешь роман? — Пишу.— И я пишу, махнем не глядя?» И черно-белый «Конец прекрасной эпохи» Станислава Говорухина, просто близко к тексту пересказывающий рассказ про доярку Линду Пейпс, оказывается честнее «Довлатова».
Сегодня Довлатов удобен всем. Начальники, не читая, ставят памятники: умер — значит классик, классик — значит патриот. Памятливые даже вспоминают шутки. А новые, младые, незнакомые, ищут пламенного борца с тоталитарными ужасами. Который, как положено пламенному борцу, хорошо смотрелся бы в твиттере. Тем, кто ищет пламени, Герман-младший дает огня.