Жрецы

У иудеев, христиан и мусульман Бог один и тот же — разногласия возникают в протоколах общения с Ним. Первым Он открылся евреям, и из-за этого их Храм в Иерусалиме имеет принципиальное значение для трех авраамических религий. В особенности — факт разрушения этого храма.

Великий раввин Моисей Маймонид говорит о Храме, что «Следующие вещи являются главными при постройке Храма: делают в нем Кодеш (Святилище) и Кодеш а-Кодашим (Святое Святых), и перед Святилищем должно быть помещение, которое называется Улам; и все вместе называется Хейхал. И возводят ограду вокруг Хейхала, на расстоянии не меньшем, чем то, что было в Скинии; и все, что внутри этой ограды, называется Азара (двор). Все же вместе называется Храм» (Маймонид, Мишне Тора, Законы Храма, 1:5).

Кодеш а-Кодашим — это место земного присутствия Бога. Сила Божья (Шехина) физически пребывала там. В 70 году Храм был уничтожен войсками Тита Флавия. Место земного пребывания Бога исчезло. Последствия не сразу были всеми осознаны, но со временем три религии сделали свои выводы из этого ужасного события.

Иудаизм — древнейшая авраамическая религия, однако та религия, которую мы называем иудаизмом сегодня, родилась из разрушения Храма. Это радикальнейшее переосмысление ветхозаветной религии, которое произошло позже явления Христа. Вывод, который сделали из разрушения иудеи, заключается в отказе от храма. После разрушения в физической реальности Бога нет, и пока Храм не восстановится, не будет. Единственная связь — через текст, Книгу. Текст становится магическим предметом — отсюда сакральное значение свитков Торы, мезуза (пергамент с текстом молитвы у входа в дом), тфилин (коробочки, содержащие пергаменты с отрывками из Торы, которые являются элементом молитвенного облачения), записки, которые вкладываются в Стену плача (хотя это — совсем поздняя традиция).

Синагога представляет собой модификацию храма без помещения, где пребывает Бог. Остальные части — и молитвенный зал, и притвор, и двор — имеются, а этого места — нет. Без него храм превращается из сакрального в общественное помещение.

Примерно в тот момент, в 70 году, когда войска Тита уничтожали Иерусалим, апостол Иоанн находился в ссылке на острове Патмос. Там ему открылась картина еще более ужасных разрушений, описание которой составило Апокалипсис. Но, помимо бедствий, он увидел и Небесный Иерусалим, где пребывает Господь в конце времен.

«И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба <...> Он имеет славу Божию <…> Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот <…> Улица города — чистое золото, как прозрачное стекло. <…> И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его…» (Откр. 21)

Христиане согласились с тем, что Бог пребывает на небесах, в Небесном Иерусалиме. Но небеса открываются и их можно узреть (а в конце времен увидят все). Соответственно, христианский храм представляет собой модификацию ветхозаветного, только вместо Святого Святых в алтаре начинается путь на небеса. В самом простом варианте — от Богоматери, находящейся в конхе апсиды, наверх, к куполу, где находится Христос.

Принципиальная схема мечети включает в себя двор, притвор, молитвенный зал — и все. Помещение, где пребывает слава Божия, отсутствует, как и в синагоге. Однако на стене молитвенного зала находится михраб, он обозначает киблу — направление, путь в Мекку, к Каабе. Это прямоугольное строение во дворе мечети аль-Харам, построенное Ибрахимом (Авраамом) непосредственно под руководством Бога. В основании — краеугольный камень, который передал Адаму архангел Гавриил, и над которым Адам соорудил полог, создав прообраз храма. Это, так сказать, Святая святых всех мечетей. В исламе получается множество молитвенных залов, соединенных с единственным пространством, где пребывает слава Божия. Но это помещение есть, и оно есть на земле, в физическом пространстве. Через него идет прямой путь к раю («Ключи от Рая» — один из эпитетов Каабы).

Это — три приспособления для того, чтобы связываться с Богом. Все три авраамические религии — сугубо городские, так что устройство этих пространственных девайсов определяет организацию сакральности в городе.

В 1970-е годы, в эпоху «деревенщиков», модно было заниматься семиотикой народного жилища — славянского, бурятского, монгольского, калмыцкого и т. д. Знаки там повсюду — от конька кровли до красного угла. Коромысла, прялки, веялки — все символично, высшие силы на каждом шагу. Можно составлять бесконечные словари символов. В несколько полемическом разрезе к такому тезаурусному символизму Иосиф Бродский написал:

«В деревне Бог живет не по углам, / как думают насмешники, а всюду. / Он освящает кровлю и посуду / и честно двери делит пополам. / В деревне Он — в избытке. В чугуне / он варит по субботам чечевицу, / приплясывает сонно на огне, / подмигивает мне, как очевидцу».

Это достаточно архаическое представление о единстве мира Божьего и физического мира. Бог присутствует повсюду, связи с ним непосредственны, устойчивы и понятны. Невольно объединяясь с «насмешниками», я бы сказал, что в эту деревню не только не дошла страшная весть о разрушении храма, но здесь даже не вполне осведомлены о начале его строительства. Любой предмет, помещение, пища, огонь божественны в самом простом смысле — магичны. В них присутствует сила Бога, Шехина, которая не только не улетела в Град Небесный, но даже не выбрала себе определенную комнату для пребывания.

Но это бесконечно далеко от городского пространства. В городе существует единственная связь — через храм, и работает она плохо по сравнению с вот этим «подмигивает мне как очевидцу». Связь носит символический характер.

Среди специалистов по сакральной архитектуре нет более болезненной темы, чем символ. Шариф Шукуров, скажем, замечательнейший, на мой взгляд, современный исследователь исламской архитектуры, показывает, как семантика мечети восходит к первоначальной мечети Пророка в Мекке, его дому, но вместе с тем — к Храму в Иерусалиме, но вместе с тем к раю как граду и раю как саду. Но при этом Шукуров постоянно подчеркивает, что это ни в коем случае не символы дома, храма и рая, а как бы они сами в прообразовательном смысле (то есть не символизирует рай, а им и является, отсылая однако же и к раю на небесах). Это трудно понять.

Ганс Зедльмайр, величайший историк искусства ХХ века, которому принадлежит самый глубокий анализ готической архитектуры, показывает, как готический собор связан с образом Небесного Иерусалима у Иоанна, и вот это «стена из ясписа, чистое золото, подобное чистому стеклу» — это стены храма, превратившиеся в витражи, прозрачные драгоценные каменья. Однако же он специально и настойчиво подчеркивает, что это никак не символы Града Небесного, но в некотором смысле его отпечатки, отображения (Abbild). «Этот „отобразительный” смысл, в отличие от символики <…> обладает формообразующей силой <…> Гештальт этих построек — рассмотренный чисто архитектонически — обладает чем-то фантастическим, иррациональным». Это тоже трудно понять.

Храм как устройство — это парадоксальный феномен незнакового обозначения. Я понимаю, насколько дико это звучит в семиотических терминах, но вряд ли уместно здесь излагать теорию знаков и пытаться вписать в нее такой тип значений. Тем не менее скажу, что:

— в обычных знаковых системах то, как знак выглядит, не связано с тем, что он значит. В сакральной архитектуре, напротив, форма является отображением смысла, метафорой смысла, интерпретирует смысл — всячески стремится явить собой смысл; она не может не иметь связи со смыслом;

— символы нельзя читать, и сама попытка так с ними поступать есть поведение предосудительное; понимание смысла символа — не автоматический процесс, сравнимый с чтением знаков какого-либо кода; столкнувшись с символом, человек может его не понять вообще, понять частично; понимание символа во всей его глубине и полноте — это вообще таинство;

— смысл символа носит размытый характер; это скорее семантическое поле, чем определенное значение; мечеть отсылает к Храму, Храм к Скинии, Скиния к Каабе, Кааба к Раю, Рай к Саду, Сад к Небесному Иерусалиму и т.д.

Это, прямо скажем, довольно-таки несовершенная семиотическая система, если считать, что ее целью является что-нибудь кому-нибудь сообщить. Мне кажется, понять символ можно в перспективе разрушения Храма, о которой я рассказывал. Храм содержал в себе силу Бога и находился в нашем физическом пространстве. Это был магический объект. Он разрушен, Бог эмигрировал на небеса. Символ — это попытка преодолеть разрушение храма. Символ — это волшебная палочка, разломанная на означающее и означаемое. Он может отказаться символизировать, не сработать. Его понимание требует ритуала, он не только нечто значит, но является порталом для перенесения в метафизику.

Это не язык знаков, а испорченный язык, нарушенная коммуникация, которую нужно все время восстанавливать. В принципе, все это может работать только в храме, так, чтобы пространство и движение заполняло пробелы потерянных слов. Однако дело не исчерпывается храмом. Такое устройство сакрального определяет жреческие ценности в городах авраамических религий.

Чтобы соединить сломанную волшебную палочку, нужно найти ту ее половину, которая осталась в реальности. Чтобы восстановить разрушенный храм, нужны его останки. Это обнаружение — обязанность жрецов. Они ищут истоки, начала, время жрецов — прошлое. Они постоянно всматриваются в ткань города в надежде найти в ней следы божественного замысла, Шехины. Она может проявляться в разных вещах — в красоте, в непостижимости, в надежде, что какой-нибудь выброшенный камень окажется краеугольным.

Вероятно, есть люди, которые способны постичь символ самостоятельно. Откровение может случиться с кем угодно и когда угодно. Однако надеяться на это чудо для успешной социальной практики было бы неразумным. Смысл символа неустойчив, расплывчат, размыт — но он толкуется. Символ нуждается в толковании, он не существует без толкований, он порождает постоянно действующий, устойчивый институт толкования. Это — функция жрецов. Проповедники, учителя, экскурсоводы, краеведы, филологи, историки, философы и т. д.— все они нужны для того, чтобы удерживать сакральное и разъяснять его всем остальным социальным группам.

Человек не способен научиться языку, если он вырастает в одиночестве. Знаки социальны — они требуют существования социума, который их понимает и употребляет. Для того чтобы система соотнесения реальности с небесами работала, чтобы существовал язык метафизики, необходимо существование устойчивого социума, который его знает. Задача жрецов — создание и поддержание социума, который понимает метафизические языки. Городские сообщества не существуют без жрецов, и это в равной степени относится к церковному приходу и к сообществу велосипедистов — чтобы понять, как оно ездит, ищите жреца велосипедистов.

Обнаружение сакрального, толкование сакрального и поддержание социума, способного им пользоваться,— вот жреческие ценности в городе.