В этом году в России должен появиться профессиональный стандарт социального координатора — специалиста, который будет помогать социально незащищенным группам граждан. А в вузах при содействии благотворительных фондов «Вера» и «Старость в радость» готовят образовательную программу для обучения студентов новой профессии — уже осенью такая программа стартует в Свято-Филаретовском православно-христианском институте. Правда, пока речь идет только о помощи пожилым людям, инвалидам и паллиативным больным.
Между тем такие кураторы или координаторы остро необходимы и в сфере профилактики социального сиротства. Спецкор ИД «Коммерсантъ» Ольга Алленова познакомилась с «кризисными» семьями и помогающими им НКО в четырех российских регионах и выяснила, что сегодня семье, попавшей в трудную жизненную ситуацию, не на кого надеяться: системной государственной социальной поддержки в этой сфере не существует, а благотворительные фонды не справляются с нагрузкой.
Фото: Сафрон Голиков, Коммерсантъ / купить фото
«Мне опека сказала, что дети в опасности»
Старая трехэтажка, темный подъезд, верхний этаж. Дверь на тесную лестничную клетку открывает молодая женщина в спортивном костюме: невысокая, худенькая, с короткой стрижкой, на бледном лице выделяются живые карие глаза. Крошечный коридор совмещен с такой же крошечной кухней — чтобы попасть в комнату, нужно протиснуться между кухонным столом и холодильником. Половину комнаты занимает новая двухъярусная кровать, возле которой играют в машинки близнецы лет пяти.
Саше 27, хотя кажется — совсем девчонка. Резкими движениями она поправляет плед на диване и приглашает нас сесть, а сама остается стоять у старой, свежевыбеленной печи. «В этих домах нет центрального отопления, тут дровами топят»,— говорит отрывисто, смотрит с напряжением. На мой вопрос, можно ли сделать пару фотографий, отвечает: «Не надо».
Своих родителей Саша не помнит: «Меня в детдом определили, но жила я в основном с бабушкой». После смерти бабушки Саша с братом продали ее жилье, купили себе по маленькой квартире и зажили врозь.
Первого сына она родила в 18, и вскоре ее с ним разлучили — работы не было, денег тоже, отца ребенка посадили по уголовной статье. «Я понимала, что мы умрем с голоду,— говорит Саша.— Мне было уже все равно, с кем он будет, лишь бы не голодный». Ее лишили родительских прав, а ребенка забрала бабушка — мать несостоявшегося Сашиного мужа. Сын к матери так и не вернулся.
В 21 Саша познакомилась с другим мужчиной, в 22 забеременела. «Он меня избивал, я уходила из дома. Он не работал, я к концу беременности тоже не могла подрабатывать. Бывало, у нас даже хлеба не было». Друзья по детскому дому рассказали Саше о фонде «Материнское сердце» — в Петрозаводске несколько небольших благотворительных фондов помогают выпускникам детских домов. Денег у этих фондов немного, и такую поддержку можно назвать не столько финансовой, сколько психологической.
Философия «Материнского сердца» — помогать так, чтобы человек и сам захотел что-то делать.
«Обычно они приходят к нам за материальной помощью,— рассказывает директор фонда Галина Власова.— Мы сразу говорим, что на полное обеспечение никого не берем. Что человек должен сам искать работу и пытаться решить свои проблемы. Мы ему только помогаем в этом». Саша постучалась в «Материнское сердце», когда была беременна двойней. «Она тогда приходила только за продуктами,— вспоминает Власова,— могла исчезнуть надолго, потом снова появиться. Мы понимали, что ей необходима срочная помощь. Мы, конечно, не ходим за ними постоянно, но всегда знаем, как у них дела».
Близнецы тихо играют на ковре за небольшой игрушечной стеной, а Саша зовет нас пить чай. Она кладет заварку в маленький, видавший виды чайник и ставит на стол пирог. Мальчишки выглядывают из-за двери. «Когда папа придет»,— строго говорит им Саша, и дети исчезают.
Когда они родились, Саша ушла от их отца. Это было трудное время. Фонд помогал памперсами, детским питанием, игрушками. Она получала пособие на двоих детей до трех лет — чуть больше 10 тыс. рублей. Для Карелии это не пустячная сумма, но для одинокой матери двоих младенцев — мизер. Саша не справлялась, семейное неблагополучие нарастало. Когда близнецам исполнилось полгода, в семью пришли сотрудники органов опеки. «У меня тогда не было денег заплатить за свет, и нам отключили электричество. Дрова тоже были через раз, в квартире холодно. Работать с двумя маленькими я не могла. Пособия нам не хватало. Мне опека сказала, что дети в опасности. Я сама понимала это. Была согласна на все — пусть лишают меня прав, пусть забирают детей, лишь бы они были сытые и в тепле»,— делится Саша. История повторилась. Мальчишек забрали в дом ребенка, и уже через пару месяцев Саше сказали, что их можно устроить в приемную семью. «Меня тогда как подстегнуло,— вспоминает она.— Меня не ограничивали в правах и не лишали их, я навещала мальчишек через день, но поняла, что могу их тоже потерять».
Она пьет чай, стоя у плиты,— за столом нет места.
— Как же вы их вернули? — спрашиваю я.
На ее напряженном лице появляется растерянность.
— Как сейчас помню: сижу тут на кухне одна, в темноте, холодрыга. Смотрю, на улице снег идет. Дети у чужих людей. И думаю: а зачем жить?
Она отворачивается к окну и упорно там что-то разглядывает.
Так Саша снова пришла в фонд и попросила помощи. Она устроилась санитаркой в дом-интернат для ветеранов, потом перевелась в столовую. По вечерам «халтурила» — по профессии она маляр-штукатур. «Мне нужны были деньги, чтобы создать в квартире условия для детей. Чтобы мне их вернули»,— объясняет. Это оказалось непросто. Сначала она поклеила у себя обои, а фонд помог подключить электричество. Потом наняла адвоката за 20 тыс. руб. Детей ей вернули только через полгода. «Мы взяли Сашу в проект сопровождения,— объясняет Галина Власова.— У нас было тогда 25 выпускников детских домов: они либо воспитывали детей до трех лет и находились в очень трудной ситуации, либо уже были ограничены в правах, а их детей временно забрали в приюты. В перспективе им всем грозило лишение прав. Целью нашего проекта было сохранение семей. И всем нашим ребятам, кроме одной девушки, это удалось. Саша тоже справилась, она большой молодец».
С тех пор молодая женщина постоянно находилась под опекой фонда, понимая, что в одиночку ей не выжить. «Саша очень доверчивая и остро реагирует на несправедливость,— говорит Галина Власова.— Выйдет вечером в магазин, ей там что-то обидное скажут парни, она отвечает, начинается конфликт. Рядом с ней всегда должен быть человек, который поддержит, поможет».
В последние годы Саша работает санитаркой в больнице, зарабатывает 16 тыс. руб. в месяц. Из них около 7 тыс. платит за детский сад. Прожиточный минимум в Петрозаводске — 11 тыс. 839 руб. «На каждого ребенка я получаю пособие 487 руб.,— говорит Саша,— а в садик надо сразу 3500 за одного отдать. Потом возвращают 30% за первого и 50% за второго, но по факту мне возвращают 1900 руб. От нашего государства помощи нет — им проще ребенка в детдом забрать, чем его семье помочь».
В дверь звонят, и мальчишки протискиваются мимо нас в коридор: «Папа, папа пришел! Сейчас будем торт есть!»
Сергей появился в жизни этой семьи около четырех лет назад — как раз в тот момент, когда Саша смотрела в заснеженное окно и не хотела жить. Он работает на стройке, семья выбралась из нищеты, хотя назвать их жизнь обеспеченной по-прежнему нельзя. В декабре 2017-го Саша и Сергей поженились. «С его появлением ей стало легче,— замечает Галина Власова.— Она сама успокоилась, мягче стала. И детям с папой лучше, они его любят. Кризис они преодолели, дети остались с матерью, но для этого потребовалась фактически постоянная поддержка». Системной поддержки таких семей в стране по-прежнему нет, говорит Власова,— несмотря на то, что во многих городах открываются кризисные центры помощи женщинам и детям, попавшим в трудную жизненную ситуацию.
«В 2017 году в нашем регионе было вдвое больше семей, попавших в трудную жизненную ситуацию, чем в 2015–2016-м,— говорит Галина Власова.— У мужчин нет работы, женщины с маленькими детьми тоже не могут устроиться. До трех лет устроить ребенка в сад практически невозможно, яслей почти нигде нет, а ведь это самый чувствительный период: до полутора лет на ребенка выплачивается пособие 6,8 тыс. руб., с полутора — уже только 3,4 тыс., с трех лет пособие — вообще копейки, а в очереди в детские сады в Петрозаводске стоит 7 тыс. детей. При этом льгот для одиноких матерей нет, очередь общая. И маме надо найти сразу 3,5 тыс. руб., чтобы оплатить сад за месяц вперед. Многие женщины оказываются в безвыходной ситуации, они вынуждены отдавать детей в сиротские учреждения».
Фонд «Материнское сердце» обращался в правительство республики, чтобы региональный дом ребенка передали в Министерство соцзащиты и чтобы на его базе открыли отделения для попавших в трудную жизненную ситуацию мам с детьми. Но пока это не удалось. «У нас в регионе есть кризисные центры для женщин, подвергшихся насилию в семье, но все не так просто. Женщине необходимо пройти медицинское обследование и иметь деньги на питание. А если это невозможно, то она остается одна со своими проблемами. Да, мы ей помогаем, но проблему с жильем мы решить не можем. Где Бог поселит, там и живут».
«Как только девушки беременеют — их сразу же из общежития выставляют»
Через петербургский приют для женщин в трудной жизненной ситуации, который был открыт в рамках программы «Мама рядом» благотворительного фонда «Дети ждут» в 2013 году, за пять лет прошло 38 женщин. Абсолютное большинство — выпускницы детских домов.
17-летняя Катя живет здесь уже полтора года. Она приехала в Петербург несколько лет назад из Псковской области — учиться в колледже. Забеременела и была вынуждена прервать учебу. В Пскове Кате должны дать жилье, как сироте, но случится это, когда она станет совершеннолетней и когда подойдет очередь на квартиру. Зина — петербурженка и студентка того же колледжа. Ее родители умерли несколько лет назад, оставив в наследство дочери квартиру, но Зина оказалась в детском доме, и жить в своей квартире сможет только после совершеннолетия. Катя и Зина находятся в академическом отпуске, у них — маленькие дети. «Как только девушки беременеют — их сразу же из общежития выставляют,— объясняет руководитель приюта Татьяна Бондаренко.— Учебный процесс и выращивание детей оказываются несовместимыми: кому-то надо учиться, а кому-то растить ребенка. И тогда они начинают искать такие приюты. К нам обратились социальные педагоги этого колледжа, так что мы девчонок сразу подхватили».
По словам Татьяны, выпускницам детских домов, оказавшимся в такой ситуации, важнее всего общение и моральная поддержка: «Папы в этих семьях, как правило, отсутствуют, мама остается одна с ребенком в замкнутом пространстве. Дружбы у них между собой не получается, она недолгосрочная и неглубокая, таковы особенности сиротской депривации. И такой маме очень важно понять, что она не одна. Ведь иногда она даже к врачу не может сходить».
Зина и Катя совершенно не умеют заботиться о себе, не могут правильно распоряжаться деньгами. Каждая из них ежемесячно получает компенсацию в размере 20 тыс. руб. за то, что не живет в общежитии во время академического отпуска. Кроме этого, им выплачивают детское пособие и пособие матери-одиночки. «Но они совершенно не умеют распределить свой доход, выстроить бюджет, купить ребенку витамины или лекарства, отложить деньги на транспорт,— рассказывает Бондаренко.— Они могут потратить за день все деньги, которые получили. Поэтому мы их учим. Но многим нужно длительное сопровождение и после выхода из приюта».
Сначала в приюте хотели заниматься сопровождением женщин в трудной жизненной ситуации на дому, однако на это не хватило ресурсов.
«У нас всего четыре сотрудника, это полностью внебюджетный проект, который содержится на средства одного из наших доноров,— поясняет президент благотворительного фонда "Дети ждут" Лада Уварова.— Конечно, есть огромная потребность в том, чтобы, выведя семью из острого кризиса, передавать ее некой внешней службе сопровождения. Такая служба должна быть масштабной, а поддержка — системной. Но поскольку пока такой службы нет, то сопровождением по мере сил занимаются сотрудники приюта».
Продолжает Татьяна Бондаренко: «Когда девчонки от нас уходят, мы, как правило, их не теряем из виду, но наше общение — это исключительно инициатива с их стороны. То пригласят на день рождения, то позвонят поделиться какой-то новостью. Мы видим, как они живут, но постоянно сопровождать их не можем. А помощь им нужна в самых простых вещах. Например, они не ходят к стоматологу и теряют зубы. Не посещают врача не только в профилактических целях, но даже в острых ситуациях, и теряют здоровье. Они не умеют о себе заботиться». У таких мам, переживших детскую травму, сложности и с собственными детьми: «Они не могут организовать режим дня для ребенка, не помнят, когда и какие прививки надо делать и в каких случаях необходимо вести ребенка к врачу. Не могут организовать процесс посещения ребенком детского сада, хотя мы всех детей ставим в очередь,— и когда подходит время, маме остается просто отнести документы в сад. Но они то проспали, то опоздали, то забыли, к кому надо прийти за справками».
Иногда сотрудники приюта обращаются в районные центры помощи семье, чтобы соцработник сопроводил маму в детский сад и помог оформить документы. Но такая помощь оказывается разово, а бывшим воспитанницам детдома нужно плотное сопровождение в течение длительного времени. «Они и сами говорят, что если бы кто-то был рядом, то жить было бы проще»,— сетует Татьяна.
Оксана в приюте не жила, она пришла сюда в прошлом году — попросить денег или продуктов. У нее четверо детей — от четырех до 13 лет. Постоянного мужчины в семье нет, то один прибьется то другой. Такие отношения — тоже результат сиротской травмы. Оксана рано осталась без родителей и выросла в детдоме. Вспоминает, что там ее били старшие, прижигали руки сигаретами, она убегала и месяцами жила в подвалах. Маленькая, худенькая, с живыми черными глазами, все свои 35 лет она цепляется за жизнь: сначала хотела хорошей жизни себе, теперь — хотя бы детям. «Я не хочу, чтобы они знали, что такое детдом»,— говорит Оксана. Однажды детей у нее забрали в приют — из-за нищеты, голода, плохих жилищных условий. Она была в отчаянии, металась по кабинетам чиновников, писала письма в инстанции. После ее письма в аппарат уполномоченного по правам ребенка Санкт-Петербурга действия органов опеки проверили, и детей вернули домой. Но жить этой семье очень трудно. «Оксана хорошая мать, дети ухоженные, чистые, она о них заботится как может,— рассказывает Татьяна Бондаренко.— А вот к жизни совершенно не приспособлена, очень доверчивая. Ей нужна постоянная помощь, но не столько материальная — ее просто надо учить жить. Мы ходили с ней в магазин и объясняли, как грамотно покупать продукты: крупы, мясо, молоко, а не колбасу и пирожки — чтобы хватило на всю семью и надолго. Но это надо делать регулярно, чтобы вошло в привычку. У нас нет такой возможности».
Оксана часто болеет, весит всего 37 (!) килограммов. Ей нужно вылечить несколько хронических заболеваний и вставить зубы, а для этого нужны время и деньги. Ей трудно найти общий язык со старшей дочерью-подростком — необходим психолог, но она боится чужих людей. Она не может работать, потому что за средней дочерью, страдающей эпилепсией, нужен присмотр даже в детском саду. Если в жизни этой семьи не появится постоянный сопровождающий специалист, она просто не справится, и дети снова попадут в приют. А потом повторят судьбу матери.
«Мама не пьет, детей навещает регулярно»
Людей, нуждающихся в помощи социального куратора, гораздо больше, чем выпускников детских домов,— в трудную жизненную ситуацию может попасть любой. И далеко не каждый самостоятельно найдет способ решения проблемы.
Ростов-на-Дону, дом ребенка №4 на 189 мест. Сейчас здесь живет 141 воспитанник. Светло, чисто, уютно, открытый, дружелюбный персонал, профессиональные врачи, медсестры, воспитатели. Не очень часто такое увидишь в нынешней сиротской системе. Казалось бы, у детей все хорошо — в тепле, сытые и одетые. Вот только мам рядом нет. Между тем у половины детей мамы есть, и они не лишены прав — 79 детей помещены сюда по заявлению родителей.
Три года назад у Елены сгорел дом в городе Зверево, и ей пришлось отдать детей в это учреждение. «Мама не пьет, детей навещает регулярно,— рассказывает старший воспитатель Мария Павлова.— Она живет у родственников, которые не хотят размещать у себя еще и детей. Бывает, я ей звоню, спрашиваю, приедет ли она к детям — она отвечает, что нет денег на дорогу в Ростов. Я ей перевожу, она приезжает. У нас тут мамы очень разные, и ситуации разные, есть и пьющие, и асоциальные, и такие, кто просто воспитывать ребенка не хочет. Но я не могу сказать, что Елена — совсем потерянная в этой жизни. Ей просто помочь надо».
Сейчас у Елены четверо детей, младшей десять месяцев, а старшую недавно перевели отсюда в детский дом — потому что ей исполнилось четыре года, и жить в доме ребенка вместе со своими братьями и сестрами она больше не может. То есть ребенок переживает стресс, связанный с переводом в интернат, разлучен с братьями и сестрами (а значит, в перспективе может быть устроен в замещающую семью уже без них) и более трех лет живет в сиротской системе только потому, что у его матери нет жилья.
Государство тратит на одного ребенка в этом учреждении 973 тыс.747 руб. в год — то есть на содержание четверых детей из одной семьи около 4 млн руб. ежегодно. Трехкомнатная хрущевка в Зверево стоит около 900 тыс. руб., а 100-метровый дом — 1,8 млн руб.
И даже если этой семье потребовалось бы сопровождение, государству такая помощь стоила бы существенно дешевле, чем содержание детей в учреждении, откуда они пойдут дальше по этапу.
Учреждения для детей-сирот обязаны поддерживать контакты с родителями, чтобы родительско-детские отношения не разрушались. Мария Павлова рассказывает, как писала письма молодой маме, оказавшейся в тюрьме: «Мы ей высылали фото, рассказывали, как он растет. Толстая пачка писем собралась. Когда она освободилась — забрала ребенка». Но социальное сопровождение семьи на дому в обязанности сотрудников таких учреждений не входит — это работа социальных служб. Однако государственная система помощи подобным семьям предполагает пока только разлучение детей с родными: в сиротских учреждениях много специалистов, знающих, как работать с детьми, но никто не знает, как работать с их родителями, чтобы научить их жить в этом сложном мире.
Ребенок, разлученный с семьей, оказывается в ситуации стресса, и уже через три недели в его психике начинаются изменения, которые в дальнейшем окажут негативное воздействие на всю его жизнь. Специалисты называют это депривацией и связывают ее с нарушением привязанности. Впоследствии такие люди нуждаются в длительной социальной и медицинской поддержке, часто ведут асоциальный образ жизни. Кроме этого люди, пережившие сиротскую депривацию, как правило, сами не в состоянии потом воспитывать своих детей — то есть разлучение ребенка с семьей многократно воспроизводит сиротство в следующих поколениях.
Исполнительный директор московского Центра лечебной педагогики Александра Фадина рекомендует открывать на базе домов ребенка отделения совместного пребывания детей с родителями, находящимися в трудной жизненной ситуации,— с обучением и реабилитацией. А также отделения дневного и пятидневного пребывания детей и центры ранней помощи. А в населенных пунктах должны появиться социальные кураторы — реальные помощники, которые направляли бы семью за конкретной помощью в конкретное ресурсное учреждение, и сопровождали бы ее столько, сколько ей это необходимо.
«Раньше такие люди были не сильно заметны, а сейчас, в век цифровых технологий, им очень трудно выжить»
Наталье 48 лет, у нее шестеро детей: младшему шесть лет, старший учится в техникуме. Полтора года назад от нее ушел муж, и она оказалась без средств, в съемном доме на окраине Оренбурга. «Наталья выросла в обычной семье, вышла замуж в 18 лет, образования нет, всю жизнь она растила детей,— рассказывает руководитель оренбургского фонда "Сохраняя жизнь" Анна Межова.— Ее муж работал, содержал семью, вся бытовая бюрократия была на нем. А потом он предложил купить дом побольше и под этим предлогом выписал жену и детей. Дом, в котором они все жили, был оформлен на него еще до брака. И он просто привел туда другую женщину, а жене и детям снял ветхий домик в пригороде. Несколько месяцев он оплачивал этот домишко, а потом перестал».
Когда сотрудники фонда пришли к Наталье, у нее было предынсультное состояние: врачи направляли ее на госпитализацию, но она отказывалась. Наталья с трудом ходила по дому, не понимала, о чем ее спрашивают. «Мы боялись, что она не выдержит, и дети останутся сиротами,— рассказывает Межова. — Или же их просто заберут в детский дом, потому что им не на что жить. Наташа за всю жизнь не оформила ни одной справки, она просто не умела этого делать. Она не понимала, как подать на алименты, как попросить о социальных услугах».
Юрист фонда помог Наталье оформить необходимые документы, а социальный куратор — устроиться на работу. Параллельно Наталья посещала курсы по финансовой грамотности, которые фонд проводит для таких семей. Первое время ей нужен был постоянный куратор, вспоминает Межова: «Мы полгода очень плотно ее вели, она звонила нам практически каждый день. Она сильно растерялась, была подавлена, деморализована. Ей по любому, самому простому вопросу надо было посоветоваться».
Сейчас Наталья работает уборщицей в школе, где учится ее младший сын; получает на детей алименты и пособия; живет в том же арендованном доме, но привела его в порядок. «Год назад мы сняли ее с сопровождения,— говорит Межова,— потому что было ясно: она справилась. Пришла в себя. Поняла, что надо вырастить детей. И еще она поняла, что не совсем одна в этом мире. Это придало ей сил».
В прошлом году у фонда «Сохраняя жизнь» было около 100 семей в проекте сопровождения. «Самая сложная категория — женщины с небольшими ментальными нарушениями, но не имеющие диагноза и инвалидности,— объясняет Анна Межова.— Их много. В быту очевидно, что они довольно беспомощны, но внешне это никак не проявляется. Таким людям нужно постоянное сопровождение куратора».
Татьяну привела в фонд ее 70-летняя мать. «Я скоро помру, а они по миру пойдут»,— сказала она Межовой. Сначала в фонде решили, что речь идет о гиперопеке пожилой матери над выросшей дочерью. Татьяна работала флористом в небольшом художественном салоне, и Межова навела справки. Ей рассказали, что поначалу, когда Татьяне выдавали зарплату на руки, она не доносила ее до дома: тратила или кому-то раздавала. Потом ее зарплату стала забирать мать. У Татьяны двое детей. Она была замужем восемь лет, но потом муж ушел. Самостоятельно Татьяна не может даже заплатить за телефон. «Она за детьми смотрит, в доме прибирается, но по жизни как ребенок — не понимает, как распоряжаться деньгами, как оплатить услуги ЖКХ»,— комментирует Межова.
В прошлом году Татьяну уволили из салона, и фонд направил ее на курсы маникюра — теперь у женщины есть профессия. Но без постоянного сопровождения семья не справится. «Пока там есть бабушка, они выживут, а когда бабушки не станет — вряд ли»,— говорят в фонде.
Для семей, имеющих проблемы с социальной адаптацией, в фонде несколько лет работала специальная программа, в рамках которой взрослые посещали курсы финансовой грамотности, а также получали консультации психолога и юриста. «Кого-то удалось вытащить, и они сейчас более или менее устроены,— рассказывает Анна Межова.— Но оказалось много таких людей, кто не способен выжить в нынешнем мире. Это очень разные семьи, им нужен разный уровень поддержки. Были у нас мамы, не умевшие пользоваться банкоматами, терминалами оплаты или онлайн-сервисами. Вообще таких людей по стране очень много. Их всегда было много, просто раньше они были несильно заметны, а сейчас, в век цифровых технологий, им очень трудно выжить».
Женщин, которые не могли усвоить азы бытовой финансовой грамотности, Межова пыталась пристраивать на такую работу, где им бы помогали неравнодушные сотрудники. Она приходила к работодателю и объясняла, как важно помочь женщине, чтобы ее дети остались с ней, а не попали в детский дом. «Сначала работодатели откликаются, идут навстречу, но надолго их не хватает,— резюмирует Анна.— К сожалению, наше общество не готово пока поддерживать таких людей. В социальной сфере остро нужны системные профессиональные помощники».
В прошлом году Межова, у которой был небольшой бизнес, разорилась,— поэтому сразу несколько программ фонда пришлось закрыть. В том числе и программу поддержки семей в трудной жизненной ситуации.
Фонду не хватило всего 3,5 млн руб., чтобы оплачивать труд восьми социальных кураторов и психолога, работающих со 100 семьями.
Это стоимость ежегодного содержания трех–пяти детей в доме ребенка. «Наши сотрудники работали с повышенной нагрузкой, но даже того времени, которое они могли уделить семьям, хватало для того, чтобы эти семьи поддержать»,— говорит Межова. Она убеждена, что такие программы следует сделать государственными, а социальное кураторство должно стать профессией: «В первую очередь куратором должен быть человек с эмпатией, без этого ничего не получится. И конечно, у такого специалиста должны быть базовые знания по психологии, экономике и юриспруденции. Не нужно быть психологом, бухгалтером или юристом, но нужно уметь ориентироваться во всех этих областях, чтобы понимать, в каком положении человек находится, какие услуги ему положены и к кому его направить».
В Министерстве труда и социальной защиты РФ обещают разработать профстандарт социального координатора уже в этом году. Образовательную программу для профессии «социальный координатор» готовят в Свято-Филаретовском православно-христианском институте — к работе привлекли и профильные НКО: «Старость в радость» и фонд помощи хосписам «Вера». В первую очередь речь идет о помощи пожилым и паллиативным больным, однако руководитель фонда «Старость в радость» Елизавета Олескина полагает, что социальных координаторов необходимо готовить для всех категорий граждан, нуждающихся в социальной помощи: и для пожилых маломобильных, и для молодых инвалидов, и для семей с детьми. «У каждой категории свои особенности,— подчеркивает Олескина.— Сопровождение молодого инвалида отличается от кураторства семьи в трудной жизненной ситуации или от того, что делает помощник по уходу за пожилыми людьми. Но организационные принципы одни, идеология одна».
«Такая деятельность должна быть направлена на повышение самостоятельности человека, чтобы в перспективе он смог отказаться от помощи»
Фото: Фото из личного архива
Первый проректор Свято-Филаретского православно-христианского института Дмитрий Гасак рассказал “Ъ” о том, как и когда в вузе начнут обучать профессии социального координатора.
— Ваш институт разрабатывает образовательную программу подготовки социальных координаторов, при этом самого профстандарта еще нет. Сколько времени понадобится, чтобы появилась такая профессия?
— Профстандарт, мы надеемся, будет разработан Министерством труда и соцзащиты с привлечением профильных НКО. Без этого не заработает система долговременного ухода. А мы занимаемся образовательной программой по подготовке социальных координаторов. И она будет запущена уже в сентябре 2018 года. Разумеется, в процессе разработки программы мы составили и портрет ее выпускника — какими, собственно, качествами и навыками он должен обладать.
Сама постановка этой задачи — подготовки социальных координаторов — вызвана неудовлетворенностью общества нынешним положением в сфере социальной работы.
В нашем обществе отсутствуют навыки адекватной помощи нуждающимся.
Помощь, как правило, оказывается только материальная, и часто в разовом порядке. Например, мы знаем, что соцработники могут приносить продукты пожилому человеку, но это не комплексная помощь, она не предполагает вовлеченности самого клиента в социальный контекст. Пожилых, тяжелобольных или умирающих людей воспринимают как тех, кто уже исключен из общественной жизни. Это такое маргинальное явление, поэтому общество уделяет этим людям внимание по остаточному принципу.
— Что должен уметь социальный координатор? Чем он отличается от социального работника?
— Социальный координатор должен быть своего рода организатором, менеджером, который разбирается в положении человека, учитывая его физическое состояние, бытовую и семейную ситуацию, культурный уровень, психологические особенности, и, следовательно, может верно оценить, в какой помощи тот нуждается. Но социальный координатор не должен быть чиновником. Поэтому ему необходимы и навыки патронажного ухода. Ему важно, что называется, руками чувствовать человека, а заодно и умом, и сердцем, чтобы понять, необходимо ли привлечь медиков, или поговорить по душам, или помочь оформить инвалидность или льготы.
Наша программа практико-ориентированная, примерно половину учебного времени мы предполагаем посвятить практическим занятиям. Прежде всего, студенты будут разбирать конкретные ситуации, чтобы было понимание, что каждый случай хоть немного, но отличается от другого и требует индивидуального подхода. Они должны увидеть многообразие человеческих жизней и научиться не действовать по схеме. Практику студенты будут проходить в хосписах, домах престарелых, а также на дому. То есть выпускники нашей программы должны иметь навыки работы с конкретными людьми и в то же время уметь привлечь конкретных специалистов, родственников, соседей. Ну и конечно, они должны уметь работать в команде, потому что одному человеку решение таких проблем не под силу.
Еще один очень важный аспект: такая деятельность должна повысить самостоятельность нуждающегося человека, чтобы со временем он смог отказаться от помощи. Может быть, во многих случаях это недостижимо, но мне кажется, что главная цель социального работника — перестать быть необходимым.
— А какие дисциплины вы включите в эту программу?
— Помимо практических включен ряд дисциплин, направленных на понимание человека, его внутреннего мира и его места в социуме.
— Психология? Медицинские науки?
— Медиков мы не готовим, поэтому ограничимся базовым курсом патронажа, первой помощи. Отдельное внимание будет уделено характеристике социальной группы престарелых и тяжелобольных, с которой будут работать выпускники, особенности их психологии и мировосприятия. Внимания требуют и особенности коммуникации как с самими клиентами, так и с их родственниками, что, в свою очередь, требует знаний в области этики и аксиологии в социальной работе. Большое значение мы придаем знаниям в сфере антропологии, основанной на христианском представлении о человеке, его достоинстве, личном и общественном призвании. Разумеется, специальный курс будет посвящен правовому обеспечению социальной работы, а также правовому положению той группы нуждающихся, с какой выпускник будет заниматься.
— Программа, о которой вы говорите, фокусируется на помощи пожилым и паллиативным больным. А что с помощью молодым, например семьям, которые не справляются с воспитанием детей или просто не умеют жить в современном мире: оформлять справки, пособия, оплачивать коммунальные услуги, устроиться на работу? Таких граждан в стране очень много, системной помощи они не получают.
— Вы совершенно правы. Но в этом году мы, надеюсь, начнем готовить социальных координаторов для помощи людям в возрасте и нуждающимся в паллиативной помощи. Поддержку людям, попавшим в сложные обстоятельства, и тем, кому нужны только сопровождение и социальная реабилитация, мы тоже рассматриваем как важную и необходимую, потому что главная цель социальной работы — вернуть человека в общество, помочь стать его полноценным членом. Это и наша цель. Но это разные программы, разные специализации. Вторая программа предполагает изучение иной социальной сферы, другой части законодательства, и мы пока не знаем, во что обойдется нам разработка такой специализации. Это наши планы. А пока мы нашли поддержку у той части экспертов, которые занимаются подготовкой системы долговременного ухода в стране. Это и фонд «Старость в радость», и фонд «Вера» — они участвуют в рабочей группе Минтруда по этой теме.
— По новой образовательной программе будут учиться люди разных взглядов или она предполагает некую конфессиональную составляющую?
— Наша программа светская. Мы рассчитываем на абитуриентов разных взглядов, лишь бы они любили людей и были трудолюбивыми.
— Значит, и другие вузы смогут потом учить студентов по этой программе?
— Мы на это надеемся. Я даже думаю, что мы не единственные, кто сейчас начинает этим заниматься. Но для создания подобных программ нужна вузовская мобильность — крупным университетам это не всегда просто сделать.