Трактор танцу не помеха

На Исторической сцене Большого театра состоялась премьера двухактного балета «Анна Каренина» в постановке Джона Ноймайера — копродукция Гамбургского балета, Большого театра и Национального балета Канады, выпущенная при поддержке главы ВТБ Андрея Костина в партнерстве с Cartier и «Северсталью». Татьяна Кузнецова, просмотрев два состава исполнителей, обнаружила, что увидела два разных балета.

После «Татьяны» — тоже копродукции, идущей в Музтеатре Станиславского, в которой из постели лысого Онегина выпархивают проститутки, а на именинах Татьяны отплясывают красноармейцы,— от живого классика Джона Ноймайера можно было ожидать любых эскапад. Беспокойство подкрепляли сведения с гамбургской премьеры «Анны Карениной», прошедшей в июле прошлого года: Каренин баллотируется в президенты, Левин колесит по сцене на тракторе, а половозрелый Сережа вступает с матерью в дуэтные отношения.

Единоличный создатель спектакля Джон Ноймайер (режиссер, хореограф, автор либретто, сценографии, костюмов, световой концепции и музыкальной партитуры, составленной из произведений Петра Чайковского, Альфреда Шнитке и Кэта Стивенса) поставил свою «Анну Каренину» в Москве без купюр, так что и трактор, и президентские выборы были на месте. Однако ничуть не шокировали. Мотивы хореографа, перенесшего действие в наши дни, казались обоснованными, логика сценического действия — непогрешимой, музыка — умно подобранной и тонко скомпонованной. Новая «Анна Каренина» выглядела успокоительно традиционной — как по хореографическому языку, так и по трактовке романа. Джон Ноймайер не забыл о «социально-бытовом» аспекте романа, хотя и не подчеркивал его. Помнил и о роке, персонифицируя его в образе станционного мужика, однако не впадал в мистику. И не грешил морализаторством, предоставив слово чуть ли не каждому из главных персонажей.

Свое многофигурное повествование Джон Ноймайер поместил в нарочито аскетичные декорации. Катающиеся на колесиках белые стены с прорезанными в них дверями заменяют все романные интерьеры, а заодно и вокзал; распахнутая во всю ширь сцена обозначает пашню Левина, голубой задник с нежным облачком символизирует Италию. Зато персонажи романа, их характеры, взаимоотношения выписаны чрезвычайно подробно. Эта «Анна Каренина» сделана как телероман — с законными для такого жанра длиннотами (первый акт тянется аж 105 минут), с крупными планами, моментальными сменами мест событий и резким монтажом. Служители передвигают декорации прямо во время действия, эпизоды, как часто бывает у Ноймайера, наползают друг на друга — скажем, пока Анна, лежа на полу на огромной подушке, переживает первое соитие с Вронским, а тот, сидя над ней на прозрачном пластиковом стуле, пытается осмыслить случившееся, мимо любовников уже идет на матч участник игры в лакросс, заменившей тут толстовские скачки.

Как и в телесериале, в этом балете многое зависит от артистов — только они способны придать напряженность неторопливому повествованию. В Москве Джон Ноймайер и его ассистенты подготовили три состава исполнителей. Вообще-то это редкость: в отведенные на постановку сжатые сроки приглашенные хореографы обычно концентрируются на одном составе. Обозреватель “Ъ” видела первый и третий, и третья команда обошла первую, хотя в «основе» были собраны главные звезды театра. Удивляться нечему: в такой хореографии не столь принципиальны технические и физические возможности артистов, гораздо важнее актерский дар, причем тонкий, почти «киношный». Балеринские данные первой Анны — Светланы Захаровой — неоспоримы, линии захаровских ног ласкают глаз, однако все ее адажио — с мужем, Вронским, с кошмарным станционным мужиком — выглядят одинаково: все те же шпагаты, перевороты через спину, растяжки ног на six o`clock. Актерствовала Светлана Захарова тоже без полутонов, столь же старательно, как танцевала, и обелила свою героиню до полной стерильности. Сексуальности в ее Анне было не больше, чем в официальном СССР, во Вронском она искала родственную душу, наркотики глотала, как ребенок — карамельку, с Сережей нежничала с фальшивым энтузиазмом мачехи.

Анна №3 — Кристина Кретова, не эффектная, почти невзрачная — была прежде всего женщиной, а уж потом балериной (хотя к ее танцу тоже не придраться). Чувственной, сексуальной, разноликой, но естественной везде и всегда: с мужем, в обществе, с ребенком, в любви с Вронским, наедине с собой. Заставив следить за каждым шагом, каждым вздохом героини, Кристина Кретова позволила разглядеть все нюансы хореографии Ноймайера, оказавшейся чрезвычайно тонкой и психологичной.

Денис Родькин, первый Вронский, был под стать Светлане Захаровой. Рослый, мужественный, эффектный, спортсмен и лидер, он высоко прыгал, отлично держал партнершу, выказывал пылкость чувств, но был одномерен, как лозунг. Этот Вронский к концу спектакля с энтузиазмом переключился на княжну Сорокину — ни дать ни взять молодой Стива Облонский. Вронский Артемия Белякова — инфантильнее и чувствительнее, его любовь к Анне-Кретовой полна примечательных подробностей, интрижка с Сорокиной выглядит светским флиртом — не больше, и даже отсутствие лихости в сольном танце Белякова играет на придуманный им образ рефлексирующего интеллигента.

А главная удача этой «Анны Карениной» — Левин, вылитый американский фермер в клетчатой ковбойке и шляпе, вытанцовывающий свои неакадемические па то босиком, то в резиновых сапогах под баллады Кэта Стивенса. Персонаж, которого никому не удавалось сделать сколько-нибудь занимательным, оказался самым живым в спектакле. (Оба московских Левина великолепны, хотя, пожалуй, молодой Георгий Гусев чуть точнее и искреннее опытного Дениса Савина.) Адажио влюбленного Левина с больной Кити — укрупненный видеоизображением простейший дуэт, состоящий из трех поддержек и пары элементарных комбинаций — оказался эмоциональной кульминацией всего спектакля, доказав, что сценической правде и всамделишный трактор не помеха.