В апреле 1918 года Германия, в нарушение заключенного с ленинским правительством Брестского мирного договора, ввела войска в Крым. Однако ключевые пункты там, немного опередив немцев, заняли украинские части. А после их выдворения германским командованием из Крыма украинское правительство начало борьбу за присоединение полуострова.
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Коммерсантъ / Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Из записок краевого контролера и краевого секретаря в Крымском краевом правительстве В. С. Налбандова.
Вступление германских войск в Симферополь, происшедшее 18 апреля 1918 г., застало полное безначалие… В сущности, все были убеждены, что германцы установят свое управление под главенством военного генерала, что стало казаться особенно вероятным после энергичной высылки немцами украинских эшелонов, первыми вошедших в Симферополь… Крым уже тогда мыслился как временно самостоятельный край. Да и нельзя было мыслить иначе, так как германцы выдворили украинские войска только за Перекоп…
Надо сказать, что тянувшиеся безмерно долго переговоры (о формировании правительства Крыма.— «История»), не приведшие в конце концов ни к каким результатам, вызывали в германском штабе неисправимое уже раздражение и угрозы передать Крым Украине, уже воинствующей и не скрывающей своих стремлений не только к самостийности, но и к украинизации, рассылающей свои приказания и циркуляры школам и учреждениям…
Впервые мне и вообще всему будущему правительству пришлось познакомиться с ген. Кошем (командующий германскими войсками в Крыму.— «История») и его штабом еще до официального представления ему декларации… Я настаивал на том, чтобы в самой декларации было указано на предстоящий созыв Крымского сейма, которому и будет передана власть и организация правительства…
Поздно ночью 25 июня нового стиля декларация была подписана. Одновременно было подписано Кошем и обязательство признавать нашу декларацию, редактированное следующим образом:
«Генер.-лейт. Сулькевичу (глава правительства Крыма.— "История"). Имею честь подтвердить вашему превосходительству получение вашей декларации. Я приветствую образование вами, на основах этой декларации, правительства, которое начнет немедленно свою деятельность на благо страны».
На основе самостоятельности Крыма установит добрососедские отношения с Украиной, как это необходимо в интересах обеих соседних стран
Продолжение этого письма является как бы совершенно неожиданным. «Окончательная судьба Крыма,— пишет далее ген. Кош,— должна определиться позднее. Но я знаю, что я в полном согласии с правительством жду, что оно на основе самостоятельности Крыма установит добрососедские отношения с Украиной, как это необходимо в интересах обеих соседних стран».
Объясняется эта часть письма тем, что возникновение отдельного Крымского правительства первоначально в лице ген. Сулькевича было встречено Украиной крайне недружелюбно, что, конечно, вполне вытекало из тех притязаний, какие Украина имела на присоединение Крыма. Еще до 25 июня, т. е. в тот период, когда остальные члены будущего правительства не имели права голоса, ген. Сулькевич обменялся с правительством Украины телеграммами, редактированными в довольно резком тоне.
Фон Бринкман (офицер штаба главнокомандующего германским Восточным фронтом.— «История»), проезжая в Крым через Киев, был, очевидно, инспирирован в смысле побуждения Крымского правительства к более дружелюбному отношению к Украине. Но когда мы ему выяснили (так в тексте.— «История»), что мы не видим решительно никаких оснований ссориться с Украиной, и, в свою очередь, указали на ряд начавшихся уже тогда враждебных выпадов со стороны Украинского правительства, то он обязался на обратном пути остановиться в Киеве и там сделать все, чтобы убедить германское правительство в полном нашем миролюбии и готовности приехать в Киев, чтобы выяснить все основания недовольства еще не родившимся Крымским правительством.
Как сугубая гарантия нашего миролюбия и был преподан официальный ответ Коша, который, действительно, был дан «в полном согласии» с нашими взглядами на Украину и отношение к ней. Но в этом же письме подчеркивалось и признание германским командованием независимости Крыма от Украины, что, как мы надеялись, убедит лучше всяких других доводов тамошнее правительство в бесцельности враждебных по отношению Крыма действий. Надо сознаться, что и здесь мы горько обманулись, так как, ожидая известий от Бринкмана, не предпринимали попыток приехать в Киев для личных объяснений; вражда Украины крепла, а от Бринкмана так мы вестей и не дождались.
Не придерживаясь хронологической последовательности, изложу здесь всю историю наших сношений с Украиной. Когда выяснилось, что враждебные действия Украины (остановка почтовых и телеграфных сношений, запрещение вывоза и ввоза хлебов и товаров и т. д.) являются уже не результатом какого-то недоразумения, которое, как мы надеялись, удастся устранить, а представляют цепь совершенно планомерных действий, направленных к понуждению Крыма войти в состав Украины, мы серьезно задумались. В этот период деятельности кабинета не было еще в нем той шовинистической национальной розни, которая погубила его позднее, и все сходились в убеждении, что задачи кабинета есть благо населения Крыма, и поэтому для всех было ясно, что надо принимать все возможные меры, чтобы нарушить губительную для Крыма рознь.
Скептики утверждали, что Украинское правительство будет слушаться только немецкой указки
Но пути для этого намечались разные: скептики утверждали, что Украинское правительство будет слушаться только немецкой указки, и рекомендовали сразу к ней обратиться. Они оказались правы, и в конце концов на этот путь и пришлось встать, правда, гораздо позднее. Но некоторым из нас казалось совершенно недопустимым, чтобы Крым и Киев говорили между собою через немецкого переводчика, и мы горячо запротестовали. Мы не соглашались взять на себя ответственность за то, чтобы начать переговоры таким недопустимым для лица, считающего себя русским патриотом, путем, и настояли на командировании в Киев особого лица. Но враждебное отношение Киева зашло так далеко, что мы не решились дать этому лицу официальных полномочий, а решили первоначально отправить «экономического разведчика», которому, в случае его принятия Украиной, могли бы быть даны дополнительные полномочия.
Таким разведчиком был избран присяжный поверенный В. Н. Каленский — личный знакомый Лизогуба (председатель Рады министров гетмана П. П. Скоропадского.— «История»), долго живший на Украине. Едва успел он приехать в Киев, как разразилась забастовка, и мы надолго оказались совершенно отрезанными и от Киева, и от нашего посла. Но еще до забастовки ко мне пришел председатель Симферопольской группы к.-д. А. Я. Хаджи и просил принять и с полным доверием переговорить с Е. А. Ганейзером (известный журналист и писатель.— «История»), едущим на Украину. И литературное имя Е. А., и рекомендация его Хаджи давали мне все основания говорить совершенно откровенно, и мы быстро сговорились.
Вначале осторожно, а затем открыто Е. А. заявил мне, что, как человек, очень близкий к министерским кругам Украины, он хочет выяснить причины возникшей розни и принять меры к ее устранению. Он сообщил, что из состава кабинета Украины пять министров (помню имена Василенки и Гутника) настроены совершенно миролюбиво и охотно пойдут «на мировую», если Крым захочет наладить добрые отношения. Что это так, подтверждает участие их в особом обществе, учредившемся в Киеве, для содействия дружбе Крыма и Украины и содействия последней Крыму. Уставы эти Е. А. тут же мне показал. Когда я не менее откровенно изложил ему всю историю наших отношений и взгляды мои и моих товарищей по кабинету, то он прямо заявил мне: «Я должен признать, что у нас дело представляют себе совершенно неправильно и что здесь шовинизма меньше, чем в Киеве».
Мы расстались друзьями и условились, что Ганейзер употребит все усилия в Киеве, чтобы оттуда была послана нашему кабинету телеграмма с предложением прислать кого-либо для переговоров, а я постараюсь, чтобы наш кабинет снабдил это лицо возможно более широкими полномочиями для заключения мира. Вся наша беседа была мною сообщена совету министров. Однако время шло, а телеграммы не было.
Тем временем уехали в Берлин гр. Татищев и Сейдамет (министры финансов и иностранных дел в правительстве Крыма.— «История»). Чтобы избегнуть проезда через Киев, они предполагали ехать из Одессы на Констанцу, как это и было условлено с местным германским командованием. Однако, продержав их в Одессе, их повезли все же на Киев, причем ехавший с ними офицер германского штаба из Одессы заявил гр. Татищеву в Киеве, что гетман хочет его видеть и просит его приехать.
Татищев согласился, но когда он приехал к гетману, то тот совершенно неожиданно заявил, что он рад видеть Татищева, как частного человека, но не как крымского министра. Совершенно сбитый с толку, Татищев, в свою очередь, ответил, что он приехал только как крымский министр и по переданному ему немецким офицером желанию гетмана и что ему как частному лицу здесь делать нечего. Гетман ответил, что он о желании принять Татищева никому не говорил, и на этом все и окончилось.
Однако все это мы узнали гораздо позднее, а пока, вместо ожидаемой телеграммы, в Симферополь вновь приехал Е. А. Ганейзер. В этот свой приезд он остановился у меня, где жил и П. Н. Соковнин, министр народного просвещения, и поэтому все разговоры мы вели уже втроем. Теперь он уже прямо повел разговор о том, что необходимо нам договориться с Украиною, что «там» тоже хотят договориться, но что необходимым, совершенно необходимым условием является признание гетмана.
Последний пункт обещал за все это немедленное восстановление товарообмена и доставку необходимых продуктов
Он предъявил, в качестве «частного проекта», 8 пунктов, на которых могло бы состояться соглашение. Первый из них говорил о том, что Крым является соединенным с Украиною частью ее. Он должен был управляться особым наместником, назначаемым гетманом, при котором образовывался особый совет наместников. Все бытовые, религиозные и культурные особенности Крыма должны были быть сохранены. Существующее правительство должно было уйти, но уход должен был быть чисто формальным, ибо Сулькевич мог восстановиться в виде наместника, а мы — членов его совета. Последний пункт обещал за все это немедленное восстановление товарообмена и доставку необходимых продуктов. Мы заявили Ганейзеру, что эти пункты так мало соответствуют настроению нашего кабинета и, как мы думаем, вообще крымского населения, что выдвигать их теперь значило бы еще более ухудшить отношения между Украиною и Крымом. Много часов обдумывали мы сообща создавшееся положение и решили на том, что составили проект телеграммы, которую Украинское правительство должно было послать нам, вызывая наших представителей в Киев. Вот эта телеграмма:
«Не признавая возможным в переживаемую тяжелую историческую минуту отягощать судеб народов близкого Украине Крыма и не отказываясь от прав своих на Крым, повелительно диктуемых Украине государственными ее потребностями и экономическими требованиями жизни, но соглашаясь признать объявленную декларацией Крымского правительства самостоятельность полуострова, впредь до выяснения положения его на международной мирной конференции, Украинское правительство предлагает Крымскому правительству вступить немедленно в переговоры для устранения нежелательных последствий настоящего положения, для чего командировать в Киев уполномоченных лиц с целью выработать основание временного соглашения между Украиной и Крымом».
Этот проект, который должен был явиться мостом для перехода через пропасть, все шире раздвигавшуюся и уже грозившую всему фруктовому рынку Крыма неисчислимыми убытками, мы с П. Н. Соковниным в тот же вечер представили совету министров. Вначале он был встречен довольно недружелюбно, но нам удалось выяснить всю необходимость этого шага, и в конце концов было решено, что если мы получим такую телеграмму, то представители поедут, но тут же был выработан и проект ответа… Этот проект меня лично не совсем удовлетворял, но, по настроению того момента, лучшего добиться было нельзя, и даже то, что в конце концов было принято, приходилось считать большим успехом.
Прочли мы этот проект Ганейзеру. Он нашел его в общем приемлемым, но резким, и составил свой проект. Забрав оба документа, он в то же утро уехал в Киев, чтобы убедить там послать составленную телеграмму, а мы обещали ему употребить все усилия, чтобы ответная телеграмма была составлена возможно ближе к примирительному проекту Ганейзера. К слову сказать, Ганейзер уехал отсюда со своей семьей, жившей летом на южном берегу, в особом вагоне, данном ему по распоряжению из Киева, в руках которого находились все время южные железные дороги. Это давало, конечно, лишнее доказательство некоторой официальности его миссии и позволяло надеяться на установление хотя бы возможности для него встретиться лицом к лицу с деятелями Украины. Но и эта попытка не привела ни к чему — никаких телеграмм, ни известий ни от правительства, ни от Ганейзера мы не получили…
Требовалось одно — капитуляция без условий
Таким образом, все попытки завязать какие-либо отношения с Украиной не удались, хотя всеми возможными способами мы пытались довести до сведения украинских министров о нашей готовности вступить в переговоры. Но все это было ни к чему, так как, очевидно, для Украины в лице ее министерства было просто неприемлемо самое существование крымского кабинета. Нас много обвиняли за ту остановку в правильных почтовых, телеграфных и товарных сношениях, которую коротко прозвали таможенною войною. Но я положительно утверждаю, что кроме факта существования самостоятельного правительства Крыма мы решительно ничем не вызвали гнева Украины, так как за время с 25 июня до 9 сентября мы не получили ни одного требования, предложения или запроса Украины — с нами просто не разговаривали и всеми мерами добивались лишь одного — покорения Крыма. Не могу это назвать иначе, чем покорением, так как не только не делалось никакой попытки соглашения, но и все наши попытки оставались даже без ответа. Требовалось одно — капитуляция без условий…
А что у населения Крыма не было особенного стремления к капитуляции, ясно показал съезд фруктовладельцев, состоявшийся, кажется, в конце июля или в начале августа; несмотря на ожидание многотысячных убытков, съезд не стремился к подчинению Крыма Украине и не вынес такого решения, несмотря на то, что некоторые его на такой выход наталкивали довольно откровенно.