Гаражи и рынки

Есть разные подходы к поискам русской национальной идентичности вообще и структуре российских поселений в частности. Там много всего придумано, но вот есть одна уникальная вещь — гаражи. Русские гаражи — это как русский авангард или русская вера — встречаются преимущественно в России.

Причем гаражи претерпели существенную эволюцию от советских к постсоветским временам. Советский гараж являлся прежде всего местом и формой проведения досуга. Советский индустриальный город был устроен таким образом, что отдых мужчины работоспособного возраста в нем не был пространственно предусмотрен. Если у него не было гаража или друга с гаражом, он проводил свое свободное время на детской площадке во дворе или у магазина, мучительно переживая свою неуместность. Иное дело — гараж. Карбюратор, кто помнит,— это такая вещь, что за перебиранием его можно проводить годы.

Однако в постсоветское время все изменилось. Оригинальный социальный мыслитель сегодняшней России Симон Кордонский открыл «гаражную экономику». Выяснилось, что в бывших индустриальных городах, где закрылись заводы, от 15 до 30% населения работают «в гаражах».

Это колоссальное открытие. Оказалось, что Россия — это вовсе не страна, которая ничего не производит, а вяло посасывает тонкую денежную струйку из цистерны патернализма. Нет, она производит машины и диваны, чебуреки и табуретки, книжные полки и стрелковое оружие, алкоголь и наркотики, шьет и пилит, разводит свиней и пушного зверя, создает сувенирную продукцию и спортинвентарь и т.д. и т.п. — в гаражах. Гаражи превратились в мастерские, и они живут своей жизнью. Это огромные городские территории, фактически новые промзоны (часто трансформированные старые), со своей охраной, питанием, нотариусами (для переоформления машин), зонированием, социальной иерархией — фактически гетто, города в городах.

Репортажами о гаражных кооперативах в Тольятти и Димитровграде, Анапе и Москве, Тюмени и Владивостоке заполнены журналы и газеты. Обычно это описание самой мастерской и производственного процесса, очерк хозяйственной деятельности и быта с элементом этнографической отстраненности, интервью с хозяином, описание отношений с властью и серых финансовых схем. Иногда сочувственное, иногда негодующее, в последнем случае в рассказ добавляются порочные детали — антисанитария, подделки, мафия, преступность, проституция, наркомания, мигранты.

Симон Кордонский убедительно доказывает, что это не бизнесы, а промыслы. Бизнес можно продать, а промысел — нет (хотя можно унаследовать). Бизнес нацелен на производство товара, а промысел — изделия, а уж продастся или нет — другой вопрос. Есть множество других отличий, и само слово «промысел» наводит на некоторые размышления. Конечно, такого нигде больше нет, но все же нельзя сказать, что это ни на что не похоже. Это очень похоже на средневековые рынки, которые и сегодня прекрасно действуют на мусульманском Востоке. Если абстрагироваться от лавок вдоль улицы и проникнуть внутрь двора (квартала), который эти лавки обрамляют, то вы там обнаружите ровно те же мастерские, которые производят, доводят, ремонтируют и демонтируют то, что в лавках продают. Конечно, стамбульского ювелира или дамасского сапожника трудно сопоставить с димитровградским карбюраторщиком или московским веломастером, наши промыслы — это промыслы людей индустриальной цивилизации. Однако если двинуться дальше на Восток — в Китай,— то там вы обнаружите в глубине лавок ровно того же постиндустриального ремесленника.

Тут нужно сказать два слова о специфике индустриального города. Он развивается из поселка при заводе, первоначально там есть только жилье, завод и железнодорожная станция. Так выглядели company towns в Америке конца XIX века, правда там были еще церковь и салун. Советская власть их убрала, зато добавила социальную инфраструктуру — школу, больницу и клуб, ну и государство. Так помимо площади заводоуправления появились площадь райкома, милиция, прокуратура и суд. Все это может довольно жалко выглядеть, но именно это и делает индустриальный город городом, а не рабочей слободкой. Однако то, что принципиально отличает эти города от обычных,— там нет рынков. Вообще нет, поскольку изначально промзона снабжается через ларек.

Я имел случай предложить в качестве одной из мер развития моногорода с развитой гаражной экономикой довольно простое решение: дополнить гаражную промзону рынком, окружив ее по периметру (и по основным проходам) лавками и оставив мастерские внутри. Это, конечно, не решает всех проблем гаражной экономики, но все же в значительной степени выводит ее из тени. Кроме того, вместо закрытой зоны в городе мы получаем новый городской центр — и какой! Ведь те 15–30% работоспособного населения, которые работают в гаражах,— это и есть самые активные, предприимчивые, открытые горожане.

Пока не получилось.

Есть специфика отношения к рынку в России.

К рынкам много претензий — антисанитария, подделки, мафия, преступления, проституция, наркомания, мигранты, то есть ровно те же, что и к гаражным кооперативам. Сходство аргументов выдает близость стоящей за ними идеологии. Люди же сравнительно похожие, только это не те 15–30% активного работоспособного населения, которые ушли в гаражи, а те 5%, которые ушли в челноки. Люди, не пригодившиеся государству и ушедшие от него. Снабжение городов и торговля в городах — это большая индустрия, в советское время она была полностью монополизирована государством и теперь основывается на наследии централизованной монополии. Рынок же всегда плохо контролируется государством.

Но вообще-то это более или менее поразительное явление. Возьмите Москву.

Москва — это место, где Восток встречается с Западом, у нас появился формат сугубо западного туристического рынка. Даниловский или Усачевский рынок теперь выглядят, как Mercat de la Boqueria в Барселоне, а открытие Центрального рынка на Трубной утвердило этот формат в самом центре Москвы. Но если говорить о рынках восточного, «кочевого» типа, то их последовательно выдавливают из города в те же бывшие промзоны или за МКАД. Москва озабочена созданием субцентров на периферии и все пытается сочинить этот субцентр вокруг префектуры или центра инноваций — но они не заводятся. Если взять рынок «Садовод», то это несколько километров торговых рядов, гигантское количество людей, товаров и денег — фантастический центр городской активности. Однако он находится на пересечении улицы Верхние Поля и МКАД. В сравнении, скажем, с Дамаском или Самаркандом это город, вывернутый наизнанку: его главная рыночная площадь вынесена куда подальше вовне.