Портрет врача
Фото: Сергей Мостовщиков
Когда-то я был молодой и задорный. Гуманность, помощь... Я старался получить знания и опыт, чтобы помогать людям. Но, знаете, с течением времени радости становится меньше.
Я, в общем-то, дело себе не выбирал. Я хотел быть летчиком. Но мама была против. Вот я и пошел в хирурги. Я считал, что хирург — это высший пилотаж. Ты сразу видишь результат. Я поступил здесь, в Томске, на лечебный факультет. Учился, работал, ходил в кружок сосудистой хирургии. Это была ювелирная работа. А в год моего выпуска академик Пекарский создал школу кардиохирургов. С нашего выпуска он взял четверых. Сказал, что будет много интересной работы, но не будет денег и жилья.
В то время хирургия врожденных пороков сердца была ущербной. Операции делались без искусственного кровообращения, детских оксигенаторов не было, ультразвука не было, ребенка просто остужали до 30 градусов, и у хирурга оставалось 30–40 минут, чтобы открыть сердце и закрыть дефект. Но я начал оперировать потихоньку. Потом случилось нечто непонятное. В клинику позвонил президент Русфонда Лев Амбиндер. Меня вызывает начальство, говорит: слушай, тут звонит какой-то сумасшедший еврей, предлагает деньги, наверняка врет, но лучше разобраться. Я перезвонил Амбиндеру, он говорит: нам надо развивать кардиохирургию, найди детей, которым нужна помощь, мы оплатим их лечение. Я не верю своим ушам. Нашли мы детдомовских детей, которые нуждались в помощи, и прооперировали их на деньги Русфонда. Невероятно. Русфонд вложил деньги не только в детей, но и в развитие — девять лет назад он построил нам современную операционную, она и сейчас одна из лучших в России. Так что я должен признать: тем, чего я здесь добился, я во многом обязан именно Русфонду.
Когда о хирурге говорят у него золотые руки, я не знаю, что имеют в виду. Мне все время дарят руки — то золотые, то бронзовые. Но руки вообще не главное для хирурга. Нужно же мозг иметь. Мы же в определенном смысле слова сантехники. Ставим заплатки, трубочки всякие. И если ты неправильно воткнешь куда-то трубку, то сердце просто не заработает. Я должен уметь все: протезировать клапаны, устранять дефекты перегородок, переключать сосуды. Надо хорошо знать патофизиологию пороков сердца, а не просто анатомию.
Детская кардиохирургия начала стремительно развиваться в России в двухтысячных, и только сейчас мы сталкиваемся с последствиями этого развития. Мы прооперировали много детей, а сейчас им исполнилось восемнадцать. Порок устранен, но сохранились проблемы с сосудами. Люди приходят к врачам, но взрослый кардиолог умеет лечить инфаркт миокарда. А врожденных пороков он не знает. Мир столкнулся с этой проблемой лет десять назад, теперь настала наша очередь.
Чтобы справиться, одних золотых рук недостаточно. Нужна команда. Ну да, я ее лидер. Но один я не смогу ничего сделать. Нужны умные анестезиологи, медицинские сестры, кардиологи, функционалисты. Только тогда ты можешь делать операции, которые в России вообще никто не делает.
Кардиохирургия — это такая работа, в которой приходится иметь дело со смертью. Ничего не поделаешь. Чтобы научиться находиться с ней рядом, нужно осознавать одну вещь: ты не бог. Чем бог отличается от кардиохирурга? Бог никогда не называет себя кардиохирургом. Поэтому и мы не боги.
У меня очень сложный характер. Я злой и несдержанный человек. Но только когда это касается жизни людей, пациентов. Я не прощаю лентяйство. А еще больше не люблю, когда мне врут. Я многое знаю и многое видел, так что проще сразу признаться: забыл, не сделал, неправ. Когда человек юлит, я срываюсь.
Наверное, это неправильно. Но я убежден: в медицине, как в армии, должна быть жесткая иерархия. Тогда есть шанс, что, если что-то пойдет не так, не будет паники, все будут слушать одного человека. Нет, конечно, все обсуждается. Я принимаю доводы, особенно правильные. Но после того как я решил, надо выполнять.
Ну да, я неприятный, неуживчивый человек. Я из-за этого не продвинулся ни в какое руководство. Я требователен, я защищаю свою команду. Да, я плохой человек. Но лечу я хорошо.
У меня были мечты. О работе. Сегодня по мастерству, по сложности кардиологических операций наша клиника не уступает какой-нибудь буржуйской больнице. Но при этом я чувствую, что лет пять назад достиг своего потолка, максимума. Чтобы идти дальше, мне надо развиваться. В мире сейчас применяются гибридные технологии. Лечат сердечную недостаточность при помощи устройств вспомогательного кровообращения. Есть трансплантация детского сердца, которая в России не делается. Это была моя голубая мечта. А сейчас ее нет. Будем реалистами: нет и не будет никаких новых возможностей.
Сначала я дергался, бесился. Потом посмотрел вокруг. Понял, что со своими запросами я в России никому особенно не нужен. Успокоился. Сейчас просто работаю. Раньше я приходил в клинику в семь утра и уходил в одиннадцать-двенадцать ночи. А теперь я к пяти вечера все успеваю: сделать операции, поговорить с родителями, заполнить бумажки. Я узнал, что на свете есть еще природа, рыбалка. Завел дачу, собаку. Понял, что жизнь не заканчивается в операционной. Если так пойдет — я, может быть, научусь и в кино ходить. Но знаете что еще: я начал выращивать огурцы! Требовательно. По порядку. Я тщательно слежу за процессом. Такой уж я человек. Слишком внимательный, может быть. Зато! У меня получаются отличные огурцы.