Классики русского феминизма

День казни Жанны д’Арк, 30 мая, отмечается как Международный день феминизма. Российская история эмансипации покороче, а первыми заметными борцами за права женщин у нас были мужчины, причем литераторы.

МАРИЯ БАШМАКОВА

Осенним днем 1860 года в IX аудиторию Санкт-Петербургского университета вошла невысокая барышня в черном платье. Девушку торжественно вел под руку ректор, а сопровождал профессор, Константин Кавелин: студенты-юристы второго курса ждали его лекцию. Так в аудиторию вошла Наталья Корсини, дочь архитектора Иеронима Корсини. Событие было столь торжественно, сколь диковинно — ранее в университете девушки лекций не посещали.

Вслед за Корсини в университете появились и другие барышни, одна из них, Надежда Суслова (сестра роковой Аполлинарии, возлюбленной Достоевского, а впоследствии — жены Розанова, о которой речь еще пойдет ниже) стала первой женщиной в Европе, получившей высшее медицинское образование.

— Женщины обучаться в университете в царской России не могли,— поясняет Ирина Юкина, кандидат социологических наук, автор книги «Русский феминизм».— В университетском уставе дамы вообще не упоминались: в голову никому не приходило, что они придут учиться. Девушки могли быть только вольнослушательницами, без всяких прав и какого-либо официального статуса. В университетах в принципе не было женщин. Весь обслуживающий персонал состоял из мужчин. Следовательно, не было и дамских комнат. Официально женщины в России получили право быть зачисленными в университет только с 1914 года. А до этого желавшие получить образование барышни уезжали в Европу: во второй половине XIX века русские девушки стабильно составляли большинство среди всех студенток в европейских университетах.

Женские врачебные курсы открылись в России 1873 году, Высшие женские Бестужевские курсы — в 1878-м. Правда, дипломов эти курсы не давали — путь российских женщин к праву на образование, труд, общественную деятельность и свободу личной жизни только начинался.

Новые люди

На распространение идей эмансипации в стране повлияла в числе прочего и Крымская война 1853–1856 годов. Вместе с хирургом Николаем Пироговым на фронт отправились 32 сестры милосердия, подготовленные и обученные Крестовоздвиженской общиной. В статье «Вопросы жизни» Пирогов подчеркивал, что неправильно отстранять дам от участия в жизни общества.

— Женщины были для него серьезным социальным резервом,— поясняет Ирина Юкина.— Предлагаемый Пироговым новый идеал женщины: жена — активная спутница мужчины и мать, воспитывающая детей на высоких гражданских идеалах.

В 1855-м умер Николай I. К власти пришел Александр II. Наступили «мятежные шестидесятые», вопросов накопилось немало. Новое время формировало «новых людей», новый тип женщины и по-новому смотрело на ее место в обществе и отношения между полами. 3 марта (19 февраля по ст.ст.) 1861 года 1861 года Александр II подписал манифест об отмене крепостного права.

В середине XIX века по правам женщины мало чем отличались от крепостных крестьян: незамужняя девушка зависела от воли родителей, замужняя дама — от мужа.

Женщина в России до 21 года не имела права на отдельный вид на жительство без разрешения отца (в случае его смерти — матери либо опекуна) или мужа.

Брак был церковным, и поэтому развод становился крайне сложной процедурой, а причиной для него могли стать только два основания: измена одного из супругов или ее (его) неспособность к деторождению (в этом случае половое соитие считалось греховным, потому что не оправдывалось рождением детей). Ирина Юкина уточняет: мужчину во второй половине XIX века обвинить в прелюбодеянии можно было, только если у него имелся внебрачный ребенок; для женщины было достаточно факта измены. Из родительского наследства дочери получали одну четырнадцатую часть движимого имущества и одну восьмую недвижимого; остальное поровну делилось между сыновьями. Для поступления на учебу и устройства на работу женщине требовалось письменное согласие отца или мужа.

После отмены крепостного права, с обретением крестьянами свободы, привычный уклад жизни помещиков стал рушиться. Разорение дворянских семей заставляло одиноких женщин искать возможности заработка. Молодые дамы хлынули в Петербург в надежде на чудо: мечтали учиться на курсах, чтобы потом найти работу.

Однако реальность оказалась жестокой. Столица не справилась с наплывом провинциальных барышень, желающих получить образование или найти работу гувернантки. Судьбу образованной бесприданницы весьма убедительно показал в «Преступлении наказании» Достоевский на примере Дуни Раскольниковой, ставшей гувернанткой, но из-за домогательств и скандала потерявшей место. Участь такой девушки — пойти в содержанки или монастырь. Нищей дворянке Дуне повезло — она вышла замуж по любви за недоучившегося студента прогрессивных взглядов и с идеалами.

О чем писали «Современник» и «Колокол»

Об идеалах и женском вопросе рассуждали газеты и толстые журналы разных политических направлений. «Новые люди» читали радикальный «Современник», Некрасова. Тон задавала разночинная интеллигенция: требовала перемен. К разночинцам прислушивались образованные современники обоего пола.

«Колокол» Александра Герцена (нелегальную бесцензурную газету, выходившую за границей с 1857 по 1867 год; тираж доходил до 2500 экземпляров) читали даже при дворе. Елена Штакеншнейдер — дочь придворного архитектора и приятельница Федора Достоевского — в 1857 году признавалась в дневнике: «Я однажды отважилась сказать своим подругам, что не люблю Некрасова; что не люблю Герцена — не отважилась бы». Первым в России сформулировал наболевший женский вопрос прозаик, поэт и публицист Михаил Михайлов.

В 1860-м он написал нашумевшую статью «Женщины, их воспитание и значение в семье и обществе» для «Современника». Статьи Михайлова «произвели в русских умах землетрясение», свидетельствовал публицист Николай Шелгунов.

— Концепт женщины, поднимаемый мужчиной до своего уровня,— Галатеи — и концепт мужчины — ваятеля Пигмалиона — вполне соответствовал уровню понимания «женского вопроса» и путей его решения российской общественностью 1850–1860-х годов. Именно с этих позиций в 1859–1862 годы артиллерийский офицер и журналист Валериан Кремпин создал первый «идейный» журнал наук, искусств и литературы для взрослых девиц «Рассвет»,— поясняет Ирина Юкина.

Михайлов первым поставил вопрос о социализации женщины: «Только коренное преобразование женского воспитания, общественных прав женщины и семейных отношений представляется мне спасением от нравственной шаткости, которою, как старческою немочью, больно современное общество».

Говорил Михайлов и о праве, равном с мужчиной, на труд, образование и общественную деятельность.

Утверждения «женщина — тоже человек» и «женщины права имеют» очень понравились демократам, стремившимся видеть рядом подругу умную и сочувствующую прогрессивным идеям.

Что примечательно, у первых «феминистов»-публицистов в России — Дмитрия Писарева, Михаила Михайлова и Николая Чернышевского — были весьма запутанные отношения с женщинами: гражданские браки, внебрачные дети и сложности с другими поклонниками своих избранниц.

Женский вопрос в русской литературе

«Женщина играла в этих спорах очень важную роль; теоретически ей предоставлялась роль высшего существа, предназначением которого было пересоздать мужчину. Среди табачного дыма и за стаканами вина решались вопросы, как женщина должна любить: то от нее ждали любви по Шиллеру, то она должна была чувствовать по Гегелю, то ей рекомендовалось проникнуться настроениями Жорж Санд. И все это предъявлялось одному и тому же женскому поколению на очень коротком промежутке времени в одинаково безусловной догматической форме»,— писал историк и публицист Павел Милюков в книге «Любовь у идеалистов тридцатых годов».

Молодой Виссарион Белинский полагал, что «женщина-писательница бездарная смешна и отвратительна». Но в начале 1840-х годов провозгласил Жорж Санд писательницей гениальной. Александр Герцен вопрос поставил ребром — в романе 1846 года «Кто виноват». Речь там шла о положении женщины в семье и обществе, социальном неравенстве. Николай Чернышевский подхватил тему, отозвавшись в романе «Что делать?», а Дмитрий Писарев подвел итог в статье «Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова»: «Мужчина гнетет женщину и клевещет на нее... Мужчина, постоянно развращающий женщину гнетом своего крепкого кулака, в то же время постоянно обвиняет ее в ее умственной неразвитости, в отсутствии тех или других высоких добродетелей, в наклонности к тем или другим преступным слабостям... женщина ни в чем не виновата. Она постоянно является страдалицей, жертвой».

В 1862 году вышли «Отцы и дети». Прогрессивные читатели обиделись. Автор проехался не только по нигилистам-материалистам — он в красках изобразил убежденную провинциальную эмансипе Евдоксию Кукшину. Неопрятная и нелепая, она взахлеб рассуждает об умственном, смешивая роли интеллектуалки и жеманной кокетки.

Чернышевский ответил господину Тургеневу сразу по всем пунктам, описав идеологию новых людей в романе «Что делать?» в 1863 году. «По моим понятиям,— пишет Чернышевский в дневнике,— женщина занимает недостойное место в семействе. Меня возмущает, кроме того, неравенство. Женщина должна быть равна мужчине. Но когда палка долго искривлена в одну сторону, чтобы выпрямить ее, должно много перегнуть на другую сторону. Так и теперь: женщины ниже мужчин. Каждый порядочный человек обязан ставить свою жену выше себя — этот временный перевес необходим для будущего равенства».

Чернышевского считали пророком молодого поколения. Он превозносил женщину как создание, требующее уважения, заботы и деликатности от мужчины.

О чем и написал в романе. «Реалистическая эстетика, декларировав принцип отличия искусства от действительности, вызвала экспансию литературы в жизнь»,— отмечает парадокс филолог Ирина Паперно.

Чернышевский восхищался своей легкомысленной женой, хотя не раз утверждал, что вовсе не влюблен в супругу, а только «уважает». Однако «уважение» не позволяло уклониться от программы верности жене, которая при этом обладала свободой чувства и поведения.

Писательница и мемуаристка Татьяна Богданович в книге «Любовь людей шестидесятых годов» восторженно вспоминает, что «громадное большинство» читателей приняло новое учение как новую религию. Дворянка по рождению, сама она окончила историко-филологическое отделение Бестужевских курсов в 1896 году.

Советский Эрос

С выходом романа «Что делать?» женщины, вспоминает Елизавета Водовозова в книге «На заре жизни», стали стремиться к самостоятельному заработку, высшему образованию и вести борьбу за свое освобождение, уравнение прав с мужчинами. И уточняет: о политической же равноправности тогда не могло быть и речи. Но прежде на гувернанток или компаньонок смотрели свысока — в шестидесятые годы с трудящимися женщинами уже искали знакомства, а праздных презирали.

Впрочем, не все успевали за молодежью. «Читаю роман Черныш<евского>. Господи, как гнусно написано, сколько кривлянья ... Мысли есть прекрасные, даже положения — и все полито из семинарски-петербургски-мещанского урыльника»,— писал Герцен в письме из Ниццы Николаю Огареву в 1867-м.

Брак свободного человека

«Что делать?» — социальная утопия, в основе сюжета которой, как известно, лежит сложная любовная история. Юная Вера Павловна пытается спастись от деспотизма матери, рвущейся выдать ее против воли замуж за распутного богатого жениха. На помощь Вере приходит учитель ее брата — студент-медик Лопухов: он не только с ней читает, пытается найти барышне работу, но и — главное, что может сделать порядочный новый мужчина для девушки из патриархальной семьи,— он женится на Вере Павловне фиктивно, не претендуя на супружеские права, но обеспечивая жену. Лопухов бросает медицину и устраивается управляющим на завод. А Вера Павловна организует швейную коммуну для девушек-работниц. Живут супруги в разных комнатах, а нарушается идиллия, когда Вера Павловна влюбляется в друга своего мужа Кирсанова… Кончается все социальной и романтической идиллией людей, поселяющихся в общем доме.

На самом деле Чернышевский не фантазировал, а наблюдал. Сюжет про Лопуховых и Кирсанова очень напоминает историю хорошо знакомых автору доктора Петра Бокова и его жены Марии Обручевой. Она фиктивно вышла замуж за Бокова, чтобы получить образование, а позже сошлась с врачом Иваном Сеченовым. Впрочем, Татьяна Богданович пишет, что именно их история стала канвой для «Что делать?», поясняя: «Ни Чернышевский не скопировал роман с жизни, ни жизнь не украла у него тему». Когда Сеченов, не порывая со своим другом Боковым, соединился с его женой, это казалось чудовищным. Богданович пишет, что Сеченова считали «либералом» и шарахались от него. А сам Иван Михайлович не только личным примером демонстрировал широту взглядов, но и пропагандировал женское образование и равноправие женщины с мужчиной.

«Тройственные союзы, гражданский брак казались аморальными консерваторам, готовым содержать любовницу или платить проститутке, но не открыто жить втроем»,— замечает Ирина Юкина. Института гражданского брака в 1860-е в России не было, супружеские отношения в среде нигилистов устанавливались де-факто. Впрочем, тройственные союзы если и стали революцией в литературе, то в среде петербургской интеллигенции такие случаи, как скандальная история поэта Некрасова с его возлюбленной Авдотьей Панаевой и ее мужем писателем Иваном Панаевым (все трое жили под одной крышей и совместно работали), были редки.

И в быту, и в своих текстах Панаева отстаивала идею: личная свобода женщины и уважение к ней со стороны мужчины — необходимые предпосылки «подлинной» любви, чуждой узаконенным брачным узам, которые строятся на основе материального благополучия (их Авдотья Яковлевна сравнивала с бесчестной самопродажей).

Роман «Что делать?» восприняли как руководство к действию. По словам Анны Евреиновой, первого доктора права в России, получившей свой диплом в 1860-е годы в Лейпциге, ее современницы искали людей, преданных общему делу, не для женитьбы, а для освобождения.

Интересно, что, вступая в «идейные браки», шестидесятники считали предательством превращение фиктивного союза в любовный. Однако именно такой путь выбрала Софья Ковалевская (в девичестве Корвин-Круковская) — первая в России женщина-профессор и первая в мире женщина—профессор математики, преподававшая в высшем учебном заведении.

Софья Ковалевская, дворянка по рождению, не имела никаких шансов развить свои математические способности в России.

Отец был против отъезда дочери на учебу за границу. Потому Софья Васильевна вышла замуж за ученого Ковалевского и уехала с ним в Германию. Впоследствии фиктивный брак стал настоящим — родилась дочь.

Ковалевская была не только очень умна и образованна, но и литературно одарена, как и ее старшая сестра Анна. Имена сестер связаны с судьбой и творчеством Достоевского, который был увлечен Анной. В 1884 году Ковалевская написала повесть «Нигилистка», в которой красавица дворянка Вера Баранцова мечется в поисках высокого служения идее и выходит замуж за незнакомого еврея-революционера, чтобы отправиться с ним на каторгу.

Свой поступок она объяснила так: «Я вышла за него замуж, потому что должна была выйти, потому что это было единственным средством спасти его!»

Чернышевского — в жизнь

«Новая женщина» Вера Павловна вольна выбирать себе мужчину, при этом не свободна от трогательных слабостей — она нежится в постели, лакомится сливками и обожает хорошие ботинки. Музицирует, хлопочет по хозяйству со служанкой, которую «надо просвещать». И помнит завет проститутки Жюли: умереть, но не давать поцелуя без любви. Эту фразу очень полюбили продвинутые читательницы.

Петр Кропоткин говорил о «Что делать?» как о «знамени для русской молодежи». По его мнению, ни одна книга Тургенева или Толстого не имели такого влияния на юношество. Роман запретили почти сразу после публикации. Но читатели пользовались оригинальной журнальной версией, либо искали эмигрантские издания за баснословные деньги. «Мы читали роман чуть ли не коленопреклоненно,— признавался критик Александр Скабичевский,— с таким благочестием, которое не допускает ни малейшей улыбки на уста, с каким читают богослужебные книги».

Газета «Северная пчела» посчитала «Что делать?» «отвратительной грязью». А окончательный приговор «новой женщине» вынес юрист Петр Цитович.

В 1880-х годах Цитович был редактором ежедневной политической и литературной газеты «Берег», издаваемой на казенный счет и рекламировавшей реакционную деятельность Константина Победоносцева. В брошюре «Ответ на письмо ученым людям» Цитович обличает: «Во имя ваших последних выводов науки и рефлексов с борьбой за дармоедство вы надолго искалечили не только нравственный облик, но даже наружный образ русской женщины. В этом уме была игривость — из нее сделали блудливость. В этом сердце было увлечение — вы превратили его в похоть... Полюбуйтесь же на нее: мужская шапка, мужской плащ, грязная юбка, оборванное платье, бронзовый или зеленоватый цвет лица, подбородок вперед, в мутных глазах все: бесцельность, усталость, злоба, ненависть… По наружному виду — какой-то гермафродит, по нутру — подлинная дочь Каина».

Тем временем в Петербурге и Москве стали открываться женские швейные мастерские, как в книге. Но, уточняет социолог Ирина Юкина, ничего не получалось: не было ни опыта, ни административных талантов, ни умений. А на Знаменской улице в Петербурге появилась коммуна писателя Василия Слепцова, о которой судачили как о «вертепе разврата».

Труженица Лескова

Доведенные до предела мысли Михайлова о женском вопросе смущали современников утратой женственности. Что это такое, никто не знал, но патриархальная картина с покорной женщиной—женой и матерью рушилась. На слом идеала мужчины реагировали чутко, а порой и болезненно. Николай Лесков считал, что ортодоксальные нигилисты «всего усерднее озабочивались уничтожением женственности» и «стрижкой под один гребень». Сам он отозвался на женский вопрос в 1860 году статьей «Русские женщины и эмансипация», в которой напутствовал дам не протестовать, а «делать дело». «В просвещенной, трудящейся и мыслящей женщине легче любить и мать, и подругу… Вне способности быть самостоятельной нет никакой эмансипации». Своими героинями — женственными и деятельными — Лесков восхищался. В романе «Некуда» 1864 года он противопоставит карикатурным «новым женщинам» близкий ему идеал. «Это была сила, способная на всякое самоотвержение; это было существо, никогда не жившее для себя и серьезно преданное своему долгу»,— скажет его игуменья Агния.

— Лесков исходил из того, что в образованном русском обществе растет понимание социальной ущербности того положения, которое занимает в нем женщина. По вине «среды, в которой она родилась, выросла и живет», по вине «общества и истории» русская женщина превращена в «рабу, невольницу, одалиску и, наконец, светскую куклу». При этом, по мнению писателя, отношение к европейским идеям эмансипации и «женщинам, увлеченным французскими эмансипаторами-анархистами», в России не может не быть настороженным и подозрительно-неприязненным. Вырываясь всеми позволительными и непозволительными способами из цепей мужского и семейного деспотизма, русская женщина часто делалась самым ярым, самым неистовым деспотом и в семье, и в обществе. Поэтому в идеях эмансипации, и особенно в их носительницах в России, виделась опасность разрушения семьи и наступления хаоса. Уже в названии статьи Лескова — «Русские женщины и эмансипация» — союз «и» фактически подчеркивает поверхностность популярных тогда в русском обществе представлений о правах женщин,— отмечает доктор философских наук, социолог Ольга Здравомыслова.

У нашумевшей статьи Михайлова о женском вопросе, всколыхнувшей общественность, нашлись и ярые противники. Известный критик Николай Страхов и высказался от лица консервативного лагеря, ну и от своего, страховского, тоже. Ему — женоненавистнику и холостяку — пропаганда эмансипации была во многом неприятна именно потому, что исходила от мужчин. В 1870 году Страхов по пунктам разложил «опасность» этих идей в статье «Женский вопрос», ратуя за «истинное предназначение женщины». Он приписал женщинам фальшивость. И заявил, что та, кто отказывается от идеала жены и матери, «легче всякой другой испортит свою судьбу, доведя себя "до нравственного уродства"». Далее критик подводит черту, кому, собственно, адресован женский вопрос: дамам трудной судьбы — старым девам и старухам.

«Для общественных дел требуется женщина бесполая, то есть или такая, которая не имеет пола от рождения, или такая, которая перешла уже за пределы полового возраста»,— заявлял Страхов.

А достичь «бесполости», с его точки зрения, может женщина, отвергающая брак. С браком она теряет и стыдливость, делаясь развратной, резюмирует критик.

Гуманист Достоевский и консерватор Толстой

И Толстой, и Достоевский статью Страхова одобрили. Оба писателя об эмансипации высказывались неоднократно — и в художественных, и в публицистических текстах, и в письмах.

Лев Николаевич был убежден, что высшее назначение женщины даже не столько в воспитании и кормлении детей, сколько «в полном отдании себя тому, кого любишь». «Удивительное недоразумение весь так называемый женский вопрос, охвативший, как это должно быть со всякой пошлостью, большинство женщин и даже мужчин!» — негодовал он — и восхищался повестью Чехова «Душечка», которую толковал иначе, чем сам автор.

— Многим во второй половине XIX века уже было понятно, что идеи свободы и прав личности, воспринятые Россией из Европы, нельзя механически «перенести» на отечественную почву. Поэтому идеи эти с самого начала оказались в центре ожесточенной полемики. Идея эмансипации заряжена критикой традиционализма, глубинно связанного с православием, патриархальной семьей и русской моделью женственности — материнства.

Если культуру европейского патриархата в течение веков формировал миф о рыцаре и Прекрасной Даме, то в основании российской патриархальной гендерной культуры лежал древний культ материнства.

И он воспринимался как глубинное основание отечественной культуры и истории. Процесс женской эмансипации в России я бы назвала просветительским и литературоцентричным. Образы «тургеневских девушек», «новых людей» Чернышевского, героинь Толстого и Достоевского родились из споров о настоящем и будущем русской женщины. Толстой ясно видел, что происходит разрушение патриархальной семьи, которая представлялась ему сутью самой России. Он испытывал страх, предчувствуя неотвратимость этого процесса, и в то же время описывал его с документальной точностью и огромной выразительностью,— считает Ольга Здравомыслова.

Достоевский зорко следит за женским вопросом. В «Идиоте», опубликованном в 1868–1869 годах, он пишет: «Ограниченному "обыкновенному" человеку нет, например, ничего легче, как вообразить себя человеком необыкновенным и оригинальным и усладиться тем без всяких колебаний. Стоило некоторым из наших барышень остричь себе волосы, надеть синие очки и наименоваться нигилистками, чтобы тотчас же убедиться, что, надев очки, они немедленно стали иметь свои собственные "убеждения"».

Анна Григорьевна Достоевская признавалась в своих воспоминаниях: «Одним из поводов наших идейных разногласий (в первый год семейной жизни) был так называемый "женский вопрос". Будучи по возрасту современницей шестидесятых годов, я твердо стояла за права и независимость женщин и негодовала на мужа за его, по моему мнению, несправедливое отношение к ним. Я даже готова была подобное отношение считать за личную обиду и иногда высказывала это… Федор Михайлович действительно не любил тогдашних нигилисток. Их отрицание всякой женственности, неряшливость, грубый напускной тон возбуждали в нем отвращение, и он именно ценил во мне противоположные качества. Совсем другое отношение к женщинам возникло в Федоре Михайловиче впоследствии, в семидесятых годах, когда действительно из них выработались умные, образованные и серьезно смотрящие на жизнь женщины. Тогда мой муж высказал в "Дневнике писателя", что многого ждет от русской женщины».

Достоевскому же принадлежит своеобразный мем позапрошлого века: «Безобразный поступок "Века"» (его вспомнит Свидригайлов в «Преступлении и наказании»). Речь о скандале, вызванном публикацией в журнале «Век», в которой журналист Петр Вейнберг оскорбительно отозвался о жене председателя пермской казенной палаты Евгении Толмачевой, которая в 1860 году публично прочла импровизацию на тему «Клеопатры и ее любовников» из «Египетских ночей» Пушкина. Фельетонист выставил Толмачеву «новоявленной Клеопатрой, жрицей разнузданного сладострастия», что общественность расценила как выпад против идей женской эмансипации. Статью раскритиковал Михаил Михайлов, в полемику включился журнал братьев Достоевских «Время». Сам писатель резко осудил «свистунов», развязавших скандал против госпожи Толмачевой.

К переосмыслению женского вопроса Достоевский возвращался не раз: например, в «Преступлении и наказании», «Идиоте», «Бесах» множество аллюзий на «Что делать?». В частности, в «Преступлении и наказании» Лебезятников пропагандирует Соне прогрессивные идеи, втолковывая, что мужчина оскорбляет женщину, целуя ей руки, не считая за равную. Это явная перекличка с Чернышевским: Вера Павловна полагает, что целование рук женщины мужчиной унизительно для нее.

Просвещение и разочарование

Новые идеи помимо восторгов приносили и новые разочарования. «Бакунин полусловами давал мне понять вещи, которые меня возмущали. Например: "Молодая, красивая женщина всегда может быть полезна… Сколько есть богачей, молодых и старых, которых легко закружить и заставить давать деньги для дела"»,— вспоминала дочь Александра Герцена Наталья.

Образ мужчины — просветителя и гуманиста, декларирующего высокие идеалы спасения и просвещения несчастной женщины, а на деле предающего и идеи, и женщину, в русской литературе тоже есть. Александр Куприн в «Яме» не без пафоса, но жестко обличает студентов, «облагодетельствовавших» проститутку Любку и домогающихся ее под «высокие идеи». Но в 1860-е до разочарования Куприна было еще далеко.

Радикальные нигилистки-шестидесятницы оставались верными своим идеалам долгие годы, хотя молодому поколению эти взгляды уже казались ущербными.

Например, переводчица и мемуаристка Екатерина Андреева-Бальмонт (вторая жена Константина Бальмонта) вспоминала: «Впоследствии в моей юности я встретила у моих старших сестер всех этих умных и замечательных женщин… Все они были уже старые, некрасивые, стриженые, курили, одевались в какие-то балахоны. Я не хотела быть похожей на них».

А философ Василий Розанов так описывает идеал женственности, рожденный в 1860-е, в статье «Женское образовательное движение 60-х годов»: «С тем отсутствием грубого, упорного, что всегда ее отличало, женщина 60–70-х годов вступала в эту влекущую, обаятельную атмосферу, в атмосферу всеобщего к себе внимания и нового восхищения. В мужчине возник новый идеал женщины, идеал жены-“друга", матери-"ментора"; и покорно, податливо, безвольно она подчинилась этому идеалу; даже более — она ринулась радостно ему навстречу, сбрасывая с себя запястья, кольца, обстригая красоту свою — волосы, марая руки, лицо в трупной вони анатомических театров, отрицаясь даже от того, что вековечно более всего любила в себе». Розанов знал, о чем говорил: в 24 года он женился на одной из самых ярких женщин эпохи — 41-летней Аполлинарии Сусловой. С ней он прожил в браке шесть лет, а когда Аполлинария его бросила, ждал развода 20 лет — до ее смерти. При этом новая семья и дети Розанова считались «незаконными».

Опошление идей 1860-х постепенно станет источником литературных сюжетов. Причем не только в мужских текстах. У Надежды Тэффи есть комическая пьеса «Женский вопрос», в которой она иронизирует над тем, как высокие идеалы «новых людей» превращаются в жеманное резонерство скучающей женщины, а на смену «кисейной барышни» приходит не менее томная «умственная».

«Русские эмансипе формировались не из воздуха»

Павел Басинский, писатель, автор книги «Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой»

— Главная проблема эмансипации женщин в XIX веке заключалась в том, что этот вопрос в основном ставили мужчины. Не случайно и французская писательница Амандина Аврора Люсиль Дюпен, столь популярная в России в первой половине столетия, взяла мужской псевдоним Жорж Санд. Не случайно и то, что первым английским «феминистом» был мужчина Джон Стюарт Милль, автор книги «Подчиненность женщины», ставшей своего рода катехизисом для русских феминистов и феминисток. Не только рычаги управления государством, прежде всего бюрократический аппарат, но и основные журналы, литературная критика и так далее были в руках мужчин. Они поначалу и формировали представление о «свободе женщины». Таким образом, она рассматривалась не как субъект, а как объект приложения мужских усилий.

Русские эмансипе формировались не из воздуха. Во-первых, веяния из Европы, Англии. Русская общественность, и женщины в том числе, были очень чутки к таким веяниям. Русские девушки, женщины читали ведь главным образом французские книги, из серьезных: Руссо, Санд. С определенного момента стало немодно, даже стыдно вариться в своей среде, как это было в купечестве. Просвещенная дворянка знала иностранные языки, читала иностранные книги, должна была на равных поддерживать светский разговор с мужчинами.

Во-вторых, русская литература всегда придавала особое значение женским персонажам, именно они и были положительными, в отличие от мужских.

Ни в одной литературе мира женщина не превозносилась так: она и умнее, и духовно выше, а главное, сильнее мужчин, всех этих «лишних» и «маленьких» людей.

С русскими фрейлинами советовались цари, им доверяли воспитывать детей государя. Но все это оставалось в рамках женщины как объекта при мужчине: он слабый, зато она сильная, он революционер (вариант: творец), значит, нужно посвятить ему свою жизнь.

Нигилистки — протест против образа женщины как исключительно жены и матери. Это было очень бурное время, когда ставились практически все вопросы, связанные с эмансипацией женщины. И пусть решались они порой однобоко, порой карикатурно, порой даже трагично, главное — дело сдвинулось с мертвой точки.