«Нельзя хорошо жить, если соседу живется плохо»
Глава Национального банка Казахстана — о взаимодействии с Россией
В конце прошлой недели в Санкт-Петербурге прошел Международный финансовый конгресс, в котором принял участие глава Национального банка Казахстана Данияр Акишев. В беседе с корреспондентом “Ъ” Кириллом Кривошеевым он рассказал о взаимодействии российской и казахстанской финансовых систем и том, как Казахстан может помочь России в условиях действующих против нее санкций.
Председатель Национального банка Республики Казахстан Данияр Акишев
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
— На конгрессе и вы, и глава российского Центробанка (ЦБ) Эльвира Набиуллина говорили о необходимости контроля за банками. Означает ли это, что российский и казахстанский регуляторы солидарны в вопросах управления банковской отраслью?
— Да, означает. Очевидно, что две наши страны, во-первых, близки по структуре экономики, так или иначе зависят от нефти и исторически вышли из одного государства, отчего имеют похожие правовые системы, условия ведения бизнеса. После 2014 года, когда произошло значительное падение цен на энергоресурсы, страны столкнулись с проблемами, которые ощутил и их финансовый сектор. Мы видим, что и в России идет работа по наведению порядка. Правила игры, как говорила Эльвира Сахипзадовна (Набиуллина.— “Ъ”») на утренней сессии, должны соблюдать все.
— Расскажите про соглашения, которые вы подписали с Эльвирой Набиуллиной. В чем их цель?
— Мы подписали два документа. Первый — это соглашение об обмене информацией в рамках надзорных процессов, которые мы осуществляем. Такое соглашение у нас уже было, но оно было заключено достаточно давно, не учитывало текущих реалий и действовало только в сфере банковского сектора. Сейчас мы заключили соглашение по всему периметру финансового рынка, включая и страховой сектор, и субъекты рынка ценных бумаг. Став мегарегуляторами, мы — Центробанк России и Нацбанк Казахстана — отвечаем за весь рынок. Это позволяет с большей уверенностью надзирать, регулировать институты, осуществляющие трансграничные операции. Мы как регуляторы должны четко понимать, какого рода риски будут иметь наши компании, у которых есть дочерние организации за рубежом.
Второе соглашение касается взаимодействия и обмена информацией в области киберзащиты и киберугроз. Мы очень благодарны ЦБ РФ за это — очевидно, что на пространстве СНГ лидерство в этом вопросе у России. ЦБ РФ одним из первых создал подразделение ФинЦЕРТ, которое занимается вопросами кибергуроз. Мы тоже создали такое подразделение и, за что я и благодарю Россию, активно изучали российский опыт, получили поддержку.
— А киберугрозами занимаются исключительно местные специалисты или привлекается какой-то зарубежный опыт? Ведь наверняка есть чему научиться у других.
— Центры компетенции есть по всему миру, и я думаю, что финансовые регуляторы в данном случае могут раскрывать больше информации с точки зрения своих практик по преодолению киберугроз. Я понимаю, что есть чувствительная информация, связанная с системами защиты данных, но без такого взаимодействия каждая из стран будет не до конца эффективной. Но речь о том, чтобы нанимать иностранного специалиста не идет — тут уже есть особенности национальных законодательств, где наверняка есть ограничения.
— В Казахстане сейчас отозвали лицензии у нескольких банков. Есть ли какие-то претензии к российским банкам? Может ли с ними такое случиться у вас в стране?
— В Казахстане работают три банка с российским участием: Сбербанк, ВТБ и Альфа-банк. Более того — Сбербанк России входит в топ-5 казахстанских банков. В настоящее время какие-либо претензии к этим банкам в результате наших инспекционных проверок отсутствуют.
— Есть статистика, что доля вкладов казахстанских потребителей в дочерних российских банках за последние два года выросла с 9% до 10,9%. Говорит ли это о том, что в казахстанском банковском секторе есть проблемы, которые заставляют потребителя идти в российский банк?
— Здесь я бы не стал говорить о тенденции. Скорее всего, тут есть особенность подсчета. Я думаю, что в абсолютном выражении эти изменения не столь значительны хотя бы потому, что в Казахстане за это время проходило оздоровление крупных банков, которые списывали у себя портфель, производили операции по передаче плохих активов, и поэтому в этих условиях происходило сжатие депозитной базы тех банков, которые оздоравливались. Таким образом, рыночная доля институтов, которые остались на рынке, перераспределилась.
— Одной из основ стабильности российской финансовой системы Эльвира Набиуллина называла низкий госдолг. У Казахстана же внешний долг высокий по сравнению с российским. Не волнует ли вас это?
— Здесь имеет место смешение понятий. Да, у нас есть валовый внешний долг, которые включает в себя долги всей экономики, включая предприятия частного сектора, и в составе этого долга есть госдолг. И он небольшой — $14,3 млрд, 9% ВВП, в то время как общий долг — $167 млрд. С точки зрения корпоративного управления, этот долг не может быть напрямую предъявлен государству. При этом уже введены механизмы, которые не позволяют субъектам квазигосударственного сектора бесконтрольно осуществлять заимствования. Они обязаны согласовывать эти вопросы на центральном уровне.
— А есть какие-то моменты в управлении регуляторами, о которых вы спорили с Эльвирой Набиуллиной?
— Порой дискуссия присутствует. В 2013 году мы в Казахстане отказались от регуляторных провизий — оценок кредитного портфеля со стороны регулятора. Мы ушли от этой практики, полагая, что по Базелю II (международное соглашение по банковскому надзору.— “Ъ”) это должно делаться самим банком и подтверждаться аудиторской компанией. Но в ЦБ России нам всегда говорили, что это не самое своевременное и адекватное решение, так как наш рынок не всегда пользуется такого рода либеральными подходами правильно. Жизнь показала, что так и произошло — мы увидели, что банки преимущественно среднего размера составляли отчетность недостоверно. И в прошлом году мы восстановили старые правила.
— Можете ли вы назвать какие-либо преимущества казахстанской системы перед российской?
— Я бы назвал это не преимуществами, но особенностями. Первое — это то, что в Казахстане финансовый сектор преимущественно частный. Доля активов, принадлежащих государству — не более 1%. Я не говорю, что какая-то модель хуже или лучше, но исходя из рентабельности капитала мы понимаем, что частный сектор порой бывает более эффективен.
— У нас в России рассуждают о Центральной Азии как о целостном регионе, в то время как в самой Центральной Азии зачастую говорят, что это просто пять отдельных стран. Можете рассказать о каком-то финансовом взаимодействии Казахстана с соседями?
— Уровень взаимопроникновения наших финансовых институтов пока находится на низком уровне. Мы больше интегрированы с Киргизией — у некоторых наших банков там есть дочерние организации, но в других странах мы не так активно представлены. Узбекистан только-только открывается, но он представляет большой интерес, а наш крупнейший банк (Народный банк Казахстана.— “Ъ”) уже объявил о намерении открыть там дочерний банк. Для нас это позитив. Но сказать, что финансовый рынок Центральной Азии монолитен и имеет большие потоки, обслуживаемые в национальных валютах, что мы имеем взаимопроникновение и доступ на наши биржи — пока такого нет. По объективным причинам. Мы достаточно либеральны и открыты, но у нас пока нет узбекских или киргизских эмитентов. Но это, наверное, в силу того, что уровень корпоративного управления в этих странах пока недостаточно развит, чтобы прийти на нашу биржевую площадку.
— Эксперты утверждают, что пока нет общей экономической системы, нельзя говорить и об отдельном регионе.
— Тут надо понять, что первично. Если наш товарооборот будет расти, очевидно, что финансовые потоки нужно будет кому-то обслуживать. Финансовый сектор не может стать драйвером интеграции экономик.
— Как и в России, в Казахстане постоянно рассуждают об избавлении от нефтяной зависимости. А что сейчас делается для избавления от нее? И как вы оцениваете зависимость Казахстана от нефти — она выше или ниже, чем в России?
— В экспорте Казахстана примерно 60% занимает нефть и газовый конденсат. Металлы — менее 20%, а остальное — это формы обрабатывающего сектора, включая и сельское хозяйство. Задача правительства — увеличивать долю «ненефтяного» сектора. Но, к сожалению, в условиях, когда мы реализовали очень крупные проекты в нефтегазовой отрасли, например, запуск Кашагана (месторождение на шельфе Каспийского моря.— “Ъ”), который имеет очень большой потенциал, мы понимаем, что сложно найти отрасль-драйвер, которая будет расти быстрее как в стоимостном, так и в физическом выражении.
— Но ведь если нефтегазовый сектор расширяется, то логично предположить, что и зависимость от него будет расти.
— Я думаю, что она не должна критически увеличиваться, потому что недобывающий сектор тоже показывает значительные темпы роста. Мы реализовали достаточно большую инфраструктурную программу «Нурлы Жол», занимались строительством автомобильных и железных дорог, обновили энергетику с точки зрения транзитного потенциала. Мы построили дорогу почти на 4 тыс. км: Западная Европа—Западный Китай. Это позволило поднять доходы от транзита в десятки раз. Например, китайский порт на Тихом океане связан железной дорогой с Каспием, откуда товар можно отправить в Иран и Азербайджан и дальше в Европу, и оттуда же у нас идет дорога на юг — в Персидский залив. По сути, мы создали возможность для Китая транспортировать свои товары на Ближний Восток и в Европу быстрее, чем морским путем.
— Вы сказали «Западная Европа—Западный Китай». А мне в Казахстане рассказывали, что Россия не сделала свою часть маршрута и путь пока корректнее называть «Западный Китай—Западный Казахстан».
— Понятно, что со стороны России должна быть такая же возможность двигаться дальше. Пока, если я правильно понимаю, этот проект не реализован. Но мы не стали дожидаться, что Россия (закончит.— “Ъ”), а для России это тоже важный проект, просто он должен получить соответствующие оценки и решения в будущем. Но мы замкнули эти возможности на свои западные порты и двигаемся дальше. У нас в 20 раз вырос, например, поток товаров по железной дороге и доходы от этого.
— В январе президент Казахстана Нурсултан Назарбаев ездил в США. Ощутила ли после этого казахстанская экономика какие-то реальные плюсы?
— Во-первых, у нас президент очень активно работает сам лично, когда встречается с капитанами бизнеса в каждой стране. Он рассказывает о возможностях, которые могут иметь потенциальные инвесторы в Казахстане. Все государственные органы заинтересованы в привлечении инвестора — мы готовы ходить и сдувать с него пылинки. Но решение инвестора об инвестициях не принимается только исходя из климата в стране. Они оценивают и рентабельность своих проектов, и платежеспособность на будущее, понимая рынки сбыта, и наверняка эти решения не принимаются мгновенно.
— В то время как Россия находится под санкциями, другие страны ЕАЭС привлекают инвестиции и расширяют товарооборот с западными странами. Как это, с вашей точки зрения, влияет на Россию?
— Есть такая поговорка: нельзя хорошо жить, если соседу живется плохо. В данном случае, когда Россия сейчас испытывает неудобства из-за санкционной политики (Запада.— “Ъ”), я не думаю, что мы как страны-соседи и партнеры должны думать только о том, как извлечь свою выгоду. Если Казахстан будет извлекать пользу от привлечения зарубежных инвестиций и у России будет сильный сосед, который генерирует экономический рост, то, соответственно, товарооборот между нашими странами также будет расти. Выгодоприобретателем в итоге будет Россия.
— Замечали ли вы снижение интереса к России на казахстанском рынке ввиду ее ослабления из-за санкций?
— Чтобы дать оценку, более или менее основанную на объективном анализе, потребуется время. Я думаю, что прошло очень мало времени, чтобы оценить ту гипотезу, о которой вы говорите.
— Есть ли опасения, что враждебность Запада по отношению к России, в том числе усиление санкционного режима, как-то распространяется и на вас?
— Мы суверенная страна и не находимся ни под какими санкциями. У нас нормальные отношения со всеми нашими партнерами — и с Россией, и с США, и с Евросоюзом. Понятно, что санкционный режим — это достаточно новая реальность, которая не так давно присутствует. Еще понадобится время для осмысления связанных с новыми условиями экономических процессов и упущенных выгод, причем не только Россией, но и ее партнерами. Поэтому я бы постарался избежать оценок, что впереди будет только ухудшение. Но очевидно, что если в России будет происходить замедление экономического роста, то, конечно, для Казахстана это не будет благом.
— Вы, как и госпожа Набиуллина, достаточно негативно отзывались о криптовалютах. А нет ли угрозы из-за того, что на пространстве ЕАЭС достаточно разный подход к этому вопросу? В России дискуссия еще идет, а в Белоруссии и вовсе пошли по пути легализации.
— Это новый рынок, стандартов нет, и каждая из стран движется собственным путем, преследуя те или иные интересы. Именно в этом и заключается дифференцированность позиций. В Казахстане мы занимаем консервативную позиции по отношению к операциям с использованием национальной валюты при обмене на цифровые валюты. Мы считаем, что этот рынок надо ограничивать: он вряд ли представляет какую-то практическую ценность, не основан на реальных активах и исключительно волатилен в результате спекулятивных действий.
Если другие страны видят в этом свои возможности — это их право. Вы привели пример Белоруссии, это тоже надо будет посмотреть: насколько те задачи, которые они ставят перед собой, они выполнят. Я допускаю, что Белоруссия, создавая такого рода возможности, рассчитывает на большой российский рынок рядом, и ее позиция будет зависеть в том числе и от позиции России. Я знаю, что у российского регулятора позиция близка к позиции Национального банка Казахстана, и мы бы это приветствовали. Когда мы — представители центральных банков — собираемся вместе, мы говорим на одном языке. У нас в обществе тоже есть понимание того, что этот рынок может потребовать большего изучения. Технологии, которые лежат в основе, уже применяются во многих решениях.
— А можете ли вы рассказать, как именно система блокчейн применяется в государственных проектах?
— Мы продаем и покупаем ноты Нацбанка (государственные ценные бумаги) через мобильное приложение, используя удаленную идентификацию, а все операции по покупке и продаже проводятся через определенный реестр блокчейн. Этот проект мы уже реализовали. Дальше у нас есть проект электронного голосования в ПАО. То есть акционеры и миноритарные холдеры голосуют через мобильное приложение на базе блокчейн, и это супертема — ты понимаешь, что, никто не может изменить твое решение.