В театре «Практика» вышел спектакль Семена Александровского по пьесе Михаила Дурненкова «Война еще не началась». Рассказывает Алла Шендерова.
Спектакль маскирует общественно-политический памфлет под абсурдистскую клоунаду
Фото: Владимир Яроцкий/Пресс-служба театра "Практика"
За последние две недели это вторая московская премьера, основанная на тексте Михаила Дурненкова. Первой была «Утопия», поставленная в Театре наций Маратом Гацаловым (см. “Ъ” от 26 июня). «Война еще не началась» — цикл диалогов для трех актеров, персонажи так и названы: Первый, Второй, Третий. Пол и возраст актеров, как пишет драматург, не имеют значения, а последовательность сцен можно менять. И хотя в «Утопии» все более традиционно (есть единый сюжет, в котором существуют мама-папа-сын и заезжий бизнесмен), у двух текстов легко заметить общность.
В обоих действуют члены одной семьи, обменивающиеся скупыми, схематичными репликами («Ты с ума сошел? — Мы чуть с ума не сошли! — Мы звонили в школу! — Я чуть не поседел!»), но в этих скомканных диалогах есть секрет. Вот, скажем, у Чехова с его знаменитыми подтекстами слова служат ширмами: герои специально говорят не о том, что у них болит. Герои Дурненкова говорят почти как роботы, их речь не окрашена индивидуальностью, и в то же время за каждым словом четко видна их (точнее, наша) жизнь со всеми подробностями.
Диалоги из «Война еще не началась» разыгрывают не три, а девять молодых, но вполне искушенных артистов — те самые брусникинцы (выпускники мастерской Дмитрия Бусникина при Школе-студии МХАТ), что уже довольно давно обосновались в «Практике» и чьи «Чапаев и Пустота», «Это тоже я» и «Конармия» стали хитами.
Художник Леша Лобанов устроил на крошечной сцене «Практики» карнавал: развесил в глубине флажки с названием спектакля, надул шарики, установил манекены, витринные позы которых портят у кого маска мертвеца, у кого — пояс шахидки. Между рослыми манекенами притулились живые актеры — в цветных джинсах и майках и вырви-глаз париках. Двое из девяти в перерывах между репликами успевают побыть таперами — в глубине под флажками стоит пианино, прочие вторят их игре трещотками и пищалками: аккорды, написанные питерским композитором Настасьей Хрущевой, напоминают джинглы из музыкальных автоматов, как если бы их исполняли доведенные до отчаяния клоуны. Впрочем, «злость» и «отчаяние» — эмоции, которые Семен Александровский не пускает в свой спектакль. Они остаются за скобками — как и все подробности жизни Первого, Второго и Третьего, которые мы, к сожалению, знаем и так.
В спектакле есть пролог, взятый режиссером из новостей. Самое трудное для актеров — прочесть с экрана телефона новость, сняв парик и не прикрываясь образом. Потому пролог выходит слегка затянутым: зал не сильно веселится, слушая, как полиция арестовала австралийца, написавшего на пакетике с наркотой свой адрес — а вдруг потеряется; или как власти Нижнего Новгорода заделали на дороге яму, заметив, что она стала местом фотосессии для иностранцев.
Куда сильнее действуют диалоги Дурненкова, разыгранные от лица дурашливых паяцев: кто-то кричит, рвет страсти в клочья, кто-то красит текст в неуместно радужные краски. И спектакль вдруг расцветает. Исполнителей в три раза больше, чем героев, так что диалоги повторяются, а тут еще один из персонажей вдруг признается, что он (точнее, она — Анастасия Великородная) — робот с блоком абсурда, но блок сбоит, сгенерировать абсурд не получается; на смену роботу выходит семейка, в которой сын построил родителям дом, заехал навестить и теперь уезжает. Мать благодарит, тыркает молчащего отца: ты бы хоть слово сказал. Отец, дождавшись ухода сына, говорит, что сожжет этот дом — в пять утра, когда нет ветра. «И тогда он опять приедет. Ко мне» — эту фразу все та же Анастасия Великородная произносит, наполняя паузы между словами такой звенящей радостью прозрения, что эффект выходит сильнее, чем от целого спектакля об отношениях отцов и детей.
Есть среди эпизодов и такие, что хотелось бы, как говорят, «развидеть»: диалог жены тележурналиста, поверившей в фейковую новость про убитого ребенка, ведь ее с экрана озвучил муж. Придя домой и узнав, что жена в панике спрятала собственного сына у матери, он пытается ее разуверить: этого не было, тот ребенок жив — «чтобы они этого не сделали, мы сказали, что это было». «Тссс! Я… смотрю… новости!» — восторженно перебивает жена (Мария Крылова) — и зал накрывает волна отчаяния.
Война, что еще не началась, но конца и края ей нет, кроется тут не в точных словах, а в паузах, в улыбках, в том, с какой жадностью брусникинцы хватаются за свои пищалки и трещотки, пытаясь выпищать и вытрещать тот ужас, что мы не можем или боимся объяснить.
Словом, может, это и не самый совершенный спектакль Семена Александровского, на счету которого обаятельный хит «Топливо» и эстетский золотомасочный «Cantos» с Теодором Курентзисом. Но пищат, трещат и делают паузы в его спектакле очень точно.