На Карловарском фестивале прошли премьеры двух фильмов, которые заслуживают более пристального внимания, чем основная часть конкурсной программы. О картинах Раду Жуде и Романа Бондарчука рассказывает Андрей Плахов.
Румынская лента с 140-минутным метражом носит столь же демонстративно длинное название — «Мне плевать, если мы войдем в историю как варвары». Высказывание принадлежит маршалу и диктатору Антонеску, а сам фильм — одному из лучших режиссеров румынской «новой волны» Раду Жуде, который, похоже, становится ее мозговым лидером. Главная героиня — интеллектуалка Мариана (Иоана Якоб), задумавшая «реэнактмент» — концептуальную реконструкцию событий Второй мировой войны на главной площади Бухареста. Одним из самых болезненных и травматичных сюжетов этой истории стал геноцид еврейского населения из Одессы и сопредельных территорий, захваченных румынскими войсками.
Мариана убеждена, что правда — лучшее лекарство против недугов нации, но сталкивается с оппозицией на всех уровнях — вплоть до своего любовника, типичного конформиста, призывающего героиню сделать аборт, чтобы «не рушить его семью». Актеры массовки не хотят принять предложенную режиссершей трактовку событий, пускай и подкрепленную томами исторических исследований. Инвестор не только грозит прекращением финансирования, но и цинично рассуждает о всевозможных геноцидах как закономерных проявлениях природы человечества. Сколько евреев загубили румыны — 380 тыс.? Ну и что, а если бы было 5 тыс., об этом бы все забыли. Вы говорите, что в этой статистике мы идем сразу после немцев? Да, всегда мы остаемся на втором месте, черт побери. Не переживайте, вся Европа была антисемитской, мы просто подтянулись, чтобы стать европейцами.
Мариане удалось осуществить постановку в задуманном виде. Но каков ее эффект? Собравшаяся на площади публика рукоплещет холеным немецким солдатам, несущим знамя со свастикой. Неухоженную «советскую армию», поющую «Вставай, страна огромная…», встречают антирусскими выкриками. Полный экстаз толпы (во главе с чиновниками мэрии) вызывают румынские «герои» Второй мировой. И вот апофеоз: народ (во всяком случае, многие) радостно приветствует инсценировку сожжения евреев, загнанных в амбар; еще чуть-чуть — и история геноцида буквально повторится. Страшное и бескомпромиссное зрелище: эпоха варваров еще далеко не в прошлом даже в сегодняшней цивилизованной Европе.
Другой незаурядный фильм карловарской программы называется «Вулкан» и снят украинским режиссером Романом Бондарчуком. Действие этой трагикомической притчи происходит на юго-востоке Украины, в районе Каховского моря и выжженных солнцем скифских степей. Не Донбасс, но ментальность местных жителей, самый колоритный из которых — дядя Вова (Виктор Жданов), не так уж сильно отличается. Промышляют здесь тем, что ищут в земле металл, сдают его на лом, мечтают продать богатым немцам вырытые свидетельства «восточного похода» их предков. Главный герой — молодой киевлянин Лукас (Сергий Степанский) появляется здесь в роли переводчика миссии ОБСЕ, но машина застревает, попутчики исчезают, и парень остается in the middle of nowhere, посреди бескрайней степи.
Когда-то здесь кипела жизнь, в ту пору дядя Вова был главой рыбосовхоза. Следы этой и еще более ранней жизни возникают как степные миражи: вдруг в раскаленном воздухе материализуется хор украинских женщин, поющих «Пливе човен, води повен…». Следы прошлого в виде затопленных деревень таятся и на дне Каховского моря. А вот на поверхности ничего не осталось — повсюду дикое поле с волчьими законами, нелепыми драками, бандитами в камуфляже и коррумпированными ментами.
И, однако, фильм Бондарчука не похож ни на гротеск, ни на чернуху. Его суть выражает мать дяди Вовы, старуха, прожившая всю жизнь на одном месте и не давшая убежать отсюда сыну. Она говорит Лукасу: это у вас там в Киеве есть президент, депутаты, милиция, а у нас нет ничего, есть только земля, которая держит нас и дает нам силу. «Вулкан» с его мощной изобразительной фактурой и талантливой символикой самым неожиданным образом возрождает традиции поэтического кино Украины, которое, как, выясняется, не умерло и не опошлилось. Это также свидетельство появления зрелого кинематографа — одновременно патриотичного и критического.