«Раньше люди не были настолько чувствительны»

В начале августа в прокат выходит новый фильм Гаса Ван Сента «Не волнуйся, далеко он пешком не уйдет». «Огонек» побеседовал с прославленным американским режиссером

«Не волнуйся, далеко он пешком не уйдет» — американский трагикомедийный фильм. В его основе — реальная история Джона Каллахана (1951–2010), карикатуриста из Портленда, изложенная им самим в одноименных мемуарах, которые были изданы еще в 1989 году. 21-летний Джон Каллахан попал в автомобильную аварию по вине водителя, после чего оказался прикованным к инвалидному креслу. Вскоре Джон начал рисовать: особенно ему удавались карикатуры. Он стал публиковаться в портлендской газете Willamette Week. Его стиль — сырой и грубый (он рисовал, держа простой карандаш сразу обеими руками) — отличался специфическим черным юмором. Художник не щадил ни собственной физической ограниченности, ни привязанности к алкоголю; одновременно его работы — это едкая сатира на американские нравы. Гас Ван Сент решил снять фильм о Каллахане еще в 1990-е и даже сам написал сценарий. На Берлинском кинофестивале картина стала зрительским фаворитом, однако призов не получила. «Огонек» поговорил с режиссером, узнав в том числе, от чего зависит успех и провал фильма.

— Как вы узнали о Джоне Каллахане? Вы ведь, кажется, очень давно этой историей заинтересовались…

— Понимаете, это было как раз несложно: дело в том, что Джон был почти моим соседом. Правда, заинтересовался я его судьбой гораздо позже. Вначале я лишь слышал, что какой-то безумец гоняет по улицам на инвалидной коляске. Джон ездил по одному и тому же маршруту, обычно вдоль 21-й и 23-й авеню в Портленде. Такие гонки для него часто плохо заканчивались. Но поскольку жизнь приковала его к инвалидному креслу и кататься на скейтборде или лыжах он не мог, ему приходилось воплощать свои желания таким экстремальным способом. Видимо, по натуре он был и остался искателем острых ощущений. После аварии Каллахан мог двигать лишь руками. В какой-то момент он посвятил себя рисованию карикатур. Его рисунки были вольные, смешные. В них он нарушал всевозможные на тот момент табу, не стеснялся затрагивать самые неловкие темы, в том числе физиологического характера. В 2010 году в возрасте 59 лет он умер. Но я успел с ним лично познакомиться. Проект картины пришел ко мне через покойного уже актера Робина Уильямса. Робин тогда снимался у меня в картине «Умница Уилл Хантинг». Однажды он попросил меня дать ему возможность сыграть биографию одного карикатуриста. Он следил за творчеством Каллахана. Думаю, для Робина Уильямса эта история была личной по нескольким причинам. Во-первых, Уильямс дружил с известным актером Кристофером Ривом, который также стал инвалидом на пике своей славы в результате несчастного случая с лошадью. Наверное, в память о Кристофере Уильямс решил снять свой фильм. Кроме того, как это ни печально, у Робина Уильямса также были проблемы с алкоголем, как и у Каллахана. Вероятно, эта картина должна была стать терапией для Робина. И, конечно, он хотел сыграть в ней главную роль. К сожалению, он не дожил до этого момента. Видите, в результате эта история связана для меня с памятью сразу о нескольких людях, которые мне дороги. И снять ее — это уже было что-то вроде моего долга.

— В результате главная роль досталась Хоакину Фениксу. Как проходили съемки?

— Как я уже сказал, до смерти Каллахана у нас была возможность с ним общаться. Он знал, что мы хотим снять о нем фильм, но не хотел контролировать процесс. Более того, он предпочитал оставаться на дистанции, следил за нами издалека. Вероятно, хотел, чтобы мы добавили к его истории собственные фантазии. Иногда мы заходили к нему домой, к нашему приходу он обычно рисовал карикатуры; иногда мы обменивались фразами. Подготовка в основном состояла из обсуждения книги, автобиографии Каллахана, которая легла в основу картины. У Хоакина была своя манера работы со сценарием. Он брал книгу, фломастеры и членил текст разными цветами, а затем покрывал поля книги своими пометками. Что он там писал, никто разобрать не мог. Но Хоакин очень организован и профессионален, и, я думаю, ему неинтересно, что я думаю по поводу его методов. Да и я привык доверять актерам. В американских школах драмы и актерского мастерства ученикам достаточно толково объясняют, как готовиться к роли. Все они знакомы с методом Станиславского, с детства научены анализировать себя, свое «я», чтобы добраться до сути своих персонажей. Я называю все это театральным методом, хотя он используется и в мире кино. Но на экране все ведь увеличивается — действия, лица… Чрезмерная психологизация образа может сделать картину лишь чрезмерно грубой и подавляющей. Хоакину это тоже известно. Когда мы начали обсуждать сюжет, он просто сказал мне, что ничего объяснять не нужно. Он сам во всем разберется, выучит диалоги и придет на съемки.

— Почему написание сценария заняло так много времени? Ведь проект обсуждался с конца 1980-х?

— Как я уже упомянул, эта картина была детищем Робина Уильямса. Он независимо от меня купил права на книгу и вначале подумывал про самостоятельную съемку. Потом он пригласил меня для консультаций по поводу сценария. У нас были две версии сценария, совершенно отличные друг от друга. Далее возникли трудности с финансированием. Несколько моих картин не принесли ожидаемых сборов, о них были написаны, прямо скажем, не очень лестные отзывы. Не могу сказать, что это происходило впервые. Мне уже приходилось сталкиваться с резкой критикой в адрес своих картин. Но студии запаниковали. Кому хочется терять время и деньги? Так и получилось, что проект я заканчивал в одиночку — ни Джона Каллахана, ни Робина Уильямса уже не было в живых.

— От чего зависит успех и провал картины? Как относитесь к критике? Как восстанавливаетесь после очередного провала?

— С возрастом привыкаешь, когда твои работы подвергаются нападкам, и не принимаешь все слишком близко к сердцу. Конечно, мне свойственны эмоции, и когда фильм не очень нравится зрителю или не окупается в прокате, мне тоже грустно и тревожно. Но когда я слышу критику, то всегда пытаюсь оставаться объективным, как бы посмотреть на себя и сложившуюся ситуацию со стороны. Однако в искусстве не может быть объективности. Кому-то нравится картина, кому-то — нет. Все мы люди разные. Настоящее искусство можно проверить только временем. Точно не могу сказать, что влияет на успех или провал картины. Но, чувствую, что чем больше политических ограничений в обществе, тем это лучше для искусства. Шедевры часто создавались в периоды ограничения творческой свободы. Если возьмусь анализировать свое собственное творчество, то фильмы, которые я снял во время президентства Билла Клинтона — «Умница Уилл Хантинг», «Психо», «Найти Форрестера»,— мне кажутся не очень интересными, я бы сказал, даже скучноватыми. Когда Джордж Буш появился в Белом доме, мои картины — «Джерри», «Слон», «Последние дни» — стали темными, почти экстремальными. С Обамой у меня появилась какая-то условность, ненатуральность.

— Согласно вашей логике сегодня от вас следует ожидать только шедевров.

— (Смеется.) Конечно, я понимаю, что Америка очень изменилась с приходом Трампа, но она еще далека от своего конца. Голливуд действительно продолжает становиться более условным и уже потерял всякую связь с реальностью. Хотя массовые картины никогда реальности и не отражали. Однако помимо Голливуда существует американское независимое кино, которое правдиво передает состояние современного общества — кроме тех идеальных вариантов, которые навязаны студиям. Ну, вы знаете примерно эти сюжеты — где представитель среднего класса со своей семьей счастливо живет в одном из американских пригородов… К своему стыду признаюсь, что и мне иногда присущ этот местечковый менталитет. В парадах и протестах я не участвую, предпочитаю жить отшельником, подальше от общества. Когда из пригорода Нью-Йорка я переехал в штат Орегон, мне сразу понравилось это место. Оно мне напомнило остров, изолированный от остальных штатов. Все здесь устроено для идеальной, тихой жизни — рыбалка, прогулки по лесу, сад-огород. Чем больше беззакония я чувствую в обществе, тем чаще замечаю, что хочется уйти в себя, жить в своем маленьком мирке. Думаю, подобная установка очень опасна, но, увы, она особенно распространена у людей среднего достатка, или, как принято было говорить раньше, большинства. Может быть, кому-то это выгодно? Я не очень уверен, только так чувствую. Сегодня вообще стало сложно снимать кино. Невозможно отдаться свободному течению фантазии. С женщинами не пошутишь, у них сейчас есть «MeToo» (#MeToo — хештег, ставший популярным в социальных сетях в октябре 2017 года, символизирующий осуждение сексуального насилия и домогательств, получивший распространение в результате скандала и обвинений кинопродюсера Харви Вайнштейна.— «О»).

Гэги теперь не понимают, животных трогать опасно, можно подвергнуться нападкам защитников окружающей среды, в расовую политику вообще соваться не следует: она всегда была очень чувствительной темой.

Раньше, во времена, когда жил Каллахан, люди не были настолько чувствительны. Правда, я заканчиваю свою картину как раз в тот момент, когда его карикатуры начали подвергаться жестокой критике. Особенно когда они стали публиковаться не только в региональных газетах, но и изданиях национального значения. Но ведь это нормально: чем выше забирается человек, тем больше у него проблем, тем чаще его критикуют.

— Вы называете себя отшельником, но у вас есть картины, которые как раз активно влияли на общественную жизнь. Взять хотя бы «Слона». Именно с него началось обсуждение темы насилия в американских школах…

— Может быть, и так, но с тех пор в американском обществе мало что изменилось, а стрельба и насилие продолжаются и дальше. Когда я работал над «Слоном», мне были интересны психологический анализ и мотивы, заставившие юношей пойти на подобное преступление. Тогда я подумал, что смог бы разобраться в них. Ведь речь шла об интеллигентных ребятах, которые неожиданно почувствовали себя никому не нужными и задумали подобное. («Слон» снят по мотивам массового убийства в американской школе «Колумбайн» в апреле 1999 года.— «О»).

Но последний случай во Флориде (в феврале 2017 года 19-летний Николас Круз открыл стрельбу в своей бывшей школе во Флориде, убил 17 человек.— «О») показался мне особенно грустным. На сегодняшний момент в США оружие по-прежнему в свободном доступе, продается чуть ли не в каждом супермаркете. Я даже сам однажды приобрел пистолет. Не то чтобы когда-либо планировал его применить, но помню, что подумал: «Раз можно, почему бы и мне не купить!» Я так им никогда и не воспользовался, его у меня кто-то украл. Сегодня я уже не уверен, что знаю, как повлиять на общество. У Джорджа Клуни, например, по этому вопросу больше компетентности. Он с недавних пор выступает против свободного ношения оружия, подписывает петиции, ходит на телевидение… Но, думаю, даже ему будет непросто добиться успеха. Америка консервативна. Всего какие-нибудь 150 лет назад эта страна была Диким Западом, и этот менталитет все еще культивируется во многих штатах. Тем не менее меня восхищают активисты. Есть в них что-то молодое, дерзкое, романтичное, сексуальное и радикальное. Но, увы, такая активность не для меня. Поэтому я лишь способен снимать про это фильмы.

Беседовала Татьяна Розенштайн