В рамках Monaco Dance Forum на исторической сцене Opera Garnier состоялась премьера балетного вечера, спродюсированного Вони Сарфати, под названием «Танцуем с Бергманом» — к 100-летию режиссера три шведских хореографа представили свои новые работы. Проект дебютировал в Париже, в день столетия Бергмана был показан в Монако, будет представлен в Стокгольме и останется только в записи. Рассказывает Татьяна Кузнецова.
Ана Лагуна и Матс Эк тряхнули стариной в память об Ингмаре Бергмане
Фото: Erik Berg
Это был нетривиальный оммаж. Название отражало его суть: великий режиссер был представлен как хореограф. Не только потому, что танец настолько увлекал его, что главных героинь по крайней мере двух своих картин — «Жажды» и «Летней интермедии» — он наделил профессией танцовщиц. И не потому, что упоенно снимал балетный класс, мегеру-училку, надрывные большие батманы потеющих женщин, ноги в пуантах, ящик с канифолью, репетиции «Лебединого озера» и эстрадных подтанцовок. И даже не потому, что вместе с хореографом Доней Фойер поставил на шведском телевидении «Танцы проклятых» — безмолвный фильм на музыку «Балета неблагодарных» Монтеверди о четырех женщинах, весь на крупных планах, на движении глаз, рук, пальцев, запрокинутых голов, разлетевшихся волос, выгнутых по-лебединому шеях и губ, прильнувших к яремной вене.
Балет в этот вечер затопило бергмановское кино. Однако видеоряд был смонтирован не из знаменитых сцен из культовых картин, а из вольной нарезки маргинальных эпизодов, густо приправленной любительскими кадрами со съемок фильмов. Эпизоды выбирали сами хореографы, каждый — свой.
Йохан Ингер обратился к «Танцам проклятых» и Монтеверди. Как и Бергман, он снабдил свой балет видеообращением к зрителям, только у Ингера смысл происходящего (а спектакль повторяют дважды, второй раз — после объяснения замысла автора) растолковывала участница постановки Бергмана — актриса, игравшая в 1976 году девочку, главную жертву моральной тирании. Четыре женщины, заключенные в замкнутом пространстве,— покойная мать, ее дочь (в двух ипостасях, светлой и темной) и внучка-подросток, за чью судьбу и идет борьба между поколениями.
Свой балет Йохан Ингер начинает и заканчивает бергмановскими мизансценами, но его постановка куда яснее и прямолинейнее первоисточника. Выбранные им движения — одновременно иллюстративные и символичные — позволяют уяснить суть дела с первого раза, настолько внятны экспозиционные монологи каждой из героинь, очевидны их характеры, побуждения и взаимоотношения. Телесная тяжесть, полусогнутые колени, резкие углы директивных поз, рука, жесткой доской накрывающая голову, рука, воздетая к небесам,— пластические черты «черных» женщин: покойной матери, чья воля определяет жизнь ее потомков, и той ипостаси ее дочери, которая изломана тираническим воспитанием. Девочка (эту роль танцует подросток, дочь Ингера, и ее пластилиновая мягкотелость как нельзя лучше соответствует наивной неискушенности персонажа) поначалу вся на полупальцах, даже легкомыслие классических petit battement посверкивает в комбинациях ее вариации; в финале, уже побежденная, она беспомощно семенит на полу-плие в объятия бесповоротно сплотившейся семьи. Самая драматичная — роль «светлой» матери, пытающейся защитить свое дитя, подарить ей ту внутреннюю свободу, которой лишена она сама. Но и тут все очень прозрачно: и дуэты-поединки со своей темной половиной, и лирические диалоги-объятия с дочерью, и покорное дублирование движений святоши-матери. Впрочем, повторный просмотр спектакля скуки не навевает, позволяя рассмотреть упущенные нюансы и детали весьма насыщенной хореографии.
«Мыслями о Бергмане» назвал свою новеллу 34-летний Александр Экман. Он сам написал к ней текст и сам станцевал, начав с бергмановской фразы «Танец — это удовольствие». И пусть у Бергмана дальше значились и «отчаяние», и «страх», и «одиночество» — Экман танцевал чистое удовольствие. Легкий, мускулистый, складный, заводной, он скакал как дитя и прыгал как записной «классик». Он бегал по авансцене, едва успевая затормозить у кулис, пускал волны телом как хипхопер и попсово вращал бедрами как тинейджер на дискотеке. Он описывал, как оробел бы, доведись ему встретиться с Бергманом, и, пожимая воображаемую руку гения, трясся осиновым листом. Он вальсировал с девушкой из публики, прыгал в оркестровую яму и неумирающим Петрушкой вновь возникал на сцене в клубах дыма. Ноктюрн Шопена придавал его лицедейству оттенок печали, напоминая, что все когда-нибудь заканчивается — и молодость, и удачливость, и творческая активность, и легкость бытия.
Контрастом к этому упоению жизнью (которого при желании можно сыскать у Бергмана в избытке) стал третий спектакль вечера, «Память», в исполнении патриархов — 73-летнего хореографа Матса Эка и его 64-летней жены Аны Лагуны. В отличие от коллег Матсу Эку не было нужды вдохновляться фильмами: Бергман всегда был частью его жизни — не только в те времена, когда будущий хореограф работал вместе с ним в Королевском драматическом театре Стокгольма. И понятно, что балет Эка «Дом Бернарды Альбы» (1978), в одночасье сделавший его мировой знаменитостью, был поставлен под впечатлением от «Танцев проклятых», тем более что соавтор Бергмана Доня Фойер была первой учительницей Эка на поприще modern dance. Так что его «Память» не мировая премьера, не балет «по случаю». Новелла датирована 2000–2018 годами, в России ее видели в 2005-м, ее детали варьируются, что-то исчезает, появляется что-то новое, но суть та же: воспоминания о счастье и прощание с ним.
Счастье тут камерное, семейное, но безграничное. На сцене — обычная мебель: тахта, телевизор, офисное кресло, торшер. И черный портал, пройдя через который герой Эка оживляет воспоминания: первые объятия с любимой, интимные шуточки, ликующий бег по жизни рука об руку, ребенок, ссоры, ее уход, одиночество. Любовный дуэт двух немолодых людей мог бы шокировать неуместной откровенностью, если бы он не был исполнен с такой трогательной искренностью и таким восхитительным профессионализмом, который заставляет задуматься о преимуществах мудрого старого тела перед юным, резвым, но бездумным. Фирменную хореографию Эка, полную бесхитростной сентиментальности и грустной самоиронии, неприкрытой телесности и застенчивой мечтательности, никто не исполняет лучше ее авторов, самого хореографа и его музы. Отчаянно грустно смотреть на то, как два старика, обливаясь потом и выбиваясь из сил, танцуют историю своей жизни. Но грустно не от их старческой немощи, а от того, что так балеты Эка не станцует никто и никогда.
Но, какие бы воспоминания или фильмы ни вдохновили трех знаменитых шведов на постановки в честь Бергмана, все участники вечера убедительно доказали, что именно юбиляр во всей полноте своего творчества и стал тем фундаментом, на котором вырос ни на что не похожий шведский современный танец. Уникальный гибрид прозы и поэзии, метафор и бытовизмов, психологизма и аллегорий, если чего и лишенный, так это пафоса и претенциозности.