Команда исследователей из РАНХиГС изучала особенности деревенской жизни в России и Китае, обнаружив как общие беды, так и характерно российское нежелание их решать. Почему в будущее российской деревни не верят ее собственные обитатели, «Огонек» спросил у соавтора исследования, завлабораторией методологии социальных исследований РАНХиГС Дмитрия Рогозина
Жизнь на стыке города и деревни, как выяснили социологи, неприглядна и неустроенна
Фото: Константин Кокошкин, Коммерсантъ / купить фото
— Вы вернулись из экспедиции в китайскую деревню и провели масштабный опрос деревни русской. Есть сходство?
— У нас есть общие проблемы. Сотрудничество с Китайским сельскохозяйственным университетом было важно тем, что помогло увидеть ситуацию в сельской местности свежим взглядом, обнаружить универсальные сложности и ограничения в развитии современных деревень. Китайцы свою озабоченность сформулировали максимально точно: приход города в деревню разрушает обоих, создавая «промежуточные» формы жизни, которые гораздо уязвимее просто «городской» или просто «деревенской» жизни. Однако этот приход необратим, и нужно понять, как с ним справляться. Поэтому те же китайцы объявили у себя долгосрочную программу «ревитализации» сел, противопоставив ее «модернизации», которая делает столкновение с городом только болезненнее. У нас стратегического видения того, к какому будущему идет российское село, просто нет. В лучшем случае кажется, что будущее села — это «выход в город», принятие городских правил игры и хозяйствования, но в переводе на русский это все то же отсутствие будущего, конец деревни. Китайским коллегам было очень интересно, как Россия развивает поселения, примыкающие к большим городам, как сглаживает конфликты между территориями. Мы честно говорили, что идем наощупь — и имеем встречный интерес к опыту соседей.
— И как же город размывает село?
— В ходе последнего июльского исследования мы набрали массу интересных примеров. В общем виде ситуация выглядит так: жило-было село, где 3–4 поколения людей оставались на своей территории, чувствовали себя хозяевами земли. Вдруг к ним проложили дорогу, рядом поставили заправку или нефтепровод куда-то пошел мимо — и начались чудеса. Сначала появляется дух Остапа Бендера: мимо плывут деньги, и народ соображает, что можно сделать врезку в трубу, или с ГИБДД о чем-то договориться; потом сообщество чует, что по этой дороге можно уехать, возникают вахтовики. Начинается копирование городского образа жизни в его самых простых, внешних элементах — от любви к долгоиграющему молоку до мечты о работе в «индустрии красоты» (туалеты при этом остаются на улицах). Очень скоро возникает ощущение, что жизнь здесь — временная, и вкладываться в место проживания не стоит. Даже если большинство селян так и не сдвинутся с места, сидят они как бы «на тюках», забывая даже косить огороды. Этих призрачных деревень, население которых поняло, что их образ жизни не имеет никакой ценности в «городской картине мира», в России масса. Впрочем, и в Китае их хватает.
— А как вы проводите границу между селом и городом? Вот дачники, например, они кто? Особенно если живут за городом по полгода и более…
— С делением все очень сложно: есть анклавы городского образа жизни на селе, а есть окраины малых городов — каких-нибудь Великих Лук, Мичуринска, которые существуют совершенно по-деревенски: с печным отоплением, сараями, курами. По-хорошему стоило бы говорить именно об «образах жизни», которые могут воплощаться в разных местах. Но у нас просто нет адекватного и современного «образа деревенской жизни», поэтому обитатель даже самого малого городка не решится назвать себя «человеком деревни». Что касается дачников, то усилия по их интеграции в деревенскую жизнь, как ни странно, в последние годы предпринимает местная администрация. Поскольку количество прописанных людей прямо влияет на бюджет поселения, чиновники идут на разнообразные сделки: обещают людям за переезд и прописку в деревне предоставить какую-то землю на развитие, упростить межевание участка или другой бартер. Конечно, эти процессы заметнее не где-то в Подмосковье, а в более отдаленных регионах. Но они сказываются и на отношении к дачникам: появилась большая группа деревенских, которые к дачникам относятся хорошо.
— Это ведь пример благополучного общения города и деревни?
— Как правило, дачник воспринимается как человек, за которым идут деньги: он создает рынок сбыта «деревенских продуктов», которые самим деревенским уже не нужны, дает способ пополнить бюджет поселения. Но барьер «свой-чужой» здесь все-таки ломается с трудом: дачник чаще всего «чужой», и прежде всего потому, что все видят — он приехал сюда не работать, а отдыхать. «Пространство работы» и «пространство отдыха» — всегда что-то вроде разных миров в рамках одного поселения.
— А местные на селе действительно работают? Как же «заброшенные огороды», о которых вы говорили?
— Деревня остается местом мужского труда, хоть население там преимущественно женское. Мы обнаружили три условные группы работников. Первая, традиционная,— это люди, официально трудоустроенные на селе: истопники в местной школе, водители, механизаторы, поставщики дров, а также представители всех профессий, связанных с сельским хозяйством и лесным промыслом. Эти люди в собственном смысле слова и являются «своими», но их обычно немного. Вторая, как правило, большая группа — это вахтовики, которые по полмесяца и более живут вне своей деревни. Они наиболее обеспечены и задают стандарты потребительского поведения в деревне. И, наконец, третья группа — это те, кого можно назвать «шабашниками»: работники, перебивающиеся случайными заработками в теневом секторе, получающие оплату когда деньгами, когда натурой. Их основные заказчики — сельские пенсионеры, которым нужно то туалет подправить, то огород вскопать. В этом смысле пенсионеры играют важнейшую социальную роль на селе: как наиболее экономически стабильная прослойка создают рынок труда для низкоквалифицированных сельских мужчин, не давая им окончательно сползти в бедность или спиться. Впрочем, сейчас, когда «молодых пенсионеров» на селе не останется, судьба наиболее депрессированных работников видится в темном свете: по-хорошему, государству следовало бы предусмотреть какие-то меры поддержки всех тех, кто напрямую зависел от пенсионных доходов, а это далеко не одни пенсионеры.
— Вернусь к вопросу: все три группы деревенских работяг отличаются от дачников? Как они переживают воздействие города на село?
— Мне хочется здесь подробнее остановиться на проблеме вахтовиков. Очевидно, что они как раз та точка соприкосновения города и деревни, о которой мы говорим. Вахтовиков, как показывают другие наши исследования, очень любят российские предприятия. Даже когда можно нанять местных, они предпочитают приезжих: доходит иногда до смешного — население одной области ездит в другую на вахтовые заработки, и наоборот. В чем причина? В том, что вахтовик — это человек, который выкладывается полностью, особенно когда оплата сдельная и за сверхурочные дают больше денег. Он более эффективен. Что интересно, для человека это тоже эмоционально более интересная форма работы: она вносит в его жизнь особую динамику, драйв. В опросах вахтовиков мы регулярно фиксируем, что люди не хотят другой занятости, потому что боятся оседлости. Но — и в этом колоссальная проблема — вахтовики самой своей успешностью показывают, что там, где живешь, работать не стоит. Поскольку они выкладываются в тех местах, куда уезжают за длинным рублем, дома они готовы только отдыхать. Вахтовик, даже когда он в деревне, совершенно выпадает из хозяйственного оборота своей оседлой семьи. В результате возникает удивительное: огороды зарастают как раз у самой обеспеченной прослойки сельских жителей.
— Но для своего стола, живя на земле, деревенские еще что-то выращивают?
— Можно считать, что наше исследование зафиксировало некий исторический момент — в среднестатистической российской деревне больше не заводят для себя никакую скотину, кроме кур, (это замечание не относится к дачникам, а также отдаленным, изолированным хуторам и селам с особой культурно-религиозной спецификой). «Для себя» в широком смысле, то есть для своих, деревенских.
Какое-то подсобное хозяйство у сельского жителя еще может существовать, если есть рынок сбыта в лице дачников. От огорода в общем случае остается самая малость.
Когда мы спрашивали, почему так, селяне отвечали что-то вроде: «Хорошо стали жить, зачем это все?..» Такой ответ — лукавый. Потому что на самом деле в деревне произошла замена условно экологически чистых, местных продуктов на магазинные продукты низкого ценового сегмента. Обычная ситуация: село за Уралом, мы в экспедиции, и нас приглашают в конце недели на праздник. Приходим: стоит убранный стол, а в центре главное блюдо — пельмени из магазина, московской марки. Под лавкой при этом виднелись закатанные банки деревенских разносолов, мы уточнили: а почему их не поставили на стол? Хозяйка удивилась, пояснив, что гостей абы чем не кормят, гостям лучшее дают… Это интересный слом. Деревня сейчас переживает то, что, может быть, переживала городская Россия в 90-х, когда к нам хлынули разнообразные «ножки Буша».
Административное решение об объединении деревень имело и еще одно интересное последствие: когда поселения стали большими, в них пришли крупные торговые сети, вытеснив сельпо. Народ обомлел от разнообразия и доступности еды и еще не осознал проблему с ее качеством. Деревенские бабушки поголовно предпочитают долгоиграющее молоко свежему, потому что и «для пищеварения лучше» (видимо, потому что все микроорганизмы убиты), и хранится дольше. Плюс, конечно, приход торговых сетей прикрыл последний рынок «местной продукции»: в старых магазинах из-под полы всегда велась торговля товарами собственного производства, а теперь она стала невозможна
— Но есть же примеры успешных фермерских хозяйств. Даже продукцию их кое-где можно купить. Значит, возможно предпринимательство в деревне?
— Я бы разделил ваш вопрос на два — про успешные хозяйства и саму возможность предпринимательства. Успешных хозяйств так мало, что в нашем исследовании они практически не попадались, в результате, мы не смогли выделить «фермеров» в отдельную группу сельских работников. При этом замечу: мы все-таки ориентировались на села, жители которых готовы были отвечать на наши вопросы, то есть это далеко не самое дно. Кроме того, большинство имеющихся успешных фермеров — это как раз вчерашние городские жители, слабо интегрированные в структуру деревенских связей. Вторая тема — про возможность предпринимательства. Мы интервьюировали нескольких если не фермеров, то просто предприимчивых людей на селе, которые держат хозяйство, продают что-то в городе и прочее (часто не регистрируясь). И отметили одну характерную деталь: мотивация их труда — не предпринимательская, а чисто потребительская. Они зарабатывают деньги, чтобы купить на Новый год хороших конфет, к весне — новую стиральную машину, а по осени отправить ребенка учиться в город. Любые мысли о расширении своего производства, вложении в хозяйство стандартный деревенский труженик блокирует: а зачем? Это риск, становишься виден, свои не поймут, придут проверки — кому это надо? Слышишь ответ: «Нам хватает». Повторю: мы не обнаружили ни одной группы деревенских жителей, которые бы воспринимали село как место, где можно развиваться и чего-то достичь. Это все к вопросу об образе будущего.
— Исходя из вашей логики (приход города разрушительно влияет на сельский уклад), можно предположить, что отдаленные поселения, куда не добралась цивилизация, должны развиваться успешнее. Так?
— Описанная закономерность работает далеко не для всех: если поблизости от вашего изолированного поселения нет никаких ресурсов, развиваться вы не будете. Однако для отдельных типов поселений, которые лучше назвать хуторами и которые специализируются на различного рода «промыслах», как их называет социолог Симон Кордонский (будь то сбор и продажа дикоросов, пушная охота и пр.), изоляция действительно приносит дивиденды. Мы бывали в нескольких таких хуторах: их жители свои контакты с городом регулируют сами и чувствуют, что инициатива в их руках. Скажем, стоит дом на хуторе, его хозяин огородил жердями и выкосил пространство вокруг дома на гектар. Это что, его земли? Нет, конечно, но он создает себе комфортную среду для проживания и хозяйствования. Найти такое в обычной деревне практически невозможно: там рядом с ухоженным, крепким домом может находиться заброшенный участок, и никто не подумает его обиходить. Вероятно, здесь есть какая-то проблема, почему приход городской прагматики в село — будь то в лице государства или бизнеса — лишает местных почвы под ногами. У нас этот приход все еще похож на колонизацию. Даже Китай, возвращаясь к нашей первой теме, у которого деревенский уклад все-таки сохранился больше, чем у нас, обеспокоен разрушением этого уклада, а мы воспринимаем все как естественный процесс. Но он на самом деле не естественный, а очень насильственный.
— Но если никто не хочет жить в деревне, вести «деревенский образ жизни» — что тут сделаешь? Может, надо допустить всеобщую урбанизацию…
— Это иллюзия. В такой стране, как Россия, все население не может жить в городах, какие бы программы ни предлагали известные экономисты. И потом, кто вам сказал, что никто не хочет жить в деревне? Когда мы задавали соответствующий вопрос нашим респондентам, однозначно уехать в город хотели бы только 30 процентов деревенских жителей, а под 70 процентов предпочитают остаться. Строгой возрастной зависимости нет, более того, даже те молодые, которые хотят уехать, обычно добавляют: «Если бы здесь работа была, я бы остался». Вахтовики, замечу, тоже не готовы переезжать туда, где зарабатывают. Кроме того, нас приятно удивила новация последних лет — почти повсеместно стали появляться «Праздники села», которые устраиваются своими силами, кустарно и душевно. То есть проблема в чем-то другом, не в людях.
— Мала господдержка?
— Не скажу, что мала: по мысли наших респондентов, скорее неудачна. В опросах мы традиционно встречаемся с огромным количеством жалоб селян на федеральный центр, его программы и подходы. Часто говорят, что так проявляет себя патернализм. Я не уверен: социологи просто воспринимаются массой россиян как способ дать «обратную связь» государству. И выразить общее возмущение можно коротко: почему из многих опций получить какую-то услугу, сделать что-то в селе всегда работает одна и притом худшая? Часто отмечается, что «там наверху» какая-то своя логика, неприменимая «на земле». Плюс у людей выработалось колоссальное отвращение к политике из-за безобразной предвыборной агитации, которая ведется в сельской местности: там ставка делается почти исключительно на популизм, потому что предполагается, что необразованным деревенским жителям большего не надо. С «реальной политикой» люди практически незнакомы, и это только усиливает отчуждение. Возможно, городу и деревне не хватает как раз социологического, а не экономического взгляда друг на друга, который обещает выход за рамки потребительски-колонизаторского отношения к другому.