"Последний, безвыигрышный бой", или Разговор о занятости в старшем возрасте
Нынешние представления о старости локализованы в обсуждениях пенсионной реформы. Последняя редуцирована до единственного вопроса — возраста выхода на пенсию. Одни говорят об антинародном повышении возраста и ущемлении базовых прав пожилых людей, другие — о складывающемся дисбалансе работающих и ушедших на заслуженный отдых и бюджетом дефиците. В обеих позициях отсутствуют представления о старении как значимом периоде человеческой жизни, смысл которого не укладывается в формулу физиологического обеспечения. Другими словами, разговор о старении как периоде, требующем исключительной заботы и поддержки, а о стариках как объектах такой поддержки, выносит за скобки субъектность стареющего человека, подчиняет его внешней заботе и опеке. В социологии старения этот феномен публичной речи именуется объективацией, или дискурсивным эйджизмом, отказывающим старику в самостоятельном принятии решений, вменяющим ему пассивное, иждивенческое мировоззрение.
Фото: Александр Петросян, Коммерсантъ
— Как вы полагаете, могут ли сейчас такие люди, как вы, реализовать свои возможности и устремления в жизни? Варианты: могут, скорее могут, не могут, скорее не могут,— спрашивает интервьюер 74-летнего мужчину из Егорьевска Московской области.
После затянувшейся паузы, в сердцах:
— Ну какие возможности? Пенсионер — это все. Вторая группа. На работу нельзя. А так, конечно, я технолог, мог бы еще что-то сделать. Но теперь только в охранники.
Интервью стандартизированное, потому интервьюеру требуется получить ответ, исходя из предложенных:
— Понятно. Но как вы полагаете, могут ли сейчас такие люди, как вы, реализовать свои возможности и устремления в жизни? Могут, скорее могут или не могут, скорее не могут?
И вновь задумался. Люди в возрасте не отвечают реактивно. Они привыкли говорить по существу, а значит, развернуто, обоснованно.
— Ну как вам сказать? Мне тут один молодой человек сказал: "Мужчины должны умирать в бою!"
— Понятно.
— А я ему говорю, я иду тоже в последний бой, который, знаю, безвыигрышный. То есть ищу себя и что-то делаю в этой жизни, к счастью. Помогаю сыновьям, друзьям, выполняю работы. Еще все удивляются, почему знаю все: и сантехнику, и станкостроение, и металлообработку. Ну научился в свое время и забывать сейчас не хочу.
Интервьюер настойчив. Профессия у него такая:
— Ну вот на этот вопрос, который я вам задала, вы можете ответить? Как вы полагаете, могут ли сейчас такие люди, как вы, реализовать свои возможности и устремления в жизни? Могут или не могут?
— Ну могут, конечно. С большим трудом, с большим.
Мир таков, каким мы его себе представляем. Можно сказать иначе: наши представления реальны по своим последствиям. Таков вердикт долгих теоретических споров, разгоревшихся уже почти столетие назад между американскими социологами, и до сих пор не прекращающихся в академических кругах по всему миру. Хотя спорить здесь не о чем. Социальный конструктивизм — именно так в теоретическом ландшафте именуется обозначенная позиция — давно занял достойное место в объяснительных социальных моделях.
Социология старения не исключение. Теоретический аппарат относительно новой дисциплины опирается не на статистические или экономические выкладки о возрасте дожития и дефиците или избыточности бюджетных трансфертов на покрытие пенсионных обязательств, а на представления людей о старости, ее месте в их жизни, размышления о приближающейся смерти и переживания ухода значимых близких. Старость — финальный отрезок человеческой жизни, понять, принять и полюбить который можно, лишь отбросив укоренившиеся в обществе предрассудки и заблуждения.
Но российские старики реализовать свои возможности, устремления в жизни могут с большим трудом. Даже имея желание, не сдаваясь, предлагая помощь другим, они сталкиваются с колоссальным общественным сопротивлением, социальными конструктами заботы и опеки, последствия которых — неприятие активного долголетия, фактическое неприятие труда в старших возрастах.
Исключение пожилых из рынка труда начинается до официального выхода на пенсию. Пять-шесть предпенсионных лет — один из наиболее дискриминационных периодов в жизни россиян. Не повышают по работе, не отправляют на учебу, не дают ответственных заданий — ставят в запас, ожидают выхода на пенсию. Отсюда сокращение занятости, приводящее, в свою очередь, к отказу от социальной и трудовой активности самими стариками.
Стремление к получению образования, предпринимательская активность монотонно снижаются с возрастом. До 33 лет более трети россиян пытаются начать новое дело, пробуют себя в организации чего-то нового, неизвестного. В среднем возрасте, 34-46 лет, таких уже 19%, в 47-60 лет — 11%, старше 61 года — 3%. Аналогичная картина с образованием: падение реальных практик, которые современные экономисты именуют непрерывным образованием, с 19% в возрасте до 33 лет до 2% — в возрасте старше 61 года.
— Кем вы сейчас работаете? — спрашивает интервьюер 56-летнюю женщину из города Лесной Свердловской области.
— Раньше была педагогом. Но теперь на пенсии, теперь только подсобным рабочим берут. На другое не годна. Так думают, ну и мне приходится думать.
Потому, перевалив за 40-50 лет, человеку уже не до устремлений, не до самореализации. Если в молодости о возможности достигнуть своих целей говорят 79% опрошенных, то после 61 года — уже только 43%, да и те сосредоточены среди 60-летних (рис. 3). И растет доля затруднившихся, недоумевающих над вопросом: "Какие тут устремления? Свое отжили, для детей теперь, для внуков остается жить".
— Представляете ли вы свою жизнь на ближайшие три-пять лет — представляете в деталях, представляете только в общих чертах или не представляете? — интервьюер спрашивает 63-летнего мужчину из Тамбова.
В ответ смех:
— Представляю, как бы не загнуться в ближайшую пятилетку.
Только и остается — смеяться над собой, шутить над окружающими, чтобы не споткнуться об уныние и беспросветное будущее, усеянное заботой о твоем благополучии не в меру активных чиновников и общественных деятелей, пытающих заработать себе политические очки на чужой нетрудоспособности.
Старость в России наступает рано. Ее подгоняет не только здоровье, но и узаконенные даты выхода на пенсию. Отдыхать, заслуженно, почетно, забыв о своем предназначении, о труде — таков лозунг защитников права на пассивное старение и умирание, на вменение старикам беспомощности, болезненности и недееспособности. Но все же находятся те, кто "идет в последний бой, помогает сыновьям, друзьям, выполняет работы" — не опускает руки перед трудовым эйджизмом слишком заботливых политиков, утопающих в лучах своего благоденствия.
Представить 60-70-летних нетрудоспособными, больными, немощными, неухоженными, нуждающимися в непрестанной заботе и опеке — значит вменить нетрудоспособность, болезни, немощь и неухоженность. Наши представления реальны по своим последствиям. Этому учит социология старения, отказывающаяся от елейных речей политиков, в свою очередь отказывающим другим в жизни, труде, устремлениях и мечтах.
— Представляете ли вы свою жизнь на ближайшие три-пять лет — представляете в деталях, представляете только в общих чертах или не представляете? — интервьюер спрашивает 80-летниюю москвичку.
— Представляю,— отвечает уверенно, без паузы.
— В общих чертах или все-таки деталях?
— Значит так. У меня же вперед планы: первое, сохранить здоровье, выехать на дачу, провести там прекрасно время. Я человек не очень требовательный, у меня не очень много таких вот особенных потребностей, и если будет здоровье, я буду очень всем довольна.
Но не здоровье, не дача, не работа, а деньги зачастую единственный предмет для разговоров слишком расторопных народных избранников. Отсюда столь единодушная, объединяющая практически весь политический спектр публичная критика любых решений, затрагивающих пенсионные выплаты. Разговор о деньгах мобилизует, прибавляет смелости, вносит дополнительные нотки в довольно унылую и однообразную жизнь отечественных политиков. Но разговор этот весьма беден на аргументы, переполнен лозунгами и скован статистическими выкладками, зачастую далекими от реалий повседневной жизни стариков.
Доходы с выходом на пенсию падают. Вряд ли найдется кто-то оспаривающий столь очевидный факт. Но остаются сбережения, существенно сокращается уровень потребления. В результате с возрастом даже растет доля тех, кто может прожить более полугода без каких-либо поступлений извне, а доля вовсе не имеющих сбережений пусть незначительно, но сокращается.
Не последнюю роль в этом играют стабильные пенсионные поступления. Но кто будет оспаривать то, что стабильная заработная плата может вносить в благосостояние старших возрастных групп куда более весомый вклад? Освободить от навязываемой опеки желающих работать — это не только дать тысячам шанс активного долголетия, но и освободить собственное сознание от избыточного, навязчивого морализаторства. Чтобы жить по совести, не нужно постоянно считать деньги в чужих карманах и охаивать коллег, предлагающих пусть непопулярные, но гуманные по своей сути решения. Эйджизм на бытовом уровне может восприниматься с улыбкой, обыгрываться в анекдотах и шутках. Но когда его практикуют на государственном уровне — жди беды. Социальная политика, опирающаяся на отрицание трудовой этики, обречена на провал. И ответственны за него как раз радетели заслуженного отдыха, раннего отказа от занятости и заодно самостоятельной жизни для всего возрастного населения России.