Арест в Мертвом переулке

«Огонек» публикует материалы первого уголовного дела писателя Юрия Домбровского. Точнее, еще не писателя — и «Факультет ненужных вещей», и «Хранитель древности», ставшие классикой литературы XX века и приговором ему же, только будут написаны. Сейчас же перед следователем 23-летний студент, ставший жертвой доносчика

Более 20 лет Юрий Домбровский провел в тюрьмах, лагерях и ссылках, отбывал сроки на Колыме и в Сибири. Его арестовывали четырежды, впервые еще 23-летним студентом. А роман «Факультет ненужных вещей» о 1937-м станет таким же свидетельством о времени, что и произведения Солженицына и Шаламова. В этом году исполнилось 40 лет со дня смерти писателя, однако до сих пор его биография остается малоизученной. Например, существовали совершенно разные версии его первого ареста.

Как «красный террор» стал государственной политикой большевиков

Одна история выглядит, словно байка, анекдот.

Это был 1932 год. Однажды Домбровский с друзьями гулял по праздничной, увешанной флагами Москве. Они проходили мимо дома девушки, изменившей их общему приятелю. На доме тоже развевался кумачовый стяг. Под веселые выкрики, дескать, не дело ему красоваться на доме проститутки, решили его сорвать. Как самый высокий и рукастый, полез Домбровский, вытащил из флагштока, и в этот момент его арестовали.

Вторая версия не столь авантюрная, кажется более правдоподобной. У Домбровского был знакомый, который проворовался. Случай обсуждали на профсоюзном собрании, на котором обычное уголовное обвинение стало быстро перерастать в политическое. Заметив это, Домбровский поднялся и сказал, что жулик он и есть жулик, а не враг народа, так зачем толкать человека в могилу? Человек был спасен, чуть ли не со слезами благодарил он спасителя, а спустя некоторое время за будущим писателем пришли. Каков же был его шок, когда оказалось, что на него настучал тот самый жулик, за которого он заступился.

Конечно, ответ можно было бы искать в романах Домбровского — в них немало эпизодов, относящихся как раз к первому аресту. Но сегодня мы располагаем материалами первого уголовного дела, которые публикуются впервые. В течение нескольких месяцев я посылал запросы во множество архивов — приходили ответы: ничего не знаем, ничего не храним, ничем не можем помочь, как вдруг конверт из ФСБ: «Сообщаем, что в Центральном архиве ФСБ России хранится архивное уголовное дело № Р-41171».

«К ослаблению Советской власти»

За Домбровским пришли 20 сентября 1932 года — один чекист и с ним понятой. Ордер выписан тогда же, адрес задержания: Мертвый переулок, дом 14, квартира 5. И вот первое, что не подтвердилось в историях,— его арестовали по адресу, а не на месте преступления, как в эпизоде с флагом.

Мертвый переулок сегодня называется Пречистенским, это рядом с Арбатом, а дом № 14 известен как «Дом Гельриха» 1912 года постройки — ныне элитный особняк с подземным паркингом и пентхаусом. Но в 1932 году этот буржуазный монстр был просто коммуналкой. В квартире, где жил Домбровский, его семья занимала две комнаты: мать — учительница, отчим — профессор университета; родной отец — известный московский адвокат, умер в 1920 году.

На развороте дела № Р-41171 первые тюремные фото анфас и в профиль.

За время репрессий Домбровский растеряет все зубы и будет потом смешить детей, сворачивая губы куриной гузкой, однако эти детские глаза, как у Юрия Деточкина в «Берегись автомобиля», не потускнеют и не озлобятся.

И эти вихры на голове, не редея и не седея, черные, как вороново крыло, будут оставаться у него до самой смерти. Наконец, безвольный, скошенный подбородок, клином выдающийся прямой нос. Критик Валентин Непомнящий, создавая словесный портрет писателя в поздние годы, отметит гордую посадку головы и назовет его красивым и значительным, как состарившийся и трепанный в битвах орел.

Постановление об избрании меры пресечения и о предъявлении обвинения (знаки здесь и далее сохранены.— И.Д.):

«4 октября 1932 года.

Гор. Москва, 1932 года октября 3 дня. Я Уполномоченный СПО ОГПУ ВЕПРИНЦЕВ, рассмотрев следственный материал по делу № 235 и приняв во внимание, что гр. Домбровский Юрий Иосифович достаточно изобличается в том, что занимался агитацией, направленной к ослаблению Советской власти и совершал хулиганские поступки, отличающиеся исключительным цинизмом, постановил:

Гр. Домбровского Ю.И. привлечь в качестве обвиняемого по ст.ст. 58–10 и 74 УК мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей.

Уполномоченный 4 СПО Вепринцев.

Согласен пом. нач. IV СПО Петровский».

Статья 58 пункт 10 — пропаганда и агитация, по ней же Домбровский будет арестовываться и в дальнейшем (еще трижды), а 74-я — хулиганство. Что же такого натворил студент, чья жизнь только началась, чтобы стать «политическим», как называли приговоренных по 58-й? Нужно подчеркнуть — Домбровского арестовывали совсем не как писателя, в отличие, скажем, от Мандельштама или от его собственных последующих арестов, грубо говоря, это был еще не тот Домбровский.

В романе «Хранитель древностей» главного героя Зыбина во время одного скандала спрашивают о его коллеге: «Вы имели сведения, что Корнилов отбывал ссылку? <…> Как? За что? Когда?». Зыбин рассказывает, что знает об этом только примерно: «Обыкновенный студенческий скандал, он и попал как-то боком. Просто пристал к пьяной компании».

Оба персонажа, Зыбин и Корнилов,— братья по судьбе и в то же время очевидные двойники самого автора — между ними он разделил свою биографию. Корнилов — ученый и археолог, его, как и Домбровского, высылают из Москвы в Алма-Ату. Зыбин — историк и тоже археолог, работающий, как и Домбровский, когда его отправили в ссылку в Казахстан, в Центральном музее Алма-Аты. Наконец, Корнилов по сюжету также устраивается работать в этот музей.

В «Факультете ненужных вещей» тот же Корнилов уже рассказывает историю своего первого ареста сам, и в этой истории есть сдернутый флаг:

«Ты знаешь, сколько я тогда наплел на себя? <…> Да все, что он (следователь.— И. Д.) мне подсунул, то я и подмахнул. <…> Все нераскрытые паскудства, что накопились за лето в нашем районе, он все их на меня списал. <…> И все не просто, а с целью агитации. И флаг я сдернул, и рога какому-то там пририсовал…»

Однако вернемся к уголовному делу. Следующая страница после постановления об аресте — это первый допрос.

«21 сентября 1932 года.

Признаю себя виновным в том, что я распространял слухи об ОГПУ, политически дискредитирующие его как орган защиты диктатуры пролетариата. Между тем, как моим гражданским делом было немедленно сообщить в ОГПУ об источниках этих слухов...

Ю. Домбровский.

Допросил: Шиваров».

На другой день на втором допросе появляется конкретика, и дело начинает обрастать невообразимыми подробностями. Тут возникает Сталин, а за ним тот самый флаг, как на параде, и даже не один — пишут «флаги».

«22 сентября 1932 года.

Признаю себя виновным в том, что я рассказывал злостные вымыслы в отношении И.В. Сталина...

Признаю также, что срыв флагов, вывешенных в майские дни на домах, являлся формой политической и именно антисоветской демонстрации. В срыве флагов вместе со мной участвовал и мой друг Ю. Ульянов. Инициатива <…> принадлежала Ульянову.

Ю. Домбровский.

Допросил: Шиваров».

Домбровский показывает на своего друга Ульянова. Кто-то, наверное, скажет: «Заложил!», однако нам ли судить из своего далека? И все-таки ужас этих документов в том, что от этого времени нас отделяет не так много, как кажется.

Специалист по литераторам

Интересная личность скрывается за чекистской фамилией Шиваров. Когда в 1934 году арестовывают Мандельштама (за «Эпиграмму на Сталина»), Шиваров ведет следствие и так же, как Домбровского, допрашивает поэта. Шиварова называют палачом русской литературы. Помимо Домбровского и Мандельштама он занимался: А. Платоновым, Н. Клюевым, Б. Пильняком и другими; в 1920-е годы, на заре карьеры, собирал досье на Горького через его секретаря.

Николай Христофорович Шиваров был старше Домбровского на 11 лет — когда он вел дело 23-летнего студента, ему было 34 года. До своей работы в советских органах — болгарский журналист и коммунист-подпольщик. В Советский Союз попал, бежав из тюрьмы, в Болгарии его арестовали «за какое-то покушение», как писали в воспоминаниях. На родине у него осталась семья, жена и ребенок, что не помешало ему жениться вторично. Одна его хорошая знакомая так описывает внешность чекиста: «Он был высок, красив, несмотря на небольшую лысину и туповатый короткий нос, и очень силен. Он раскалывал грецкий орех, зажав его между средним и указательным пальцами.

В то время, как я знала его, он пользовался огромным успехом у женщин, что не мешало ему нежно любить жену и быть прекрасным семьянином».

О Шиварове сохранилась масса воспоминаний, например в книге Н. Мандельштам ему посвящена отдельная глава «Христофорыч», и мы можем понять, как он вел свою работу. Пресловутый Христофорыч держался, будто человек высшей расы, презирая всякую слабость. Основным его приемом было назвать имя или сразу несколько — друга, родственника, коллеги, а затем сказать, что от них уже получены показания. Свою жертву он заставлял предполагать самое страшное — что все родные и близкие также арестованы, и т.д.

В «Факультете ненужных вещей» мы фактически присутствуем на допросе: «"Ну, теперь видишь, что на тебя твои лучшие дружки показали. <…> Пиши: «Виноват во всем…» <…> А нет — так нет, от девяти грамм свинца республика не обеднеет…" Вот больше от этих слов я и подписал все».

И действительно подписал. Третий допрос.

«23 сентября 1932 года.

Я никогда по-настоящему не был связан с советской действительностью…

Под влиянием <…> друзей <…> принципиальных негодяев <…> разлагающейся богемы <…> мои антиобщественные настроения усугублялись. <…> Первоначально они выражались <…> в распространении контрреволюционных вымыслов, в таких антисоветских демонстрациях, как срыв флагов в майские дни и т.п. Однако к лету этого года <…> я пришел к идее создания оформленной группы антисоветского характера. <…> Я предложил создать таковую двум своим товарищам — В. Мельникову и Л. Лаврову…

Ю. Домбровский.

Допросил: Шиваров».

Ясно, что это чистосердечное признание, написанное под диктовку, что ощущается в ритме текста, в мертвом языке. Таким образом, чекисты навязали студенту все, что им было нужно, буквально в три приема — за три дня. В отличие от своего героя Зыбина, который в романе сопротивляется до последнего, Домбровский сразу пошел по пути сотрудничества, как и другой его альтер-эго — Корнилов.

Пойдем выпьем

Названный в последнем допросе один из друзей, Мельников,— единственный свидетель, давший против него показания. Об этом человеке ничего не известно, возможно, это и был тот самый жулик, за которого писатель заступился. Он добавляет в дело новые пикантные подробности, видимо, те самые «нераскрытые паскудства, что накопились за лето в <…> районе».

«28 сентября 1932 года.

Юрий Домбровский известен мне как человек <…> антисоветских воззрений. <…> К советскому строительству пятилетки относится с презрением и недоверием. <…> Его отношение к советской действительности характеризуется, напр., рассказыванием гнусных антисоветских анекдотов и вымыслов…

Юрий Домбровский группировал вокруг себя компанию людей, собирающихся для пьянки и хулиганства. <…> Хулиганство их носило политический характер. <…> Так, например, Домбровский <…> срывал в праздничные дни 1 и 2 мая красные флаги.

Из фактов преступного хулиганства мне известен такой, как отнятие оружия у пьяного краскома <…> в пьяном виде, учинял битье стекол, нападение на проезжих...

Мельников».

Спустя две недели следователь пишет заключение и отправляет все на рассмотрение Совещания ОГПУ. Домбровскому пришивают дополнительный пункт 58-й статьи, пункт 11 — антисоветская организация. Далее узнаем, что все это время он находился в Бутырской тюрьме. В общем, пока шилось дело, он провел в Бутырке полтора месяца.

В конце дела две бумаги: выписка из протокола Совещания и заключение о реабилитации. Студента признают виновным и высылают в Казахстан на три года, но в Москву он вернется лишь спустя 20 лет. Полностью реабилитирован (вместе с остальными делами) Домбровский будет только в 1991 году.

У истории с жуликом-стукачом есть свой конец. Прошли годы, и освобожденный зек и предатель встретились. Критик Валентин Непомнящий пишет, как об этом рассказывал сам Домбровский:

«И вот однажды прихожу я в библиотеку, <…> подхожу к столу, <…> он поднимает голову. <…> Я говорю: вставай, пойдем. Он послушно, тихо встает и медленно идет. <…> Вдруг он останавливается, поворачивается <…> и кричит: ты был всегда один, у тебя никого и ничего не было дорогого, <…> а у меня жена была, семья. <…> Подошел к нему: ладно, говорю, хватит, пойдем выпьем».

Можно сказать, это было правило: когда в очередной раз писатель оказывался на свободе, первым делом он встречался и шел пить не со своими верными друзьями, а со стукачами и следователями.

В итоге каждый заплатил свою цену, и палачи встали на место жертв. Шиварова арестовали в 1937 году и приговорили к пяти годам ИТЛ. В лагере он покончит с собой, выпив люминала. Напрашиваются мысли о воздаянии, однако с точки зрения Домбровского, истинного гуманиста, правильнее говорить только о неизбежности — перед логикой или, если хотите, иронией времени, перед вечным. Но что если бы Христофорыч остался жив, сказал бы ему писатель, как тому стукачу: «Пойдем выпьем»? В «Факультете» Корнилов, вспоминая, как пошел на поводу у следователя, говорит: «На этого прохвоста я не в обиде! Научил он меня на всю жизнь. Спасибо ему»…

Игорь Дуардович