 |
ФОТО: СЕРГЕЙ КОПТИЛКИН - "ИЗВЕСТИЯ"  |
"Мне сказали, чтобы даже волос не упал с головы Ельцина"
— Не жалеете ли вы сейчас, спустя много лет, о том, что в августе 1991 года не настояли на штурме?
— Я не мог настоять на штурме. Мне таких прав никто не давал, и в принципе у меня желания не было — настаивать на чем-то. У нас это не принято. Мы знали только то, что нам надо знать, мы делали только то, что нам говорили делать. А свои мнения надо было глушить просто. И для меня это не удивительно. Для вас это странно, а мы и сейчас этим живем.
— Но вы могли в 1991 году блокировать российское руководство в Архангельском?
— Да, мне была поставлена такая задача. В четыре утра председателем КГБ Крючковым. В наши задачи входило не допустить там скопления людей и обеспечить переговоры, которые будут проводиться с президентом России Ельциным. Мы даже должны были ему предоставить машину, если он захочет уехать. И мне, я повторяю дословно, было сказано, чтобы даже волос не упал с его головы, а не то, чтобы его как-то хватать, брать. Об этом речи даже не было.
— То есть Ельцину не удалось проскочить мимо кордона "Альфы", а он уехал спокойно?
— Совершенно спокойно. Мы видели эту колонну, видели этот кортеж из четырех автомобилей. Это правительственные автомобили, никакой проблемы для нас они не представляли. Но нам никто не приказывал его останавливать.
Я сам был поражен, что в Москву введена боевая техника, я тоже об этом ничего не знал, хотя я предварительно был на совещании в Генштабе. Как-то это мимо меня прошло. Я выдвигался по метромосту, там танки уткнулись какие-то, не смогли повернуть. Я по-человечески был удивлен, думал: зачем все это нужно? И когда приехал, это все рассказал — по дорогам невозможно проехать, народ крайне возбужден.
— Сейчас очень много споров о том, должен ли был быть штурм Белого дома или нет.
— Этот вопрос обсуждался. Разговор был о том, что там много вооруженных людей, много, извините, людей пьяных, с этим оружием не совсем умеют обращаться и что, может быть, придется интернировать этих людей и проверить вообще на предмет лояльности, и кто это такие, и что там происходит вообще. Вот об этом речь шла.
— Говорят, что военные штурмовать отказались, что Лебедь по своей инициативе отказался.
— Я за Лебедя не могу ничего сказать. Никаких таких жестких заявлений я от него на совещании не слышал. И вообще ни от кого не слышал, там все сидели и слушали. Вел совещание Ачалов (тогдашний замминистра обороны.— "Власть"), заходил туда министр обороны Язов, многие другие высшие военные руководители были, от КГБ были Агеев и я. Больше там никого не было, а все остальные, кто рассказывает, что там происходило,— либо со слов военных, либо просто домысливают.
— Говорят, что Лебедь имел какой-то сектор обороны с внешней стороны Белого дома и что в какой-то момент он ушел из этого сектора и получился коридор, которым должен был воспользоваться отряд "Альфа".
— Лебедь никаких секторов возле Белого дома не обеспечивал, это я вам твердо могу сказать. Если он что-то и делал, так в масштабах ВДВ. А чтобы он у Белого дома сектор какой-то держал — задач ему таких не ставили. Взаимодействие — да, мы там какие-то общие пути наметили, хотя у нас даже общих каналов связи не было с армейцами. У нас связь совершенно другая была, правительственная. Но мы какое-то время с Лебедем в моей машине находились. После совещания подъезжали с ним к Белому дому — просто посмотреть. Я был в камуфляжной форме, он сидел на переднем сиденье, я сзади. К нему подходили: генералы, вы за нас? Такая толпа, как раз митинг закончился. Мы говорим: за вас, конечно, а за кого же еще, нет проблем!
|
|
|
— Что вас остановило, или что остановило военных от этого штурма?
— Общеполитическая обстановка остановила. Просто среди них не было человека, который мог бы принять решение. Ждали все от Горбачева, когда он все-таки начнет руководить страной и всеми теми, кто там собрался, в этом ГКЧП. А я, конечно, такие решения не мог принимать, я совсем не Малютка Скуратов и не жажду, как кровопийца, кого-то там убивать.
— А откуда были все эти разговоры, что в ночь на 21 должен быть штурм? Даже тревогу в Белом доме объявляли.
— Я тревогу в себе ощущал. Если бы был такой приказ, я был бы обязан его выполнить. Иначе мне надо было бы застрелиться или никогда в этих органах не служить. Другой власти не было тогда — кому я должен был подчиняться? Вы представляете военную структуру, как она вообще строится? Это жесткая вертикаль. Мы шли вместе со всеми, у нас не было никакого раздела, я не слышал там никаких голосов протеста.
Меня назначили руководителем этой спецоперации. Если бы было принято решение решать ситуацию силовым путем, мы должны были бы жестко отсечь толпу, отодвинуть. Но речь о стрельбе или еще о чем-то вообще не шла. Говорили о том, что поставят громкоговорители, подтянут технику, что осветят это все прожекторами, что произойдет фильтрация и всех оттуда выведут. И в общем-то разберутся, что там происходит.
Кто-то из руководителей российской администрации позвонил мне тогда и спросил, где мы находимся. Я четко ответил: "В десяти минутах от Белого дома". Но мы там уже находились десять лет! А это воспринято было как подготовка к штурму, хотя личный состав был отправлен на отдых в спортзал. Это бывший жилой дом. Мы были там с Олимпиады 1980 года, сами все обустраивали, у нас там тир был, гараж, хранилища, там мы отдыхали, и дежурная группа всегда там находилась, и мой кабинет там был. Мы официально себя никогда не представляли, это всегда была "школа ДОСААФ" или еще что-то. Хотя вокруг никто не верил, что ДОСААФ имеет такие автомобили и экипированных людей. Спрятать все это трудно было.
— Сколько, по вашим расчетам, потребовалось бы минут, чтобы взять под контроль Белый дом?
— Я об этом не задумывался: верил в разумность наших деятелей. Меня спросили: что думает личный состав? Я ответил, что они не в восторге. Меня спросили: что будет? Я повторил слова Лебедя, что, наверное, море крови, подбитых людей, что эта толпа 30-тысячная в возмущенном состоянии друг друга подавит. Мы можем, конечно, там навести страху, большинство разбежится, паника начнется, порядок в этом случае какой-то элементарный сохранить будет трудно. Я доложил начальнику КГБ, и больше мне никаких приказов не поступало. Я к себе прибыл, находился в кабинете всю эту ночь и до утра.
— Очень много говорили о том, что "Альфа" отказалась штурмовать, что бойцы принимали какое-то решение. Были ли какие-то демарши со стороны ваших подчиненных?
— Это неправда. Никаких демаршей не было. Я собрал только руководителей подразделений, человек 20-25. Я им рассказал все, что происходило на совещании в Министерстве обороны. Спросили: а как мы будем решать задачу, есть ли какой-нибудь письменный приказ? Я сказал, что никакого письменного приказа нет, да никогда и не было, это не принято. Никогда в жизни ни одного письменного приказа за всю мою службу в моих руках не было. Обычно это звонок по телефону, и все. Телефон этот закрытый, всех своих руководителей мы по голосам знали. Это всегда дублировалось устным приказом при личной встрече.
— У вас спросили про письменный приказ — значит, были у сотрудников сомнения в правильности действий?
— Да кто-то задал вопрос: а как мы это будем делать? Я так усмехнулся и говорю: как в Афгане. Это тоже с иронией, потому что я и сам толком не знал, как мы это все делать будем. Меня потом спрашивали: а был ли у вас план Белого дома? Не было у нас никакого плана Белого дома. Были планы всех гостиниц Москвы на случай захвата террористов. А плана Белого дома не было. Это все равно, как если бы у "Альфы" тогда был план Кремля...
 |
ФОТО: AFP |
— Когда путч закончился, на вас было оказано какое-то силовое давление?
— Тогда председателем КГБ был назначен Шебаршин. Все руководство ГКЧП было арестовано. Я поехал в управление, спросил, как дальше быть, по телефону связался с Шебаршиным. На следующий день он должен был меня у себя принять в три часа дня, но я до этих трех часов не дожил. Я вызван был к Бакатину, который меня так и не принял. Вышел Шебаршин — я, говорит, не председатель, а ты, говорит, не командир, тебя отстранили, а председатель КГБ — Бакатин. Я ему все сказал. Он говорит: если, положим, командир "Альфы" что-то сделал — накажем; если ничего не сделал — наградим.
— Вы ничего не сделали и все-таки ушли?
— Я не ушел, меня отстранили просто, и все. Потом я долго был в резерве управления кадров: не знали, куда меня пристроить. Потом мне предложили пойти в госпиталь, пройти комиссию на всякий случай. Я сказал, что здоров и мне не нужна комиссия, и в трех словах написал: в связи с сокращением кадров КГБ СССР и выслугой лет прошу уволить меня в запас. Это было сделано в течение двух часов. Никто меня не принял, и никто со мной не беседовал, с удовольствием подписали, и я оказался в запасе.
— А вы собирали "Альфу" и объявляли им о том, что все закончилось и вы свободны, или все прошло буднично?
— Вы знаете, все тогда как-то закрылись, все чего-то ждали, никто толком ничего не понимал. Они, может быть, и собирались, но я в таком трансе был, я даже не знал, что делать в этой ситуации. Я не передавал никаких дел, просто собрался и уехал на дачу, и все.
Я резко свои убеждения менять не привык. Я жил в стране, в которой жил, и ничего с этим не поделаешь. Оказалось потом, что один из моих заместителей — главный альфовец теперь в России (президент Ассоциации ветеранов группы "Альфа" Сергей Гончаров.— "Власть"),— он там бегал и жаловался на меня после путча. Среди нас подлецы тоже нашлись.
 |
ФОТО: AFP |
— Скажите, ваше самое светлое воспоминание — это Афганистан?
— Самое теплое воспоминание — это сама служба и общение с этими людьми. Если бы мне предложили начать все с начала, я бы начал именно в таких подразделениях. Там люди лучше проявляются. Вот у многих солдатиков спрашивают, почему вас так тянет к тем друзьям, где вы были. А там человечности больше. Они ее здесь не видят, люди злые становятся, какое-то отчуждение. А там нет таких выделений пупковых. Или пустых эмоций. А если какая-то дрянь проснется, то она видна сразу. Дома можно жить с ней годами, и никто не увидит никогда, что в человеке что-то сидит. В "Альфе" через 10-12 дней вы можете точно дать характеристику. Побывайте в ситуации, когда она сопряжена с риском для жизни, и многое для вас ясно станет.
— А какая операция больше всего запомнилась?
— Разделить невозможно. Конечно — поход в Афганистан. Я вот вырос в послевоенном поколении, рассказывали люди пожившие, но я думал, врут, наверное, нельзя так с подробностями помнить. А потом убедился: человек в экстремальных ситуациях потом детально вспоминает, до минут, подробности. Я вас уверяю, что вы сейчас не скажете, что вы делали в прошлом году в этот же день. А я могу детально вспомнить все этапы подготовки и штурма дворца Амина. Ну, и захват самолета, когда эти дети, семья-оркестр... Симеонами, что ли, их называли. Оркестр этот улететь решил в Швецию. Их посадили под Ленинградом на военный аэродром, спецназ питерский атаковал их, сожгли самолет, побили людей. Мы опоздали всего на сорок минут. И этот день мне тоже запомнился. Восьмого марта я должен был домой вернуться, а я находился на дежурстве, и мне пришлось с группой вылететь. Я не успел позвонить домой, прилетаю только через трое суток — мне говорят: ты где был? Вот так бывает.
— Вам жалко было оставлять "Альфу"?
— Жалко. Особенно в те первые годы — в 91-92-м. Я болезненно все это воспринимал. Я еще не думал тогда о гражданской жизни, далек от этого был, думал, все еще впереди. А сейчас я горжусь своими товарищами, тем, что они по-прежнему операции выполняют, рискуют собой.
— У вас не щемит сердце, что вы не востребованы?
— Да. Конечно, хотелось бы, может быть, не в рамках отряда, но в этом направлении. Опыт-то есть. Так почему бы не помочь, тем более сейчас, когда все кругом пылает, грохочет?
— А хобби у вас есть?
— Я люблю машины, технику люблю. Охотиться люблю. Правда, стреляю уже избирательно: немного устал от стрельбы. Например, на птичью охоту не хожу и не буду. Ну, не люблю я птичек стрелять, и все.
— Жалко?
— Да нет, не жалко, просто как-то это несерьезно.
