25 октября 1929 года, на следующий день после «черного четверга», когда падение цен на акции привело к коллапсу фондовой биржи, переросшему в 10-летний экономический кризис, знаменитый актер и сатирик Уилл Роджерс в своей ежедневной колонке в The New York Times высмеял разорившихся брокеров и банкиров с Уолл-стрит: «Теперь приходится стоять в очереди, чтобы выпрыгнуть из окна, а спекулянты уже продают участки, куда сваливать тела. <...> Знаете, никто не кричит так истошно, как игрок на бирже. Вот теперь они узнали, каково было фермерам последние восемь лет».

Роджерс был известен своей страстью к преувеличениям, нередко дораставшим до откровенных выдумок, и его статьи мало кто воспринимал всерьез. И в этот раз Роджерс тоже передергивал: в конце 20-х вся Америка, от домохозяек с сантехниками до глав корпораций, вкладывала в ценные бумаги огромные — в меру своих возможностей — деньги, часто взятые в кредит, поэтому обвал цен на акции ударил не по одним брокерам и банкирам, а по всем американцам. Однако популистский запал заметки, и в особенности шутка о не приспособленных к ударам рынка — и судьбы — обитателях Уолл-стрит, чуть что прыгающих из окон, были встречены с энтузиазмом.

Жители Нью-Йорка начали в каждом строителе небоскреба видеть отчаявшегося финансиста, чем создавали немало неудобств полиции, вынужденной то и дело выезжать на ложные вызовы. Таблоиды сообщали о небывалом количестве самоубийств среди брокеров и банкиров и «горах трупов, высившихся над Нижним Бродвеем». И это несмотря на то, что уже спустя несколько дней после колонки Роджерса та же The New York Times написала, что сообщения о массовых самоубийствах на Уолл-cтрит не более чем слухи, а спустя еще пару месяцев главный санитарный врач Нью-Йорка привел статистику: самоубийств в октябре и ноябре 1929 года в Нью-Йорке было меньше, чем в предыдущие два месяца, и меньше, чем за год до этого.

Справедливости ради надо отметить, что из 100 людей, пытавшихся покончить с собой с конца октября по конец декабря 1929 года, четверо и впрямь были связаны с Уолл-стрит, но только двое из них выпрыгнули из окна (не исключено, что последовав описанному Роджерсом примеру). Но дело было не в фактах: прыжок с небоскреба так хорошо рифмовался с падением акций, что журналисты, в первые недели еще не вполне осознавшие, что, собственно, случилось и как об этом следует писать, продолжали раскручивать удачный образ.

В распространении мифа о брокерах-самоубийцах поучаствовал даже Уинстон Черчилль. Бывший канцлер казначейства Великобритании, оказавшийся в конце октября в Нью-Йорке, вспоминал спустя несколько месяцев в The Daily Telegraph: «Потерявший свое состояние капиталист, прыгнув с 15-го этажа, рухнул прямо под моим окном и разлетелся на куски». Так прыгающий с крыши небоскреба банкрот стал мрачным героем мифологии Уолл-стрит и с тех пор вспоминался в каждый финансовый кризис, когда СМИ начинали предсказывать новую волну массовых самоубийств, как в 1929 году.

«Волна массовой истерии прошлой ночью захватила тысячи радиослушателей, поверивших во вторжение марсиан. Прерванные церковные службы, заторы на дорогах, оборванные линии связи <...> Целые семьи в спешке покидали дома, прикрываясь полотенцами от, как им казалось, газовой атаки. Некоторые даже выносили мебель»,— писала 1 ноября 1938 года The New York Times. Небывалую панику, как сообщили в тот же день сотни других американских газет, вызвала радиопостановка по мотивам романа Герберта Уэллса «Война миров». Режиссером постановки был 23-летний театральный вундеркинд Орсон Уэллс.

Раз в неделю в собственной передаче «Театр „Меркьюри" в эфире» на CBS Уэллс делал радиоверсии классических бестселлеров вроде «Оливера Твиста» и «Острова сокровищ». Специально к Хэллоуину он подготовил новаторскую адаптацию «Войны миров». Действие было перенесено из Англии в провинциальный городок в штате Нью-Джерси, а сюжет представлен в виде новостного репортажа: срочные сообщения региональных репортеров о приземлении космического корабля, специальные выпуски новостей о марсианской атаке на Нью-Йорк и интервью с учеными, военными и очевидцами инопланетного нашествия. Постановка вошла в историю как одна из самых масштабных мистификаций XX века и образец ужасающего воздействия, которое могут иметь СМИ на доверчивую аудиторию, однако в действительности постановку почти никто не слушал.

Историю о массовой панике придумали газеты, целью которых было вовсе не рекламировать шоу Уэллса, а наоборот — побороть конкурента. Во время Великой депрессии радио стремительно набирало популярность и отнимало рекламную прибыль у газет, которые искали возможности дискредитировать радио как источник информации и вернуть себе утраченные позиции. Орсон Уэллс, превративший нашествие марсиан в новостной репортаж, подошел для этого идеально. The New York Times возмущалась, что CBS безответственно выдали кровожадную фантастику за новости, а специализированный журнал Editor & Publisher писал, что «нация оказалось под угрозой из-за неполных и неправильно понимаемых новостей, распространяемых новым средством массовой информации, которому еще предстоит доказать свое умение работать с новостями». Для пущей убедительности газеты перепечатывали анонимные свидетельства разнообразных жертв обмана: мужа, заставшего жену у радиоприемника с бутылкой яда, и фермеров, от страха расстрелявших водонапорную башню, смахивавшую на летающую тарелку. Уэллс в ответ на обвинения недоумевал. Серия вообще-то показалась ему довольно глупой, да и никаких мистификаторских амбиций у него не было: анонс радиопостановки был накануне опубликован в той же The New York Times и других газетах, а во время трансляции режиссер, как обычно, четырежды напомнил, какая передача в эфире и кто ее автор.

Газетная кампания продолжалась несколько недель, пока не было объявлено, что в день эфира полиция не зафиксировала никаких беспорядков, связанных с «Войной миров», а в больницы не поступило ни одного пострадавшего от массовой паники. Крестовый поход против радио закончился, но имел парадоксальный эффект: после новостей о многотысячной панике рекламодатели хлынули за новой аудиторией на радио, что, как считается, привело к закрытию многих печатных СМИ. Сам миф о мистификации оказался крайне живуч — к концу жизни в него поверил даже сам Орсон Уэллс, который на старости лет хвастался, как когда-то посеял панику во всей Америке.

7 сентября 1968 года около 400 американских феминисток приехали в Атлантик-Сити, чтобы выступить против проходившего в этот день конкурса «Мисс Америка» как сексистского мероприятия, навязывавшего женщинам стандарты красоты. В их числе было несколько представительниц группы «Радикальные женщины Нью-Йорка», устроивших протестный перформанс, которому суждено было стать самой знаменитой акцией в послевоенном феминистском движении. На набережной Атлантик-Сити был водружен «Мусорный бак свободы», куда торжественно сбрасывали «орудия патриархата»: туфли на каблуках, накладные ресницы, щипчики для бровей, номера Cosmopolitan и Playboy, швабры и кастрюли. И конечно, бюстгальтеры.

Непродолжительная и немногочисленная акция прошла довольно тихо, столкновений с полицией не вызвала и, скорее всего, затерялась бы на фоне масштабных протестов против расизма и войны во Вьетнаме, если бы не газета The New York Post — первая сообщившая о странной акции и первая же раздувшая эту новость. Сначала репортер газеты Линдси Ван Гелдер, узнав от организаторов о готовящейся акции, написала небольшую заметку, в которой сообщила о предстоящем мероприятии: «Поджигание призывных свидетельств и флагов стало привычным протестным актом в последние годы, но в эту субботу огню будет предано нечто новое. Может быть, нас ждет поджигание лифчиков?» Красивая параллель привлекла внимание известной колумнистки Гарриет Ван Хорн, которая не ездила в Атлантик-Сити, но спустя несколько дней после акции в своеобразной форме выразила свою поддержку ее участницам: «Мое мнение об этих женщинах-освободительницах — их изранила жизнь не с теми мужчинами. С мужчинами, которые не знают дороги к женскому сердцу, не знают, как заставить ее чувствовать себя женственной, желанной и такой невозможно хрупкой в этом жестком мире. Неудивительно, что такие женщины едут в Атлантик-Сити и поджигают свои бюстгальтеры».

Ван Хорн, к слову, отличалась довольно передовыми взглядами для своего времени — боролась за равные права на рабочем месте, а за освещение дебатов Никсона и Кеннеди на телевидении даже попала в список личных врагов Никсона,— и феминистки явно вызывали ее искреннее сочувствие, но эта колонка принесла им больше вреда, чем пользы. Яркий образ горящих лифчиков был подхвачен другими изданиями и ушел в народ: участницы акции, очевидцы и даже полицейские тщетно пытались убедить общественность, что лифчики никто не сжигал,— от нового символа феминистское движение было уже не отделить. Если раньше феминистки ассоциировались с длинными юбками, чепцами и борьбой за избирательное право, то теперь их представляли как истеричных мужененавистниц, в отчаянии сжигающих нижнее белье.

Неудивительно, что сами феминистки возненавидели и акцию, и ее символ, из-за которых в течение последующих десятилетий невидимой оставалась их реальная работа — борьба за узаконивание абортов и равную оплату труда. Долгое время они были уверены, что популярность ненавистного образа — результат заговора газетных магнатов-сексистов, стремившихся дискредитировать борьбу за равенство полов. И только в 1992 году Линдси Ван Гелдер призналась, что виной всему был ее непрофессионализм: она была молодой стажеркой, не слишком умела писать и, не зная, как сообщить о странной акции, которую готовят нью-йоркские феминистки, не нашла ничего лучше, как сравнить их деятельность с массовыми протестами против войны во Вьетнаме. Так возник символ, от которого феминистское движение не может избавиться до сих пор.

Чикагский пожар 1871 года, бушевавший три дня и почти полностью уничтоживший город, стал главным медиасобытием конца XIX века — по крайней мере, в США. Газеты, сразу же прозвав пожар великим, безостановочно писали о нем на протяжении нескольких месяцев, а о его последствиях — и вовсе до следующего великого пожара в Сан-Франциско в 1906 году. Причины пожара первыми раскрыли тоже газеты, вернее — Chicago Evening Journal, еще за сутки до того, как пожар был потушен, объявившая виновницами катастрофы ирландскую эмигрантку Кэтрин О’Лири и ее корову: «Пожар начался около девяти часов вечера в воскресенье в конюшне, где корова разбила керосиновую лампу, пока хозяйка доила ее».

Американская пресса конца XIX века не стеснялась собственной желтизны: новости постоянно приукрашивали, а иногда и вовсе выдумывали, лишь бы приманить читателей. Это происшествие не стало исключением, даже напротив: учитывая, что в пожаре были уничтожены редакционные помещения всех чикагских газет, местным журналистам, в экстренном порядке выписывавшим печатные станки из соседних городов, было особенно важно оказаться увлекательнее конкурентов. Поэтому, подхватив у Chicago Evening Journal историю про О’Лири, сначала чикагская, а затем и американская пресса быстро разукрасила ее подробностями: корова становилась то бешеной, то замученной, появился муж О’Лири с «тупым выражением лица», а сама 40-летняя продавщица молока Кэтрин О’Лири из свидетельницы несчастного случая превратилась в поджигательницу и старуху с преступным умыслом: «Старая грымза с грязными руками, поклялась отомстить городу, лишившему ее пенсии».

Эмигрантка и католичка, О’Лири была идеальной жертвой, и ее образ менялся в газетах от нелепого до ужасного — в зависимости от того, с какой степенью нетерпимости в редакции относились к эмигрантам и католикам. Полиция и пожарная служба, поддавшись газетному ажиотажу, долго допрашивали О’Лири, ее родственников и соседей и, к вящему неудовольствию чикагцев, так и не смогли определить точную причину пожара: О’Лири утверждала, что во время начала пожара спала, никаких доказательств обратного найдено не было. Городская общественность, впрочем, в вине О’Лири и ее коровы не сомневалась: семью О’Лири выжили из их дома — по иронии, одного из немногих уцелевших — на самую окраину города.

Хотя история о корове-поджигательнице не была единственной газетной сенсацией, порожденной пожаром (также на страницах газет появились истории о погибших младенцах, исчезнувших заключенных, французских коммунистах и чуть ли не инопланетянах), только миф о Кэтрин О’Лири навсегда закрепился в американском фольклоре. То кровожадная, то неловкая эмигрантка и ее несчастная корова раз за разом выжигали Чикаго дотла и в голливудских драмах, и в песнях калифорнийских рокеров, и в картинах Нормана Роквелла, пока в 1997 году Городской совет Чикаго не поставил в этом деле точку, вынеся официальную резолюцию: ни женщина, ни корова в пожаре не виноваты.

Летом 1835 года весь мир ждал новостей от британского астронома Джона Гершеля, который отправился в Африку с гигантским телескопом наблюдать за кометой Галлея, приближавшейся к Земле. Первой ожидания читателей удовлетворила The Sun, 25 августа выпустившая огромный текст о том, что удалось открыть Гершелю. И не просто удовлетворила, а превзошла. Вместо того чтобы смотреть на комету, утверждала газета, ссылаясь на The Edinburgh Journal of Science, Джон Гершель направил свой телескоп на Луну, где обнаружил базальтовые скалы, маковые поля, мерцающие моря, единорогов, огнедышащих прямоходящих бобров и Vespertilio-homo — «людей — летучих мышей», мохнатых человекоподобных гуманоидов с крыльями. Читатели The Sun были ошеломлены, издатель, 25-летний Бенджамин Дей, ликовал — его бизнес-модель себя оправдывала.

Газета The Sun была основана за два года до этого и с самого начала специализировалась на публикации городских сплетен и сенсационных историй об убийствах и катастрофах. Стратегия оказалась такой успешной, что довольно скоро у газеты появились конкуренты. Необходимо было отстоять звание короля сенсационных репортажей, и сообщение об обнаружении крылатых людей на Луне блестяще выполнило эту задачу. Статья стала первой вирусной публикацией в истории: в том или ином виде ее перепечатали чуть ли не все СМИ в Америке, нью-йоркский театр сделал постановку по мотивам статьи, а местный музей посвятил ей выставку. Тираж газеты после публикации побил мировой рекорд, увеличившись в три раза — до 20 тыс. экземпляров; неплохо заработать удалось и на отдельном издании статьи в виде памфлета.

Одним из первых сомнения в достоверности изложенных фактов высказал Эдгар По — за два месяца до этого он сам опубликовал репортаж о первом полете на Луну на воздушном шаре, но его рассказу, несмотря на все уверения в реальности описываемых событий, никто не поверил. Когда в The Sun вышла статья про Луну, он попытался обвинить газету в плагиате, но не смог никого убедить. Лунная мистификация была настолько популярной, что развенчать ее не помогло даже прямое доказательство подлога, представленное конкурентами: спустя месяц The New York Herald сообщила, что журнал The Edinburgh Journal of Science уже два года как закрылся. Дей отвергал обвинения, читатели ему верили, а газеты продолжали перепечатывать скандальную статью.

Спустя несколько месяцев о публикации узнал сам Джон Гершель, находившийся все это время в Африке, и объявил, что никаких людей — летучих мышей не видел и вообще не наблюдал за Луной. Но и это не исправило положения: историю о лунных жителях еще несколько лет перепечатывали в Европе, и Гершель жаловался, что итальянские и немецкие журналисты не унимаются и спрашивают, как дела на Луне, а читатели просят отправить туда Евангелие. Дей, так публично и не признавшийся, что опубликованная у него история выдумана, поставил производство фейкового вирусного контента на поток и даже заманил к себе на работу По: спустя несколько лет в The Sun вышла его сенсационная заметка о трансатлантическом путешествии на аэростате, которая, впрочем, была развенчана всего через пару дней.

«Когда в начале войны стали появляться сведения, что немцы извлекают из тел своих мертвых солдат глицерин, те, кто старались видеть во врагах людей, отказывались верить этим отвратительным выдумкам. Теперь у нас появились доказательства»,— писала 17 апреля 1917 года газета Daily Mail и далее цитировала репортаж немецкой Berliner Lokal-Anzeiger: «Неприятный запах жженой извести стоит в воздухе рядом с заводом по переработке трупов (Kadaververwertungsanstalt), где сжигают жир. Из него делают смазочные масла, а оставшиеся кости измельчают в корм для свиней и удобрения».

Слухи о том, что немцы то ли сжигают, то ли едят, то ли перерабатывают трупы своих солдат и правда ходили с начала Первой мировой и периодически попадали в газетные заметки, однако никто не мог предъявить хоть сколько-нибудь достоверных доказательств, поэтому серьезного значения им не придавали. Пока за дело не взялся лорд Нортклифф, влиятельный британский медиамагнат и пропагандист, ставший впоследствии руководителем отдела пропаганды. Его задачей было заставить весь мир поверить в зверства немцев, чтобы увеличить список стран, воюющих против Германии. К этому времени Британия уже втянула США в войну на стороне Антанты — и тоже с помощью манипуляций информацией о немецкой угрозе. Тогда, правда, основным средством были не газеты, а специальный отчет о зверствах немецких солдат в оккупированной Бельгии, подготовленный британскими пропагандистами и призванный воздействовать на американское общественное мнение. С США план блестяще сработал — очередь была за Китаем.

Из всех слухов, направленных против немцев,— о распятых солдатах, младенцах с отрубленными головами и прочих зверствах немецкой армии — сотрудники Нортклиффа выбрали то, что, как им казалось, должно было возмутить китайцев с их культом мертвых — неуважение к павшим в бою. Так в центре новой антинемецкой кампании оказалась новость о том, что из трупов своих солдат немцы извлекают глицерин. Daily Mail приводила почерпнутые из немецкой газеты свидетельства очевидцев. Для тех, кто не доверял таблоиду, почти идентичная статья вышла в тот же день в респектабельной лондонской The Times, тоже принадлежавшей Нортклиффу, и в тот же день информационное агентство Reuters, руководитель которого состоял в пропагандистском отделе Министерства информации, разослало новость по всему миру, в том числе и в Китай.

Немецкое правительство отреагировало почти сразу, назвав заметку «отвратительной и лживой» и указав, что британцы специально неправильно перевели немецкое слово Kadaver, обозначающее тушу животного, а не человеческое тело. На некорректный перевод указывали и некоторые читатели в Великобритании, Франции, Нидерландах и других странах, но в массовом сознании уже укрепился образ фабрик по переработке трупов и мало что могло поколебать веру в их существование. Газеты по всему миру перепечатывали британские заметки, добавляя, что из солдат производят еще и мыло, и даже маргарин. The New York Times писала, что коллеги из Лондона провели блестящее расследование, папа Бенедикт XV был в ужасе и призывал немцев остановиться, премьер-министр Австралии утверждал, что информацию ему подтвердили знающие люди, а британские медсестры объявили, что сами «загонят Гогенцоллернов в ад».

Пришел в ужас от немецких зверств и китайский посол в Берлине, который «не знал, что такое вообще бывает». Насколько глицерин из солдат впечатлил остальное руководство Китая, сказать сложно, однако 14 августа 1917 года Китай, как и надеялась Британия, объявил Германии войну. Последний раз заводы по переработке трупов попали в заголовки газет в 1925 году, когда бывший разведчик Джон Чартерис проговорился на званом ужине среди нью-йоркских аристократов, что история про глицерин из солдат — выдумка. На следующий день об этом сообщила The New York Times, и, хотя Чартерис тут же взял свои слова назад, новость о мистификации облетела весь мир. Министру иностранных дел Великобритании Джозефу Чемберлену пришлось даже извиниться перед рейхсканцлером Германии и подтвердить, что никаких доказательств существования пресловутых фабрик никогда не было.

3 апреля 2003 года, спустя две недели после ввода американских войск в Ирак, в The Washington Post вышел эксклюзивный материал Сюзан Шмидт и Вернона Лоба «Она сражалась до конца» о подвиге только что вызволенной из плена 19-летней рядовой Джессики Линч. Когда ее отряд свернул не на ту дорогу и попал под обстрел иракских войск, рядовая Линч единственная не испугалась и, несмотря на множественные пулевые и ножевые ранения, продолжала отстреливаться от врагов, пока не закончились все патроны и ее не взяли в плен. Как сообщил авторам статьи анонимный источник из американского правительства, «Линч не собиралась сдаваться живой, она боролась до конца». Неназванный информант был единственным источником сведений для авторов статьи — сами они в Ирак не ездили и с героиней репортажа не общались.

Отсутствие других свидетельств отважного подвига Линч, как и то, что Пентагон не стал подтверждать достоверность истории, никого не смутило. Новость о небывалом героизме и счастливом спасении из плена совсем юной американки тут же облетела все газеты: Pittsburgh Post-Gazette обещала Линч место в учебниках, The Plain Dealer писала, что о ней будут сочинять песни. Прославление «первого героя иракской войны» продолжалось даже несмотря на то, что сразу после публикации врач военного госпиталя, куда была доставлена Линч из плена, заявил журналистам, что ни огнестрельных, ни ножевых ранений у нее обнаружено не было. Вышедшая из госпиталя спустя несколько месяцев Линч и вовсе заявила, что не только никого не убила, но даже не сделала ни одного выстрела.

The Washington Post обвинила во всем информатора, но выдавать его все равно не стала, что стало причиной новой мистификации. Журналисты, возмущенные тем, что официальные лица сливают прессе недостоверную информацию и подрывают доверие читателей, стали искать тайного информатора и, не найдя, обвинили во всем Пентагон, который якобы специально подсунул The Washington Post поддельного героя ради поднятия патриотического духа и борьбы с антивоенными настроениями американцев. Новое разоблачение понравилось читателям даже больше, чем военный подвиг, даже несмотря на то, что Шмидт и Лоб в Post отдельно оговаривали в статье, что их источник — не Пентагон. Более того, авторы злосчастной заметки признались, что, получив информацию, они попытались добиться ее подтверждения в Министерстве обороны, но Пентагон отказался не только давать развернутый комментарий, но даже просто подтвердить достоверность изложенных сведений.

Историю Джессики Линч до сих пор приводят в качестве примера провальной пропагандистской политики Пентагона. Сама Джессика Линч, хотя и отказывалась от звания героя, сумела извлечь из него выгоду. Уже после разоблачения она выпустила автобиографию «Я тоже солдат», канал NBC вольно экранизировал статью The Washington Post о ней, а родной штат Линч Западная Виргиния назвал ее человеком года.