«Ситуация в финских лагерях отличалась от немецких»
Финский историк прокомментировал “Ъ” гипотезу о массовых расстрелах советских военнопленных
После того как поисковики Минобороны пообещали продолжить поиски доказательств гипотезы, выдвинутой учеными Петрозаводского госуниверситета (ПетрГУ) о массовых расстрелах финнами красноармейцев во время ВОВ на территории Карелии (см. “Ъ” от 30 августа 2018 года), корреспондент “Ъ” Галина Дудина встретилась с историком-русистом Университета Хельсинки Антти Куялой. По его словам, о массовых расстрелах говорить не приходится, и доказательством тому служат документы, находящиеся в открытом доступе. Напомним, экспедиция Российского военно-исторического общества (РВИО) работала в конце августа в урочище Сандармох, где похоронены жертвы Большого террора 30-х годов прошлого века, разыскивая могилы военнопленных, расстрелянных финнами во время оккупации 1941–1944 годов.
Фото: Галина Дудина, Коммерсантъ
«Зачем им надо было бы везти тела так далеко»
— В карельском урочище Сандармох российские поисковики нашли останки пяти человек, убитых в затылок, а также остатки зеленой формы, предположительно английской шинели (судя по всему, их выдавали военнопленным), и пули разного производства и калибра. Представители РВИО не стали утверждать, что это и есть советские военнопленные, расстрелянные финнами, но намекают на это. Вы полагаете, такое возможно?
— Большинство советских военнопленных, попавших в финский плен в 1939–1944 годах, содержались в лагерях на территории Финляндии, и если и погибали, то их хоронили на месте гибели. Мне неизвестно о лагере в Сандармохе, а вокруг других финских лагерей в Восточной Карелии было полно лесов. Зачем им надо было бы везти тела так далеко и закапывать именно в этом месте?
— Может, чтобы похоронить тела на месте уже имеющегося захоронения?
— Финская армия даже не знала о захоронении в Сандармохе — это мы сегодня знаем из финских архивов. Все они открыты: в Финляндии закрыты на 25 лет только отдельные материалы по внешней политике. Так что это место было ничем не примечательно.
— Но могло ли все-таки быть, что это советские военнопленные?
— Какая-то доля вероятности всегда существует. Есть доля вероятности, что там могли кого-то расстрелять. Но я в это пока не верю. Это могло бы быть, если бы рядом были финские лагеря — но неизвестно, чтобы такие располагались в районе Сандармоха. Неубедительной кажется мне и версия про то, что раз были найдены немецкие пули — значит, это финны. Я не специалист по оружию, но слышал, что в НКВД использовали немецкое оружие как более эффективное.
— У журналистов вызвали вопросы и найденные кусочки шинели. Якобы они были зелеными, а английские шинели — коричневыми.
— В некоторых финских послевоенных судебных материалах действительно упоминаются коричневые английские шинели, которые Британия послала нам еще во время Зимней войны 1939–1940 годов.
«Белые пятна остались, но их немного»
— Еще десять лет назад вы опубликовали книгу «Незаконные расстрелы советских военнопленных во время Войны-продолжения» — так в Финляндии называют Вторую мировую, последовавшую за советско-финской войной. Насколько вообще судьба советских военнопленных исследована в финской историографии?
— Сейчас этой темой в Финляндии занимаются меньше десятка человек, но мы считаем, что она изучена основательно. Основную работу с архивами мы провели более десяти лет назад, когда изучали материалы по советским военнопленным и перемещенным лицам в 1939–1955 годах. Проект целиком финансировался финским Национальным архивом (то есть государством), а его результаты вместе с обширной онлайн-базой выложены в онлайн-доступ. Конечно, белые пятна остались, но их немного, и речь не идет о неизвестных расстрелах тысяч жертв. Скажем, по моим оценкам, около 3 тыс. советских солдат и офицеров погибли от болезней и недоедания до того, как были зарегистрированы в качестве военнопленных. А потому информации о них у нас нет.
— Откуда эта цифра?
— Процесс регистрации в лагерях занимал месяц, а в крайних случаях до полугода. И в условиях жуткого голода и болезней многие умирали. Но сравнивая данные финских армейских корпусов о пленных и данные послевоенного времени о погибших и репатриированных, можно увидеть расхождения — получается, что 6 тыс. человек были взяты в плен, но не репатриированы. Путаницу в данные армейских корпусов вносит и тот факт, что учет не всегда велся безупречно, иногда солдат путали, записывали по второму разу, дублировали ошибочные записи. Поэтому я условно делю 6 тыс. пополам и полагаю, что 3 тыс.— это оценка, наиболее приближенная к реальности.
— Их судьбой в послевоенное время кто-то интересовался?
— В Советском Союзе даже после формальной реабилитации военнопленных отношение к ним сохранялось отрицательное. В Финляндии также из-за натянутых отношений с Москвой этой чувствительной темой никто не занимался. Если бы мы раскрыли правду о том, как мы относились к попавшим к нам людям… В последние 20–30 лет ситуация изменилась, этим вопросом стали заниматься историки. Параллельно вопросами прошлых преступлений своих армий занимались и другие страны, прежде всего Германия. Впрочем, у них ситуация куда хуже.
— С чем вы тогда связываете нынешний всплеск интереса с российской стороны к этим захоронениям?
— Не исключаю, что в вашей стране есть люди из органов безопасности, которые не любят, когда им напоминают о преступлениях 1930-х годов. Тем более что Сандармох — это очень чувствительное место, где мы знаем имена большинства убитых в годы Большого террора. Можно было бы ожидать, что кто-то захочет сказать: «Да, мы совершали преступления, но глядите, другие тоже». Поэтому проблемы возникают и у исторического общества «Мемориал».
— В Финляндии подобного отношения к истории нет, вы полагаете?
— Возможно, тридцать-сорок лет назад нашлись бы люди, которые бы стали отрицать любую информацию о военных преступлениях тех лет. И за мою книгу меня назвали бы коммунистом. Но больше такого нет.
О таких вещах надо говорить, ведь люди помнят о том горьком опыте. И между собой, и прежде всего с теми, кто тогда выжил и был объявлен преступником — некоторые из них еще могут быть живы.
«Расстреливали всегда одного-двух, никогда не сотни человек»
— Вы пишете, что в финском плену в годы Второй мировой оказались 67 тыс. военнослужащих из СССР. Почему так много?
— Я связываю это с запретом для советских солдат на отступление. Если бы войска могли в нужный момент податься назад, военнопленных было бы меньше. Например, во время Зимней войны 1939–1940 годов из 5,7 тыс. военнопленных погибли только 135 человек.
— А из 67 тыс. человек сколько всего погибло?
— По официальным данным — 19 тыс., но как я говорил, к этому надо добавить еще 3 тыс. Выходит 22 тыс. из 67 тыс. человек.
— Ваш коллега Ларс Вестерлунд указывает, что около 4 тыс. военнопленных погибли не в Финляндии, а на территории Восточной Карелии, в концентрационных и фильтрационных лагерях. Как я понимаю, их тоже надо добавить. Что вообще известно о погибших военнопленных?
— Большинство умерли от болезней, голода. При этом все они тяжело работали, и шансы выжить были выше у тех, кого посылали работать в деревни. Около 1,2 тыс. человек были расстреляны. Официально — 1019 человек, но я к ним добавил еще около 200, так как я изучал послевоенные судебные материалы и видел, что там встречаются данные о расстрелянных, но не идентифицированных военнопленных из СССР. Не идентифицирована была каждая пятая жертва — отсюда и число в 200 человек, которые я добавил к 1019.
— На какие материалы опираются историки, исследующие судьбу военнопленных того времени?
— Прежде всего это карточки пленных, которые сохранил Финский Красный Крест, послевоенные материалы судов, документы о взятых в плен из лагерей и архивов вооруженных сил. Все они открыты.
— А материалы допросов выживших в финских лагерях советских военнопленных органами СМЕРШ (на эти документы ссылаются ученые ПетрГУ.— “Ъ”)?
— Конечно, с ними сложно: люди во время допросов были истощены и запуганы. Но я не читал эти материалы и не могу сказать точно.
— В своих материалах вы говорите о «законно» и «незаконно» расстрелянных. О чем речь?
— Формально право на расстрел по закону того времени мог дать только суд, а в случае военнопленных — военный суд. Все было «законно» также, если, например, при неудачной попытке побега военнопленный кого-то убивал, или ему приказывали остановиться предупредительным выстрелом, но он продолжал бежать. Большинство расстрелов были нелегальными: убивали для поддержания дисциплины в лагерях и без предупреждения при попытках побега. Но расстреливали всегда одного-двух, никогда не сотни человек.
— Откуда вы это знаете?
— Я изучал судебные дела. Конечно, причину смерти нередко устанавливали охранники без медицинского образования. Но изучая документы, я обнаружил, что если кого-то расстреливали, только в единичных случаях это не фиксировалось, а указывалось, что человек умер из-за болезни. Из 500 застреленных военнопленных, чьи истории я изучил, только в девяти случаях в документах была искажена причина смерти. Ситуация в финских лагерях все-таки отличалась от немецких. А после войны сотни людей предстали перед открытыми судами и были наказаны. Жаль, что советские военнопленные, которых репатриировали на родину, не могли выступить свидетелями на этих судах и восстановить справедливость. Но в СССР после войны в этом не были заинтересованы, а только в том, чтобы еще раз наказать бывших военнопленных.