Дела приемные

Министерство просвещения совместно с представителями НКО и приемными родителями разрабатывают поправки в законодательство, которые должны снизить уровень насилия в приемных семьях. В августе был обнародован проект предложений ведомства, ужесточающих правила отбора приемных родителей,— чиновники предлагали ввести обязательное психологическое сопровождение и тестирование детей, родителей и остальных членов приемной семьи, ограничить количество детей тремя, включая кровных, ужесточить норматив по метражу жилья. Общественные и родительские организации раскритиковали законопроект, отметив, что он дискриминирует приемные семьи и приведет к сокращению семейного устройства. Минпросвет критику услышал и обещал пересмотреть свои предложения, включив в рабочую группу представителей общественности. “Ъ” поговорил с приемными семьями и сопровождающими их специалистами и выяснил: вместо ужесточения министерству следует заняться своей непосредственной работой — обучением.

ОЛЬГА АЛЛЕНОВА, РОЗА ЦВЕТКОВА

Насилие как опыт детства

Матвею было три, когда с ним случилась беда. Стоял февраль, мать поссорилась с отцом и выгнала того из дома, а сама заперлась внутри и стала крушить молотком мебель и окна. Пока прежний мир вокруг рушился под ударами молотка, Матвей прятался под столом. Когда приехала полиция и мать увезли в психиатрическую больницу, мальчика забрала соседка. Он дрожал всем телом и молчал. Бабушка Татьяна приехала за ним на следующий день. Матвей не разговаривал целый месяц. За это время его мать подлечили и отпустили домой, и какое-то время женщина продержалась — часто приезжала к своей матери и виделась с сыном. Матвей этих встреч очень ждал — бабушка говорит, что у мальчика с мамой была крепкая связь. Ему было четыре, когда мать исчезла навсегда. «Искали полгода,— рассказывает Татьяна.— Когда нашли ее останки, мы с Матвеем месяц болели».

Заговорил Матвей только в реабилитационном лагере, в который его с бабушкой пригласил благотворительный фонд «Сохраняя жизнь». Идея таких лагерей принадлежит руководителю фонда Анне Межовой: став приемной матерью, она поняла, что детям, пережившим травму, необходима серьезная помощь. Фонд снимал на лето базы отдыха и проводил там пятидневные смены для подопечных семей. «Все приемные дети, с которыми работают психологи нашего фонда, ранее пережили насилие, но специалистов, которые могли бы эффективно помогать таким ребятам, в стране очень мало,— рассказывает Межова.— Официально реабилитационные центры есть, но чаще всего это переименованные приюты, там нет семьи. Никакой психолог не поможет ребенку, если в этом не участвует семья. Детям, пережившим травму, нужна длительная психотерапия, причем одновременно с родительской терапией. Пока родитель не примет ребенка целиком, со всеми его травмами, проблемами, неприятным поведением, контакта не сложится, стресс и непонимание будут нарастать». Лагерь, по словам Межовой, хорош тем, что в таком формате проще развивать детско-родительские отношения: родители отрываются от своих повседневных дел и пять дней проводят на природе вместе с детьми. С каждым участником лагеря работает психолог, есть групповая терапия, когда родитель делится с другими проблемами и переживаниями и понимает, что он такой не один. «Многие приемные родители порой оказываются в изоляции,— объясняет Межова.— Дети не справляются в школе, родителей пилят учителя и другие родители, они перестают общаться, замыкаются в себе. Но когда человек видит, что он не изгой, что таких много, ему становится легче и он возвращается в социум». Сейчас фонд собирает средства на строительство реабилитационного центра в Оренбурге, в котором кроме непосредственной помощи приемным семьям планируют еще и обучать специалистов.

После смерти матери Матвей несколько лет жил в страхе: боялся темноты, воды, боялся отпустить руку бабушки, часто плакал навзрыд, плохо разговаривал. В первом классе начались серьезные проблемы: он не справлялся с учебой, конфликтовал с детьми и учителями. «Я пошла в опеку и попросила для нас семейного психолога,— рассказывает Татьяна.— Но нас направили в психоневрологический диспансер. Психиатр у Матвея ничего не нашел. Потом опека предложила мне проконсультироваться в частном медцентре у психолога — но если бы нас взяли на терапию, мне пришлось бы оплачивать эти услуги. Я получаю опекунское пособие 6 тыс. руб., вся моя пенсия уходит на внука, у меня нет лишних денег». От знакомых Татьяна узнала про фонд и пришла просить помощи. Их взяли на курс терапии. За год такой поддержки Матвей сильно изменился: стал лучше контактировать с людьми, прекратил драться со сверстниками, его речь стала богаче. «Недавно в классе было анкетирование, там задавали вопросы, с кем бы ребенок пошел в поход, кого бы позвал в гости, и 16 человек выбрали Матвея,— в глазах Татьяны появляются слезы.— Вы не представляете, какое это счастье, у него появились друзья, он вылез из своего горя. Он теперь часто говорит, что мама живет на звездочке, он это принял».

Матвей учится во втором классе, ходит в бассейн, раз в неделю посещает психолога в фонде. «То, что делает этот маленький фонд, не делает больше никто в нашем городе,— говорит Татьяна.— Я не знаю, что бы с нами без него было».

Ольга Алленова — об идее ужесточить правила усыновления

Наташа тоже ученица начальной школы, только коррекционной. Она приходит в фонд вместе со своей крестной и опекуном Людмилой — пожилой дамой с суровым лицом. Девочка сразу бежит знакомиться, не обращая внимания на попытки Людмилы ее остановить, засыпает нас вопросами, не слушая при этом ответов. Заметна некоторая особенность поведения, из-за которой Наташу не взяли в общеобразовательную школу.

Она родилась в необычной семье. «Сын моей подруги, Андрей, женился, жили плохо, она пила, Андрей получал пенсию по инвалидности, ни мебели, ни одежды, на питание денег не хватало, ребенок неухоженный,— вспоминает Людмила.— Я приходила к ним, стирала, гладила. Когда Наташа заболела пневмонией, мать отказалась ложиться с ней в больницу, там же пить нельзя. А ребенку девять месяцев! Мы полицию вызвали, ну, убедили ее лечь. Через полгода Наташа снова заболела, но мать ушла из дома, чтобы не ложиться в больницу. Лечили амбулаторно». В год и восемь Наташа осталась без матери и отца, который слег в больницу с нервным срывом. «Мне пришлось ее забрать к себе, она бы там погибла»,— вздыхает Людмила.

Когда отца выписали, Наташа вернулась домой, но ненадолго. Людмила помогла устроить ее в детский сад — «там хотя бы кормят». Мать иногда появлялась дома, обычно к пенсии мужа. Девочку приводили в сад грязной, в прокуренной одежде, родители не раз попадались на глаза воспитателей пьяными. На Наташу жаловались: грубо ругается, кусается и дерется, показывает непристойные жесты, рисует и лепит мужские половые органы. По совокупности проблем Наташу забрали в приют, она провела там несколько месяцев. Межова убедила ее крестную, что оставлять ребенка там нельзя.

— Помню, прихожу в приют,— продолжает Людмила.— А на Наташке штаны на два размера меньше, ботинки огромные, сопли текут, она меня обхватила руками и ногами, как обезьянка, и кричит: «Баба, забери меня отсюда!»

Так пенсионерка Людмила стала опекуном маленькой девочки. Наташа еще долго рассказывала крестной, что в приюте ее били и обижали. «Проблем у нас, конечно, много,— делится Людмила.— Наташа постоянно берет чужое, здешний психолог с ней прорабатывает тему мелкого воровства. Меня она не хочет слушать, а психолога слушает. Долго подбирала окурки и совала в рот. Пивные бутылки облизывала на улице. Вроде бы с этим мы справились. У нее был огромный интерес к мужчинам, я очень боялась раннего полового созревания, но психолог меня успокоила, да и Наташа тоже изменилась. А вот с чем мы пока не справились совсем — она липнет к чужим, задает незнакомым людям слишком личные вопросы, бывает чересчур навязчивой, это многим не нравится. Я пожилой человек, мы живем в однокомнатной квартире, мне с ней непросто. Еще она болеет постоянно, вожу ее по врачам».

Прошлым летом Наташа с Людмилой тоже были в реабилитационном лагере, и это, по словам опекуна, им помогло: «Я там других послушала, сама что-то рассказала, меня поддержали, а я поняла, что таких детей немало и им можно помочь. Наташа после лагеря стала спокойнее, все-таки каждый день с психологом занималась, в бассейне плавала».

В помещении фонда «Сохраняя жизнь» всего две комнаты для занятий. В одной психолог проводит групповые и индивидуальные занятия с детьми или со взрослыми, в другой — большая детская с игрушками. Все дети, которых берут сюда на терапию, пережили насилие. Именно поэтому их имена, а также имена их родителей, в статье мы изменили. Психолог фонда Ирина Шапочникова рассказывает, что пожилым людям, взявшим под опеку родственных детей, крайне сложно встроиться в реабилитационный процесс. В России для родственной опеки не нужно проходить школу приемных родителей, и многие даже не знают, что такое нарушение привязанности и как влияет пережитая травма на поведение ребенка.

«Дети с опытом травмы часто либо совсем замкнуты и уходят в себя, либо ко всем без разбора привязываются, быстро входят в отношения,— рассказывает Шапочникова.— Бывает, они рано начинают половые отношения, неразборчивы в связях. Родители часто жалуются на воровство — срабатывает такой компенсаторный механизм, когда ребенок хочет скорее удовлетворить желание, потребить как можно больше, запастись впрок. Обычно нужна длительная работа, и очень важно работать не только с ребенком, но и с матерью. Если ребенок прожил в семье несколько лет и продолжает липнуть к чужим, значит, мама не смогла выстроить качественный контакт. Значит, надо ей помочь». По словам психолога, одна из главных проблем в приемных семьях — отсутствие такого «качественного контакта»: «Родители говорят, что уделяют ребенку много внимания, а когда я спрашиваю, как именно, они отвечают, что дают ему деньги, покупают мороженое и игрушки, возят в парк и на море. Но при этом я не слышу, чтобы они читали с ним книгу, лежали в обнимку перед сном, устраивали какие-то совместные чаепития. Тут очень важны совместные ритуалы, все это очень помогает установить контакт. И на тренингах мы именно этому учим родителей. Вот элементарный пример приведу: ребенок садится напротив мамы, и я говорю, что маму зовут Наташа, а ребенку надо придумать ласковое слово или комплимент на букву "Н". И вот ребенок говорит "ненаглядная", мама улыбается, а потом то же самое делает мама в отношении ребенка — и оба радуются, им приятно, это помогло им сблизиться. Даем и задания на дом, потому что они должны учиться делать все это самостоятельно. И очень важно говорить с детьми о чувствах, просить описывать свои эмоции, это все работает на установление доверительных отношений».

Многие приемные родители недооценивают важность тактильных контактов с ребенком, говорит психолог: отчасти это связано с незнанием, отчасти — с советским воспитанием. «Тактильные ощущения — первые, с которыми ребенок знакомится в мире, они очень важны. И если ребенок недоберет этих ощущений в семье, он потом будет добирать их на стороне: в бесконечных половых связях, например. У нас есть несколько бабушек, которые не обнимают детей, ну не умеют они, не понимают, что это важно. Мы в таких случаях прикрепляем к семье волонтера, который приходит домой, играет с ребенком, обнимает его, компенсирует какие-то пробелы. Хотя в целом это непросто без активного участия родителя».

Елена Григорьева — пример успешной приемной мамы, которая помогла реабилитировать детей, переживших глубокую травму. Вместе с мужем они усыновили четырех сестер. Кровные родители девочек употребляли наркотики, в доме был притон, детей били, а старших заставляли разносить наркотики или готовить их дома. Их забрали в интернат, только когда умерла мать, а отец избил старшую, 14-летнюю Свету, сломав ей нос,— за то, что она уснула «на шухере». «Мы забирали их в другом регионе,— вспоминает Елена Григорьева.— Света весила 34 килограмма, они были дикие, все время дрались друг с другом и не могли наесться. Потом уже они стали рассказывать, как жили дома: каждый день милиция, скорая, кого-то откачивают от передозировки, разнимают драки, девчонки дежурят по ночам за гаражами, куда приходят за наркотиками покупатели». Долгое время Света кричала по ночам — ей снилось, как кровный отец привязывает к батарее ее приемных родителей, а ее саму забирает домой. «Она боялась на улицу выходить — говорила, что он ее найдет и вернет домой, потому что ей слишком тут хорошо»,— рассказывает Елена.

С остальными детьми проблемы у приемной семьи начались в школе. Младшие сестры Светы воровали, дрались на переменах, срывали уроки, постоянно врали родителям и учителям. «2016 год был для нас очень тяжелым,— вспоминает Елена.— У нас с мужем почти закончились силы. Директор школы вызывал нас, говорил детям, что их вернут в детдом. Я иногда думаю, что наша семья не распалась только благодаря тому, что нас поддержал фонд. Мы не вылезали отсюда, психолог работал с нами очень плотно — и индивидуально, и на тренингах, мы ездили в лагерь на реабилитацию и там как-то особенно хорошо сблизились. Я помню, Света сказала младшим: "Меня заставляли воровать и били за то, что я не хотела воровать, а вы воруете просто так, хотя вас никто не бьет"».

По словам Елены, за последний год случаев воровства у младших девочек не было. «Зато появились проблемы с повышенным интересом к мальчикам, им хотелось частых тактильных контактов, мы это вовремя заметили, скорректировали,— рассказывает приемная мама.— Они очень любят, когда я их обнимаю, и я теперь понимаю, как это важно. В целом я вообще понимаю сейчас, что с ними происходит и почему. А когда понимаешь, то страхов меньше».

За помощью к органам опеки Елена никогда не обращалась: боялась излишнего контроля. «Нам повезло, что мы сразу попали в этот фонд, здесь индивидуальный подход к каждому, психолог чувствует меня, мой характер, и сам подводит меня к мысли, как надо поступить. И самое главное — я знаю, что нас не бросят, что в любой ситуации мне есть куда прийти. Не представляю, как живут приемные семьи, у которых такой поддержки нет».

Лешка и его женщины

С Надеждой Громовой-Ярихметовой и ее семьей встретиться было непросто: то ей надо было встречать кого-то из детей в аэропорту, то везти документы из одного органа опеки в другой, то договариваться насчет школы для семилетнего Васи, то везти в поликлинику самого необычного, особенного, ребенка в этой семье — Лешу.

У Надежды и Руслана четверо кровных и пятеро приемных детей. Когда старшей дочке Яне было девять, пожилая родственница со слезами на глазах уговорила Надежду взять к себе ее внука Ваню. Бабушка не справлялась с 12-летним подростком, а его родители развелись, создали новые семьи и сыном не занимались. Ярихметовы забрали Ваню, у него не было никаких документов, зато имелся трудный характер — он не понимал, почему родители оставили его бабушке.

Это было 13 лет назад, сейчас Надежда с улыбкой вспоминает свои страхи и переживания той поры. За родственную опеку им не платили, муж Руслан «вкалывал с утра до ночи». «У мужа всегда была такая позиция: лишь бы всем хватало еды, одежды, игрушек»,— говорит Надежда. Она осталась один на один с двумя тинейджерами, каждый из которых постоянно демонстрировал свой трудный характер. Помогла Надина мама — она работала в социальном центре для «трудных» детей, а советы профессионала в таких случаях бесценны. Когда Ваня стал звать приемную мать «тетей Надюшей», Надежда поняла, что он адаптировался.

Почему приемные семьи лучше детдомов

Потом в семье родились Женька, Катя и Вася. При этом Надежда успевала волонтерствовать и была в курсе новостей, связанных с сиротами. Однажды ей рассказали про Элю, которая жила в Детском доме-интернате (ДДИ) в Волгоградской области — девушку через несколько недель должны были перевести в психоневрологический интернат, ПНИ, и волонтеры переживали, что она не справится со стрессом. «Говорили, что ее надо спасать, что "она живая, в ПНИ не выживет",— вспоминает Надежда.— Я от этих рассказов распереживалась, поехала ее навестить. Душой и телом она была как маленькая девочка: доверчивая и ведомая, очень отставала в развитии, ею ведь никто не занимался». В общем, Эля поселилась в их семье.

Теперь ей 19, она учится в колледже керамическому искусству, ходит в бассейн, увлекается флористикой и мечтает открыть свой цветочный салон. Девушка стоит в очереди на жилье в Волгоградской области, но для начала нужно добиться восстановления ее дееспособности, а это для многодетной семьи сложная процедура.

Через полгода после появления Эли в семью пришел 16-летний Егор. Его в органы опеки и попечительства сдала бабушка. Сотрудники опеки стали уговаривать Надежду принять его в семью. «Егор был совсем домашним, пробыл в интернате буквально пару месяцев, так что с ним мне было легко»,— вспоминает приемная мать.

А когда в органы опеки пришла 13-летняя Алина и попросила забрать ее из приемной семьи, в которой прожила два года, специалисты уже знали, к кому обращаться. Было понятно, что ребенка с таким сложным характером устроить в семью будет сложно, и Надежда согласилась помочь, стала искать для Алины семью. Несколько раз знакомила ее с кандидатами в приемные родители, которых лично знала и которым доверяла. Но Алина отказывалась, а однажды сказала: «Тетя Надя, я хочу жить только с тобой и твоими ребятами». Отказать ей Ярихметовы не смогли.

Самый необычный ребенок в этой семье — Алексей. При рождении у него был выявлен редкий генетический синдром, и родители от него отказались. У младенца, выглядевшего как маленький старичок, было много проблем со здоровьем, врачи были уверены, что долго ему не жить. У него не закрывались глаза, потому что не было век, он не мог говорить, потому что верхняя и нижняя челюсти не смыкались, а пользоваться голосовыми связками его никто не учил.

Из дома ребенка Лешу перевели в детский дом-интернат для детей с умственной отсталостью — он лежал все время в кровати, из-за чего началась атрофия ног. Но вот в детском доме появились волонтеры, Лешку стали брать на прогулки, и оказалось, что он добрый, смышленый и все понимает. Он любил ухаживать за маленькими детьми, убаюкивал их, катал в колясках. Несмотря на его необычную внешность, дети его не боялись. В этот ДДИ вместе с волонтерами приходила Алена Синкевич, координатор проекта «Близкие люди» благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Во многом благодаря ей руководство учреждения согласилось обследовать детей со спорными диагнозами на медицинских консилиумах. Лешке требовалось много сложных операций, и «Волонтеры» эти операции оплатили, а Алена координировала помощь. Она привязалась к Лешке, навещала его и решила найти ему семью. «Я увидела, что он очень тонкий, ранимый, ласковый,— вспоминает Алена.— Он сильно страдал от одиночества, очень хотел общаться. Остаться к нему равнодушным было невозможно». Она написала в своем блоге, что Леше нужна семья.

Когда Надежда увидела его фотографию, удивилась: неужели кто-то решится? Она захотела с ним познакомиться, хотя желания забрать его в семью не было. «Скорее это было любопытство,— говорит она задумчиво.— Как такой парень живет, как взаимодействует с окружающим миром?» Они встретились с Лешей в Морозовской больнице, где он проходил реабилитацию после операции в Лондоне. С Надеждой пришла ее дочь Яна. Леша не умел говорить, но мог объясняться жестами. Он очень удивился гостям и стал трогательно за ними ухаживать: усадил на стулья, угостил пасхальным куличом. Потом попросил спеть ему песенку, и Надежда запела колыбельную, которую всегда пела своим детям, а Леша замахал руками, останавливая ее. «Там были слова про дом, в котором ждут, и я вдруг поняла, что Лешке очень больно это слышать. Глаза у него покраснели. Потом он стал нас баюкать и укладывать спать. Как нам потом объяснили, это было высшим жестом доверия у него. Когда мы стали прощаться, он протянул нам наши куртки, а сам лег на кровать и отвернулся к стенке. Я пообещала, что мы еще придем, но он сильно замотал головой, не верил».

Ярихметовы решили забирать Лешу на выходные. «Честно признаюсь, было страшно: и нам, и, наверное, ему,— вспоминает приемная мать.— Я не знала, как он поведет себя с детьми, а у него никогда не было своего дома. Но оказалось, что он такой же ребенок, как и остальные мои дети, особенно он похож на младших, Катю и Васю. Они прекрасно играли вместе. Он все понимал, только сильно стеснялся». Пятилетний Вася, увидев Лешу впервые, сказал, что его руки похожи на лягушачьи лапки. Это Васе понравилось.

«Когда мы брали его к себе на выходные, Леша с первой минуты спрашивал на пальцах: сколько дней он здесь проведет? — продолжает Надежда.— Рисовал в воздухе сердце, прижимал руки к груди, лез обниматься каждую минуту. Слово "нельзя" его очень пугало, он боялся, что сделает что-то не так и его больше не позовут в дом».

Летом семья взяла парня с собой на море. «Там было всякое,— говорит Надежда и, поворачиваясь к сыну, спрашивает: — Леш, можно я расскажу?»

Мы сидим в трехкомнатной квартире в Текстильщиках, которую Ярихметовы снимают, потому что в собственной однушке им никак не разместиться. Леша, подвинув нам кресла так, чтобы мы сидели друг против друга, сам усаживается рядом с матерью. На вопрос Надежды он кивает головой и мужественно слушает ее воспоминания, правда, закрыв лицо руками. Ему стыдно. В целом рассказ сводится к тому, что на отдыхе Леша пугал окружающих, проверяя на прочность свою новую семью. Как будто хотел понять — отдадут они его, такого «плохого», обратно или нет. Если бы не ежедневные телефонные консультации с Аленой Синкевич и директором ДДИ Еленой Агафоновой, семья бы сдалась. Тем более что и Надежда, и Руслан понимали: решив оставить мальчика в семье, вернуть его уже не смогут и это навсегда.

В канун 2017 года Лешка получил свой первый подарок под семейной новогодней елкой и испытал огромное счастье. В тот день Ярихметовы поняли, что не могут больше возвращать его в детский дом. Так они стали опекунами. Его сразу записали на курс к нейропсихологу, потому что сильно травмированным детям всегда нужна помощь специалиста. На первом же занятии с психологом Лешка уверенно вытащил карточку, обозначавшую маму, показал на Надежду и прижал ее к сердцу. Так же поступил с карточкой, обозначающей папу.

Член Общественной палаты Елена Альшанская о том, почему систему опеки надо реформировать

За несколько дней до нашей встречи Алексей вернулся из Лондона, где ему делали очередную операцию. С ним летала Яна, а Надежда встречала их в аэропорту. Поездки в Лондон — это для Леши всегда операции. В этот раз врачи решали проблемы, связанные с урологией, а через год парню предстоит операционное раскрытие глаз. На самом деле они у него большие и серые, но на предыдущей операции их сузили, чтобы предотвратить высыхание слизистой оболочки. Еще ему должны сделать веки. Не для красоты, говорит Надежда, а для нормальной жизни. Операция — это всегда наркоз и боль, но Леша каждый раз с радостью едет в Лондон и не хочет оттуда уезжать.

Британцы относятся к нему дружелюбно, не обращают пристального внимания на особенности его внешности. Там от него не шарахаются, как на родине, он даже мог бы жить там самостоятельно. Дома это невозможно. «Когда мы отдыхали в Крыму, даже маленькие дети подходили к нему и спрашивали, можно ли его потрогать,— вспоминает Надежда.— Как будто он не настоящий, не живой, ничего не слышит и не понимает. А в Лондоне все ему улыбались, подбадривали, он не боялся ходить по улицам и даже не прятался под кепкой и солнцезащитными очками».

Если спросить Лешу, обижали ли его в детском доме, он начинает кивать и шумно дышать. «Он всегда так дышит, когда волнуется»,— поясняет Надежда. Она понимает сына с полуслова, у нее с ним особая связь, своя система знаков. С гордостью вспоминает, как весной, когда Лешке исполнилось 14 лет, они ходили в МФЦ получать ему паспорт. Сотрудница УФМС спросила, может ли Леша самостоятельно расписаться в документе, и он вдруг закричал: «Да!» И действительно расписался, несмотря на то что закостенелыми фалангами пальцев делать это непросто.

Еще он прекрасный массажист — чувствует чужую боль, и после его массажа боль уходит. За право быть другом Леши борются все дети в семье и даже две собаки. К концу нашего разговора из школы приходит восьмиклассник Женя в форме кадета, в комнате появляются Вася, Алина и Катя, дочь друзей Аделя, все взахлеб рассказывают свои новости, теребят собак, обнимаются с Лешкой.

В этой веселой кутерьме мы едва успеваем расспросить Надежду про финансы. У семьи непростая ситуация: часть детей из регионов, часть из Москвы, поэтому одним детям не положены санаторные путевки туда, куда предлагаются другим. Все дети ходят в бассейн и на занятия к психологам. Кроме того, нужно водить Лешу к реабилитологу, а Эле оплачивать уроки флористики. Про одежду, из которой дети вырастают быстрее, чем она изнашивается, Надежда упомянула лишь вскользь, а в целом она ни разу не пожаловалась. На вопрос о проблемах Надежда ответила не сразу, задумалась. Наконец сказала, что не хватает квалифицированной юридической помощи, чтобы можно было без больших потерь времени и сил вернуть ребенку дееспособность, добиться для него квартиры. Еще ей хотелось бы встретить больше понимания со стороны чиновников, которым сложно поверить, что в семью детей берут не из-за денег, а потому что хотят помочь: «Понимаете, в детском доме Лешка бы просто погиб». Надежда рассказывает, что «трудности роста» были и есть у каждого из ее детей, но справляться с этим приходится в одиночку. Обращаться к психологам в социальные центры она не хочет, считает эту услугу профанацией: «У них нет времени на индивидуальный подход к ребенку, они мало интересуются его прежней жизнью и частенько дают советы, неприменимые в обычной жизни».

Надежда считает, что психолог таким детям необходим так же, как и семейный доктор, причем в шаговой доступности. А пока им часто приходится ездить за услугами на другой конец столицы.

Много проблем с обучением. «У нас в стране инклюзия для всех детей одинаковая,— рассуждает приемная мать.— Но понятно же, что мой Лешка не сможет учиться в обычном классе, как бы хорошо к нему ни относились учителя и одноклассники». Ее необычного сына не взяли даже в школу для немых, куда они поначалу обратились: Леша пока не может произносить фразы, изъясняется мимикой, звуками, жестами. В коррекционной школе пообещали, что преподаватели будут приходить к парню домой два-три раза в неделю. Но мать настояла, чтобы он ходил вместе со всеми на уроки физкультуры и ИЗО. «Ему очень нужно общение со сверстниками»,— горячо говорит Надежда, а Леша распахивает руки, показывая, что готов обнять весь мир сразу.

Дом и семья вместо побоев и психушки

На двери дома Истоминых висит красивый венок из цветов. Дверь открывает девушка с распущенными волосами, в коротком платье с белым воротничком. Это и есть приемная мама большого семейства. Лане 36, но выглядит она немногим старше своих приемных детей. Ее мужу Игорю 43, он тоже подтянутый, энергичный.

«Когда родилась Стелла, я взяла ее на руки и прямо физически ощутила, что такое безусловная любовь, когда любишь ребенка просто за факт его существования,— вспоминает Лана.— Поэтому я даже представить не могла, что есть младенцы, к которым никто не спешит, когда они плачут. А тут прочитала статью, в которой говорилось о жизни в детском доме. Оказалось, что прямо рядом с нашей сытой, счастливой жизнью есть зазеркалье, в котором детям очень плохо. В детских домах уровень стресса у детей как при бомбежке. Они плохо развиваются, отстают, появляется депривация, им трудно потом социализироваться и встроиться во взрослую жизнь. А у нас крепкая семья, есть ресурсы, чтобы помочь хотя бы одному ребенку, вытащить его из системы. Показала статью мужу. Он сразу предложил: "Давай усыновим"».

Они пошли в школу приемных родителей, стали собирать документы. И даже как будто нашли в банке данных свою будущую дочь. «Но когда я полетела в Иркутскую область, то вдруг поняла, что совсем ничего не чувствую к этой маленькой девочке. Это меня испугало. Я ходила к ней три дня, играла с ней, но внутри ничего не отзывалось. И я уехала домой. Мы тогда не решились, а спустя полгода ее забрали в другую семью».

Однажды Лана увидела в соцсетях рассказ волонтеров о 14-летней Насте, которая мечтает ездить к кому-то в гости, а ее никто не приглашает. Истомины забрали девочку на выходные, а через несколько месяцев — насовсем. «Я вдруг поняла, что искала не там, что вот он, мой ребенок»,— говорит Лана. «Я боялся, что мы не справимся,— вспоминает Игорь.— Одно дело, брать подростка в гости, играть с ним в разные квесты, ходить в поход, а другое — постоянно воспитывать, выводить в жизнь». Но Настя влилась в семью легко и безболезненно. Истомины говорят, что с ней вообще не было проблем, а самым трудным для Игоря за всю их совместную жизнь оказалось решение дочери стать парикмахером: «Она была настолько способной, восприимчивой к знаниям, так быстро наверстала упущенное в детском доме, что мне казалось: ей прямая дорога в высшее образование. А она с самого начала хотела быть мастером причесок».

— Настена, кстати, стала прекрасным парикмахером,—заступается за дочь Лана.— Это был ее выбор, она занимается любимым делом.

Детей не отпускают под внешнюю опеку

Настю мы увидели мельком — в этот день она вернулась с моря и приехала к Истоминым за своими собаками. Заглянула в комнату, махнула рукой: «Мам, пап, я уехала!» Семейство высыпало в прихожую ее проводить, так что стало тесно от детей, собак и кроликов.

Однажды Настя пригласила на день рождения своих друзей из детского дома. Среди приглашенных был 15-летний Лев. Игорь вспоминает, что парня интересовала игра на бирже и другие финансовые вопросы:

— Он был напористым, активным, сыпал вопросами. Я ему объяснил, что лучше об этом поговорить в следующий раз, но вообще для работы на бирже необходим большой багаж знаний и терпение. Через неделю мы поехали в детский дом за Настиными документами. Лев подошел к нам и сказал, что много думал о моих словах, засел за учебу, исправил двойки.

— Это нас подкупило, конечно,— вступает в разговор Лана.— Мы решили, что можем брать Льва на выходные. Но каждое воскресенье в 17 часов приходилось говорить ему: «Тебе пора в детский дом». Это было ужасно.

В отличие от Насти, у Льва был сложный характер. Он провел в детском доме 15 лет, ему давали плохие характеристики, да и забирать двух подростков Истомины не собирались. Но отказаться от него уже не могли. Сейчас говорят, что не пожалели о своем решении ни разу, хотя адаптация подростка к семье была очень трудной — слишком много горя он увидел в прежней жизни.

О детском доме Лев может рассказывать много. Например, как его, маленького, засовывали в стиральную машину и включали центрифугу, чтобы напугать. Как в старшем возрасте самой страшной угрозой были слова воспитателя: «Что, в психушку захотел?»

— Я был бунтарем по натуре,— объясняет Лев будничным голосом.— И за любое несогласие с мнением старших воспитатель писал рапорт, потом врач оформляла это документально, и меня отправляли в психиатрическую больницу. Один раз я даже провел там два месяца. Превратился в настоящий овощ. Каждый день мне давали какие-то таблетки, от которых тошнило. Если я пытался выплюнуть, могли вколоть укол. После этого уже все, ты в другом измерении.

Он считал дни до выпуска из детдома, когда Настя позвала его на день рождения к Истоминым.

— Что было самым трудным в интернате? — Лев отвечает быстро, энергично: — Ощущение несвободы. Ты не имеешь права выйти за его пределы, ты не выбираешь, что хочешь съесть на завтрак, ты обязан быть маленьким роботом, который делает все, что прикажут. А если не слушаешься, в психушку или к старшим в комнату. Чтобы тебя проучили.

— Били?

— Да, и часто,— спокойно кивает головой.— Это такая цепная жестокость: сегодня бьют тебя, а завтра ты готов сам кого-то бить, чтобы доказать, что ты не жертва.

В ближайшее время Лев планирует поменять не только фамилию, но и отчество: «Хочу стать Истоминым Львом Игоревичем». Он считает эту семью настоящей, говорит, что она его спасла. Из его 18 детдомовских однокашников социализировались лишь трое. Остальные — либо в тюрьме за наркотики, либо живут в нищете, спуская за день всю пенсию, либо занимаются криминалом.

У Льва в Москве есть жилье, доставшееся от бабушки, он его сдает и снимает квартиру рядом с институтом. Учится он на первом курсе Финансового университета при правительстве РФ на программиста, интересуется 3D-моделированием. Мог быть уже на третьем курсе, но год назад его отчислили за прогулы и несданные экзамены.

— Когда исполнилось 18, я почувствовал себя свободным,— вспоминает парень,— в первые же месяцы спустил все деньги, что были у меня на счете. Нет, я не пил и не курил, но водил друзей из интерната в боулинг, каждый день питался в «Макдональдсе», в общем, потратил деньги на всякую ерунду. Особенно стыдно, что обманывал родителей. Я говорил им, что еду в институт, а сам еще был в постели.

Когда Льва отчислили, родители провели с ним много часов за беседами, вместе с психологом пытались разобраться в причинах случившегося. Истомины уверены, что Лев тогда многое переосмыслил. Через год восстановился на факультете и теперь рассчитывает свой бюджет «без всяких глупостей».

Расставшись со старшими детьми, родители испытали «синдром опустевшего гнезда», так они это называют. И решили взять еще ребят. «У нас тогда была небольшая квартира, и это нас тормозило,— вспоминает Лана.— Но тут начался пилотный проект правительства Москвы: семьям, которые берут пятерых детей, в том числе подростков или инвалидов, город выделяет временное жилье». Игорь добавляет: «Подростки нас не пугают. Нам с ними хорошо, им с нами тоже».

Мы встречаемся с этой семьей в большом двухэтажном доме в Зеленограде, в просторной комнате за длинным, от стены до стены, столом. Вся семья собирается здесь по вечерам. Лана — практикующий юрист, Игорь — инженер-математик, график свободный, это удобно, когда много детей.

— Мы об этом даже мечтать не могли,— Лана ведет нас по дому, показывая шесть комнат и небольшой участок с надувным бассейном, вольером для кроликов, патио за домом.

Все пятеро — Руслан, Наташа и ее сестра Аня, Владислав и Олег — жили в московских детских домах. Сейчас им от 11 до 18. Истомины берегут прошлое своих детей от посторонних и, даже рассказывая о случаях из совместной жизни, не называют имен. Сложности с адаптацией приемных детей в этой семье были, но Истомины, люди опытные, знали, что справятся. «Конечно, почти каждый попытался пробить установленные границы, расшатать правила, проверял, можно ли нам доверять,— говорит Лана.— Да и сейчас они временами совсем не ангелы. Ну а кто из нас ангел?»

О возврате они не думали, даже когда было очень трудно. «Пришли в нашу семью — значит, все, наши,— проясняет Лана.— Мы сразу так договорились. Оказалось, что для нас приемный подросток более понятен, чем приемный малыш, мы понимаем, как с ним общаться, у нас это получается. К тому же приемных родителей, желающих взять в семью подростка, гораздо меньше, чем тех, кто готов принять маленьких».

Когда мы спрашиваем про деньги, Лана смеется: «Это сейчас самый главный вопрос». И рассказывает, что на поездку всей семьей на Алтай потратили 500 тыс. руб. «Мы с мужем специалисты с доходами выше среднего,— говорит приемная мать,— а если кому-то кажется, что нам много платят, пусть попробуют забрать в семью хоть одного из тех 50 тыс., которые в детских домах ждут. Мы принимаем детей вместе с их травмами, с их прошлым. Выслушиваем, утешаем, работаем с травмой. Мы ходим за грибами, бегаем наперегонки по лесу, прыгаем с тарзанки. У нас девять детей, им всегда есть к кому прийти за помощью и советом. Они знают, что мы их никогда не бросим, у них есть тыл. Жизнь в детском доме невозможно сравнить с жизнью в семье. Это совершенно разные категории».

Рассуждая о том, какие изменения нужны в законодательстве о приемных семьях, Лана отмечает, что первым делом надо разграничить функции контроля и помощи — сейчас обе, как правило, завязаны на органах опеки. «Приемные родители боятся обращаться с проблемами к службе сопровождения, потому что просьба о помощи оборачивается выводом о том, что семья не справляется. Поэтому выбирают стратегию "улыбаемся и машем", а сопровождение превращается в имитацию. Реформы надо начинать с обучения специалистов,— полагает приемная мать.— Пока уровень знаний и умений этих специалистов катастрофически низок даже в Москве, и приемные родители передают друг другу контакты реально помогающих психологов. К сожалению, это одни и те же фамилии, таких людей можно по пальцам пересчитать. Приемным семьям действительно нужна помощь в социализации детей, особенно трудных подростков, но если этим будет заниматься не профессионал, то он нанесет вред. Да, хорошие люди есть и в службах сопровождения, и в органах опеки, но со сложными детьми мало быть хорошим человеком. Надо быть профессионалом очень высокого класса». Необходимо развивать профессиональную семью, убеждены Истомины. Для этого государство должно признать, что в детских домах дети не социализируются. «Приоритетное право на жизнь в семье должно быть безусловным, без всяких оговорок,— считает Лана Истомина.— Все развитые страны упраздняют детские дома и создают фостерные семьи. Потому что в детском доме ребенок "хранится" как вещь и только в семье он может стать полноценным гражданином своей страны, встроиться в общество, создать здоровую семью. У детских домов это никогда не получится, просто потому что ребенку для полноценной жизни нужны не сенсорные комнаты и выезды на море два раза в год, а свой собственный значимый взрослый».

Почему отказываются от приемных детей

Попытки Минпросвета «зарегулировать приемную семью» и сделать из нее «филиал детского дома» Истомина считает ударом по институту приемной семьи. «В семье главными должны быть родители, они единственные законные представители детей, и они должны решать, как жить их детям в семье. Попытка государства приравнять приемные семьи к детскому дому и создать регламент действий родителя по отношению к ребенку — это путь в никуда»,— уверена Лана. Именно поэтому сопровождение приемных семей не может быть обязательным, а должно осуществляться только по запросу, считает она. Зато можно сделать обязательной диагностику ребенка раз в год, однако человек, проводящий такую диагностику, «должен опираться на методики, разработанные практикующими специалистами, а не кабинетными теоретиками».

Любые нововведения, по мнению наших собеседников, нужно начинать с пилотных проектов в отдельных регионах, чтобы видеть реальную статистику по результатам в течение трех-четырех лет: «И только если есть данные, что уровень насилия в приемных семьях за эти годы снизился, пилоты можно распространять по всей стране. Но делать всю Россию плацдармом для экспериментов с абсолютно неизвестным результатом нельзя». А еще, уверена Лана Истомина, чиновникам нужно проанализировать статистику: «Случаи насилия в приемных семьях, по данным Следственного комитета, единичны — 97 приемных детей в стране пострадали от рук опекунов. Прежде чем вводить ужесточения в отношении приемных родителей, их родственников, их квадратных метров, необходимо проанализировать именно эти случаи насилия. Если ребенок пострадал из-за того, что у него пропустили психиатрический диагноз,— значит, надо повышать качество осмотров у психиатра. Если это случилось, потому что родитель не справился со стрессом,— надо повышать качество сопровождения. Но если ни один ребенок не пострадал из-за того, что опекунам не хватило квадратных метров на него, то как законодательное ограничение метража поможет снизить уровень преступности? Почему законопроекты, целью которых является снижение уровня преступности в приемной семье, принимаются даже без анализа данных о причинах этой преступности?»

Поговорив с приемными семьями и специалистами, их сопровождающими, мы выделили несколько проблем, которые отмечают все наши собеседники. В первую очередь это школьное образование.

Учителя не готовы работать с детьми, имеющими поведенческие нарушения как следствие пережитой травмы, и часто стараются избавиться от проблемного ребенка.

В давлении на приемную семью участвуют и родители других школьников. Приемные семьи убеждены: если бы в стране готовили учителей, умеющих работать с трудными детьми, значительная часть возвратов была бы предотвращена. Психологи, работавшие с семьями, которые находились на грани возврата ребенка, подтверждают, что родители «сломались» именно на взаимоотношениях со школой.

Не менее важная проблема — отсутствие высокопрофессиональной психологической помощи. То, что предлагают семьям в государственных центрах социальной помощи, неэффективно, а порой и вовсе вредно, потому что для работы с детской травмой нужна особая подготовка, а таких специалистов в вузах не готовят.

Наконец, необходимо вводить обязательные обучающие курсы для родственных опекунов, хотя бы упрощенные: сегодня большинство возвратов происходит из-под родственной опеки, когда бабушки не справляются с подросшими внуками.

Другими словами, Минпросвету в первую очередь следует делать свою непосредственную работу — обучать специалистов и создавать систему сопровождения, а не усложнять жизнь приемных семей. Даже если ужесточение проще и дешевле обучения.