В октябре выходит новый диск Даниила Трифонова — одного из самых известных русских пианистов, недавнего лауреата «Грэмми». О своем новом альбоме, посвященном Рахманинову, чужих старых записях и важности конкурсов Даниил Трифонов рассказал Алексею Мокроусову.
Фото: Rudi Gigler/Imago/ТАСС
— Сколько дисков в год может записать честный музыкант?
— В прошлом году у меня вышло два диска, один сольный, другой с камерной музыкой. Проект «Destination Rachmaninov — Departure», над которым мы работали последние четыре года (с филадельфийским оркестром под управлением Янника Незе-Сегена.— “Ъ”), объединяет все фортепианные концерты Рахманинова, сперва выйдут второй и четвертый концерт плюс баховские транскрипции, первый и третий появятся в следующем году. Это большей частью живые концертные записи, записывали в Филадельфии примерно по концерту в год, лишь первый концерт писался в студии.
— Предпочитаете живые записи?
— В идеале — когда существуют оба варианта. Диск с этюдами Листа (он получил «Грэмми».— “Ъ”) писался большей частью в студии, но в последний день в студию пригласили публику. Было ощущение концерта, это дает дополнительный адреналин, который может быть использован, а может, в итоге пойдет студийная запись, но интересно иметь обе версии.
— Почему начали со Второго и Четвертого концертов?
— Они хорошо сочетаются. Еще там идея, что между концертами я играю баховские транскрипции Рахманинова, а во втором, особенно в финале, есть элементы фуги, получается мост с Бахом. Да и по датам — часть Второго концерта была написана раньше Первого.
— Вы любите пробовать разные подходы во время студийных записей — а можете менять подходы в ходе концертного тура?
— Я стараюсь играть по-разному во время одного турне.
— Слушаете реакцию публики?
— Слушаю концентрацию. При игре должно быть самому интересно, но я также слушаю и атмосферу в зале. Очень многое зависит от акустики и от инструмента, например, темпы и звуковые идеи во многом этим диктуются, как и то, играю я на открытом воздухе или в зале.
— Вы много слушаете предшественников, записи 20–40-х. А можете обходиться без них?
— Я стараюсь все время находить какие-то записи, неинтересно вариться в собственном соку. Необязательно я стану это использовать, но важно послушать, увидеть что-то новое, что может подвигнуть на поиск нового направления. Внутри традиции нельзя полагаться только на саму традицию, нужен собственный взгляд. Моя любимая эра в фортепиано в ХХ века — Рахманинов, Софроницкий, Горовиц, Рихтер, Гилельс, Шнабель, Корто… все это музыканты с яркой индивидуальностью.
— А как такой взгляд формируется? Говорят, в Нью-Йорке вы постоянно в гуще культурной жизни, ходите на выставки, концерты…
— Нет, Нью-Йорк — это чаще каникулы, когда возвращаешься после тура, хочется отдохнуть. Но если что-то интересное, обязательно, конечно, хожу. Однако и по интернету можно многое посмотреть. Вот Medici TV, например, активно развивается, есть интересные записи.
— Повлияло ли получение «Грэмми» на отношение к вам как исполнителю?
— Главное достоинство «Грэмми» — она позволяет расширить аудиторию. Хотя многие ходят на концерты, в том числе много молодых людей… в английском есть слово outreach, когда влияние выходит за рамки привычного.
— C получением «Грэмми» исполнилась старая мечта?
— Когда объявляли победителей, я летел из Рейкьявика домой, в Нью-Йорк, никуда не собирался вечером идти, но, едва приземлились, посыпались СМС — «поздравляем».
— Вот оно, счастье?
— Я, конечно, обрадовался, но был пристегнут в кресле, особенно не попразднуешь.
— Влияет ли сегодня индустрия звукозаписи на карьеру музыканта?
— На самом деле дискография — только один из элементов в развитии музыканта, основное все же происходит на концертах. В прошлом сезоне, например, у меня была серия концертов в Карнеги-холле «Перспективы» — свободная зона, где можно экспериментировать с любыми сочетаниями, фактически карт-бланш. А сейчас любимый проект — программа ХХ века «Декады», мой выбор произведений из каждого десятилетия, произведения, которое сильно повлияло на развитие фортепианной музыки и было революционным для своего времени, предъявляло новый язык. Там музыка Берга, Прокофьева, Бартока, Копланда, Мессиана, Лигети, Штокхаузена, Адамса и Корильяно — эволюция фортепианного письма на протяжении века. Я собираюсь играть программу на протяжении нескольких лет в разных городах, надеюсь сыграть и в России.
Я выбирал произведения, которые будут сочетаться друг с другом. В ХХ веке настолько быстро шла эволюция во всех видах искусства, и не только искусства, стили менялись один за другим, особенно если смотреть на 1930-е или 1940-е годы, быстро менялся фортепианный стиль. Во второй половине века эволюция несколько замедлилась, взрыв произошел в первой.
Я еще Брамса не так много играл. Сейчас сильно облегчил сезон 2019–2010 года, не так много буду гастролировать, хочу выучить в это время довольно сложный репертуар — оба концерта Брамса, «Искусство фуги» Баха, надеюсь, будет больше времени, чтобы сочинять.
— Скоро Москве предстоит очередной конкурс Чайковского. Как вы относитесь к конкурсам?
— В современных реалиях конкурсы важны, ради получения опыта они полезны. Но опыт, мне кажется, лучше получать в более раннем возрасте. В какой-то момент необходимо идти всерьез на крупные конкурсы, где есть шанс показать себя большой аудитории, это лучше, чем ездить с одной и той же программой, не имея четкого представления о том, как это может повлиять на карьеру. Когда опыта уже набрался, надо рисковать.
— В одном из текстов вас назвали «поэтическим экстремистом за фортепиано»…
— Такого еще я не слышал.
— Нравится?
— Не уверен.
— При этом у вас амплуа романтического виртуоза. Как вы сами себя определяете?
— Я сам себе ярлык не прикреплял.
— Но о традиции думаете?
— На самом деле с ярлыками очень сложно в классической музыке. И не только с ярлыками. Когда писал квинтет, больше всего голову ломал над тем, в каких темпах играть какую часть, как их назвать. Вроде бы можно adagio написать, а потом все так и будут играть adagio, а может, там lento? Как здесь решить? В итоге написал grave.