«Эту картину я снимал на ощупь»

В конце года на телеканале «Россия 1» выйдет 11-серийный телефильм Сергея Урсуляка «Ненастье» по роману Алексея Иванова. Время действия — 90-е годы в России. С режиссером «Огонек» поговорил о том, какой урок можно сегодня извлечь из 90-х.

Роман «Ненастье» Алексея Иванова написан в 2015 году. Ветеран афганской войны по имени Герман (его в сериале играет Александр Яценко) работает водителем инкассаторской машины в городе-миллионнике Батуеве (в нем угадывается Екатеринбург). Однажды, воспользовавшись халатностью охранников, своих бывших сослуживцев, он похищает выручку торгового центра, становясь обладателем 100 млн рублей. Попутно герой вспоминает события, которые пришлось пережить. Участие в афганской войне, создание союза ветеранов, превращение боевого братства в бандитскую группировку, почти все участники которой погибли…

О чем рассказывают современные российские сериалы

Нельзя сказать, что про 90-е у нас совсем не снимали. Во-первых, конечно, ряд фильмов Алексея Балабанова: помимо всем известных «Брат» и «Брат-2», «Жмурки» (2005) и «Кочегар» (2010); прогремевший в свое время фильм Станислава Говорухина «Ворошиловский стрелок» (1999) и два «Бумера» Петра Буслова в 2000-е. Нельзя не упомянуть сериалы «Бандитский Петербург» (2000-е), «Бригада» (2002), а также два недавних — «Чума. Новая сага о 90-х» (2015) и «Челночницы» (2018). Но из всех этих работ фактически только одну — «Челночницы» — можно назвать «сериалом о жизни»; все остальное — это так или иначе «о смерти». Так или иначе «героем» 90-х всегда оказывается бандит, которого у нас еще и стараются «понять». Между тем множество других изменений 1990-х — социальных, политических, экономических — почти не находят отражения в кино. Сергей Урсуляк пытается сломать это черно-белое изображение и показать саму жизнь 90-х. Именно жизнь — хотя и опасную, и тревожную.

— Вы знаете, наверное, что сегодня, когда автору сериала нужно показать, что наступили 1980-е или 1990-е годы, он применяет такой прием: в кадре начинает идти сильный дождь, снег или какая еще непогода. Множество сериалов попросту не решаются сказать что-то более конкретное о том времени, включая упоминание Горбачева или Ельцина. Сегодня на телевидении это табу. И вот вы взялись за эту тему. Пришло, наконец, время рассказать об этом широкому зрителю?

— Мне кажется, да. Те времена достаточно отстоялись, чтобы о них можно было говорить объективно. При этом, конечно, у каждого автора будет свой взгляд. Многие упрекают, например, Данелию за фильм «Я шагаю по Москве» — мол, такой жизни в 1960-е не было. Но тем не менее образ 1960-х ассоциируется в первую очередь с его картиной. Я буду рассказывать о 1990-х так, как я их запомнил. Я даже нагрузил главного героя какими-то собственными пристрастиями; он у меня, например, увлекается видео, что-то снимает постоянно. И мы видим 1990-е в том числе «глазами» его видеокамеры.

— После «Бандитского Петербурга» и «Бригады» громких сериалов о 90-х у нас не появилось. У нас, по сути, нет даже визуальной привычки к 1990-м на экране, не сложилось традиции — как их изображать. Что предложите вы?

— Девяностые у меня в сериале будут… разными. Понятно, что время тяжелое, но мне не свойственно делать жесткую картину про плохих людей, я этого не люблю. Для меня основная проблема с экранизацией романа Алексея Иванова, который мне очень понравился, была в том, чтобы очеловечить этих людей, заставить зрителя их полюбить. Или, по крайней мере, заставить проникнуться к ним сочувствием. И для этого мне необходимо было найти что-то обаятельное в каждом герое. Нужно было найти юмор, потому что в романе его не хватало. И лирическую линию, которая у Иванова существует, но тоже довольно, я бы сказал, жестко. Впрочем, это вовсе не претензия на то, чтобы задать какой-то стандарт — у каждого были свои 1990-е. Кто-то, вполне допускаю, сделает про 1990-е совершенно другую картину, прямо противоположную — там будут реки крови и слез. Я в 1990-е начинал учиться режиссуре, мы были молоды, счастливы, хотели чего-то добиться, и никто из нас не воспринимал 90-е как время сплошного кошмара. Кошмар был, но существовал как бы параллельно: это и отсутствие еды, и денег, и так далее… Словом, это не было совершенно темное время, и картина у меня получается вовсе не темная.

— Вы говорили в каком-то интервью, что далекое советское время вам снимать привычнее. По идее, вам, наоборот, должно быть проще про «вчера» снимать?

— Проще? Нет, не проще. «Ненастье» — это одна из, может быть, немногих моих картин, где я шел практически на ощупь. Я долго искал стилистику, долго артистов подбирал. Притом что на главную роль я позвал Александра Яценко, который только что снимался у меня в «Тихом Доне», но даже к этому выбору, казалось бы, предсказуемому, я пришел каким-то «непрямым» путем… Еще сложнее было организовать съемки. Как ни странно, визуально от 1990-х у нас не осталось практически ничего. Если, скажем, военное время сохранилось в каких-то фрагментах улиц, домов, квартир плюс огромный материал изобразительный, реквизиторский, костюмы, то от 1990-х — практически ничего. Улицы категорически другие, дома другие, вид городов другой, одежда другая. Вот казалось бы, мы все ходили в джинсах в 1990-е. Но мы ходили в других джинсах, в других куртках, полувоенных, в этих кошмарных свитерах, привезенных из Турции. Была довольно бедная жизнь. И совершенно другой окрас. Сегодня ничего этого нет. В этом смысле снимать сложнее.

— «Ненастье» — роман-превращение. Вот люди прошли через Афганистан, потом государство признало эту войну ошибкой. Затем эти люди очутились в новых экономических обстоятельствах. Проходят классический путь 1990-х — от крышевания до прямого бандитизма. Вас этот процесс превращения советских людей в постсоветских интересовал?

— Этот процесс превращения меня тоже интересовал, но вот в каком смысле. Я понимал, что, сложись моя жизнь чуть иначе в середине 1970-х, и я мог пойти по их стопам. Попади я, а затем вернись, например, из Афганистана, живой или полуживой — и дальнейшая моя жизнь могла сложиться по-другому. Я, наверное, вряд ли пошел бы в какую-то «бригаду», но понимаю прекрасно, что это было время, когда, грубо говоря, потенциально хороший человек мог оказаться в нехороших обстоятельствах. Сложись жизнь этих людей по-другому, они могли бы стать примерными отцами семейств, ходить на работу, выпивать кружку пива в пятницу вечером. Но тут все поменялось очень резко и драматично. Мне крайне важно было найти мотивацию и понять, как обстоятельства ломали людей...

— То есть виноваты не люди, а обстоятельства. Получается, что сам человек опять ответственности не несет. Нет ли в этой позиции попытки оправдания бандитов, вместо того чтобы говорить, что у них, как и у многих советских людей, просто отсутствовали этические инстинкты?

— Нет, это не так, конечно. Каждый отвечает за свои поступки. Ответственны ли они за то, что произошло с ними? Да, конечно. Значит, где-то что-то с ними было не так. Но и время, среда, общий фон тоже играли свою роль. Время сняло множество моральных ограничителей. В итоге, кстати, каждый из них получает, что называется, свое.

— Культуролог Даниил Дондурей упрекал авторов «Бригады» за то, что там нет «хороших парней». Он говорил, что формула «в то время все были плохими» аморальна. Такая ситуация, например, невозможна в американском кино, где, какой бы жестокой драма ни была, зло и добро все равно разведены по разные стороны. У вас «хорошие парни» есть в этом сериале?

— Ну, во-первых, каждый из них по-своему хороший. Совсем плохих у меня, может быть, там всего два человека. Это тоже новая ситуация для меня, когда я не смог найти никакого внутреннего оправдания, столкнувшись с каким-то чистым злодейством. А большинство изначально как раз хорошие. Конечно, «хороших парней», как в книге «Витя Малеев в школе и дома» (повесть Николая Носова на школьную тему, написанная в 1951 году.— «О»), вы тут не встретите. «Хорошие парни», я имею в виду,— это те, кому можно посочувствовать. Моя задача была в том, чтобы до последнего видеть их разными. Конечно, они изначально хорошие ребята, как и все мы, не правда ли? Но сколько же мы все наворотили всякого… Каждый из нас. Не совершая нападения на фургоны, не грабя, не воруя, но все равно совершили огромное количество плохих поступков. Или позволили им совершиться. И мы все в разной степени несем ответственность за ту жизнь, которая у нас сегодня.

Каждый по-своему, но виноваты все. И моя задача была — пожалеть всех нас.

Мы все, что называется, попали. И те, кто наверху, и те, кто внизу. Я бы сказал — влипли. И виноваты в этом мы все.

— Но все-таки результатом 1990-х стало обретение политических и экономических свобод, невиданных прежде. Сейчас опять в Сети популярен флешмоб «#90-е», люди выкладывают фотографии… Словно бы понимают, что что-то важное случилось тогда и оно не осмыслено до сих пор.

— Переживать всякий слом, ремонт — не самое приятное дело. Тогда действительно происходило нечто важное; получилось в итоге то, чего мы все на самом деле хотели, ждали. Василий Гроссман писал, что это самое большое счастье, когда чаяния людей и государства совпадают, это случается крайне редко. Во время войны такое было. Я думаю, что в 1991 году тоже был такой короткий период, когда эти векторы, чаяния совпали. Дальше пошло размежевание, все разошлись по своим квартирам, партиям, сектам. Но сейчас, как мне кажется, у поколения, которое пережило это, наступило время ностальгии по временам собственной молодости. Отсюда, наверное, новый интерес к 1990-м. Эти годы начинают казаться сладким временем, и при звуках «Ласкового мая» они замирают, словно звучит Бах.

— Действие романа заканчивается в 2013 году. Вы перенесли повествование целиком в 1990-е. Почему?

— Мне нужно было сжать эпоху, обозначить ее внятные вехи: приход Ельцина и уход Ельцина. С приходом Путина уже другая история начинается, на мой взгляд. Другое дело, что истоки сегодняшних событий — они все там, в 90-х. Эта рамка 1990-х еще хороша тем, что все происходит под Новый год. Понимаете, то есть как бы такая альтернатива «Иронии судьбы».

— Ельцин на экране появляется?

— Ельцин появляется.

— Расскажите о съемках; где вы все-таки нашли 1990-е?

— Что касается натурных съемок, мне, во-первых, изначально нужен был город, который вписан в заводскую среду, производственную, причем грубую, жесткую. Мне не хотелось, чтобы это был уютный маленький городок на берегу Волги, с церквушками. Это должно было быть такое искусственно созданное советское поселение; завод растет — и город вокруг него разрастается. Мы искали это сочетание довольно долго и в результате нашли это комплексно в Нижнем Тагиле. Хотели снимать в Свердловске, то есть нынешнем Екатеринбурге; но теперь он превратился в блистательную столицу Урала, так что богатство там сочится теперь из каждого небоскреба. А Тагил, который находится рядом, гораздо скромнее в этом смысле и, я бы сказал, «девяностнее». Вот там и снимали.

— Они не обижались? Жители Тагила?

— Вы знаете, я убедился, что люди находят прелесть в том, что они имеют. Мой тагильский водитель, когда мы ехали с ним по городу, сказал горделиво: «А вы знаете, что наш город в Книге рекордов Гиннесса — по количеству вредных выбросов?» Правда, сейчас он стал уступать какому-то другому городу, но мы, типа, не сдаемся… Кроме того, подмосковный город Электросталь, который, во-первых, один из моих родных городов, во-вторых, там тоже заводская среда, вписанная в город. И еще мы снимали один объект в Волгограде — собственно говоря, то место, где кучно квартируют эти самые афганцы.

— У Иванова, конечно, прочитывается такая мысль, что весь ваш капитализм, сверкающий ныне в городе Батуеве, построен на крови 1990-х. На том месте, где сейчас стоит торговый центр, 25 лет назад было насилие, смерть, борьба за рынок. Как с этим примириться?

— Это тяжело, действительно. И это примирение случится только после того, как уйдет поколение, которое это еще помнит. Вот город Петербург построен на костях, но мы об этом уже не думаем, правда? Время затягивает раны, время легализует капиталы, но, конечно, время, которое развивается поступательно, а не взрывно, как у нас теперь. Если сейчас накроет, то все опять придется сначала, как говорится. Но если говорить о нормальном развитии, то, конечно, через 50 лет уже никто не будет вспоминать, откуда взялись деньги и так далее. Острота этой темы уйдет. Но вряд ли мы это застанем.

— У вас в фильме есть герои, которым удалось дожить, условно говоря, до 2018 года?

— Да. Там есть герой, который не просто дожил до наших дней, но, думаю, у него сейчас все в полном порядке. Вы этих людей, конечно, узнаете. Тех, кто выжил и кто победил.

— Вам серьезно пришлось переработать книгу?

— Ситуационно — нет. Интонационно — да. Какие-то вещи мы исправили — те, которым я не мог найти оправдания или понимал, что никогда не объясню артисту, почему он это должен сыграть. Мне кажется, что несколько упростилась линия героини, по сравнению с тем, что вкладывал в нее Иванов: образ Вечной невесты и так далее. Я сделал героиню понятнее — не ради зрителя, как принято говорить, а потому, что она мне самому так была понятнее. Я думал о себе, когда делал эту картину и сочинял этот мир, как я его понимаю. Там, где я не понимал, я его менял… Если я не проникаюсь сочувствием к герою, мне снимать эту картину глупо. Я прочитал эту книгу, и меня что-то там зацепило, но я никак не мог это реализовать, визуализировать. И когда мы стали придумывать с автором сценария, то сформулировали какую-то нашу концепцию, которая в результате и стала сценарием, а потом фильмом. И если сейчас спросить меня про книгу, я вообще ее и не вспомню. Конечно, я уже живу событиями и эмоциями нашего сценария.

— А Алексей Иванов присутствовал на съемках?

— Нет. И я очень рад этому обстоятельству. Потому что я не люблю авторов на съемочной площадке. Я знаю, что они в этой конструкции лишние. Я с огромным уважением отношусь к ним, с благодарностью, но я понимаю, что ничего, кроме помех, они в этой ситуации создать не могут.

— А Иванов согласился с этим условием?

— Мы с ним даже не знакомы.

— Советские режиссеры говорят, что успех фильма во многом зависел именно от того, что автор и сценарист всегда присутствовали на площадке. Это у вас сознательная позиция?

— Во-первых, с живыми авторами я вообще дела не имел, поскольку ни Гроссмана, ни Трифонова, ни Шолохова давно уже нет в живых. Во-вторых, мне достаточно автора сценария, с которым и так всегда складываются непростые отношения. В какой-то момент я автора сценария, так же как и автора романа, отсекаю от производства. Есть какие-то счастливые исключения, не знаю, Миндадзе и Абдрашитов, которые работали вместе. Но это не мой случай. После того как любимый мною еще вчера сценарист отдал сценарий, я теряю к нему всякий интерес.

— Интересно.

— Это абсолютно, может быть, звучит эгоистично, но вот так. Всем спасибо, все свободны. Теперь это целиком мое дело. И мне в этом смысле ничего не нужно от автора. Представьте себе, что Юрий Бутусов, один из лучших режиссеров сегодняшних, делал бы свою «Чайку» вместе с Антоном Павловичем Чеховым! Ужас! И для одного, и для другого. Спектакль бы не вышел, уверяю вас.

— Это напоминает отношения хирурга и родственников пациента…

— Совершенно верно. Потому что родственникам не нужно это видеть. Я очень благодарен телеканалу «Россия 1» и Алексею Иванову, что они мне предоставили такую возможность. Я прочел роман «Ненастье», он мне понравился. Я тогда с опаской думал, что вот — как я телеканалу предложу такой роман? Он абсолютно, казалось бы, не в стилистике и не в эстетике канала. Но, набравшись мужества, позвонил Антону Златопольскому (генеральный директор телеканала «Россия-1».— «О») и сказал, что вот, есть такая история… И он ответил: знаешь, мы два месяца назад купили права на экранизацию этого романа. Вот и вся история. Телеканал договорился с автором без меня, тем самым дав мне возможность не спорить с ним по любому вопросу. В этом нет ничего личного. Я не хочу быть ни умнее, ни глупее того, что есть. Мне, слава богу, дают возможность, что называется, не прикидываться ни дураком, ни умным. Почему я так долго сотрудничаю с телеканалом? Потому что они не пытаются меня изменить. Они просто дают мне возможность. И я этой возможностью с удовольствием пользуюсь. Может быть, кому-то покажется, что я «уничтожил роман Иванова», сплющил или спрямил, не знаю. Но опять же, от экранизации глупо ждать буквального пересказа романа. Конечно же, это «Иванов плюс я», или «я минус Иванов». Потому что я пропускаю через себя прочитанное и делаю в результате то, что мне интересно, понятно, дорого.

Беседовал Андрей Архангельский