Пой-баба
Алексей Васильев о Мерил Стрип в «Примадонне»
В прокат выходит блестящая комедия Стивена Фрирза «Примадонна» — в оригинале картина называется «Флоренс Фостер Дженкинс» по имени главной героини, эксцентричной миллионерши, славу которой принесли полное отсутствие слуха и заслуженный титул худшей певицы в мире. За эту роль Мерил Стрип получила свою 20-ю номинацию на «Оскар»
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Фото: Экспонента
Мерил Стрип вспоминала, что как-то в начале своей учебы в Йельской школе драмы, когда в обеденный перерыв она нагружала свой поднос в тамошней столовой, ее привлек нечеловеческий гогот, исходивший от столика студентов-актеров постарше, сгрудившихся над магнитофоном. В те мгновения, когда истерический припадок у студентов спадал, из магнитофона можно было расслышать что-то невообразимое. Он вопил, кудахтал и завывал старушечьим голосом. Это напоминало домашнюю запись чьей-то бабули, которой смеху ради подсунули для исполнения самый заковыристый классический репертуар, с протяжными высокими нотами и похохатыванием. Бабка, бывало, благополучно добиралась по нотной лесенке до кульминации, но неизбежно срывалась на крик осипшей курицы. Помимо нот, старуха также путалась во французских, итальянских и русских словах арий и в акцентах, и запись напоминала булькающий котел, в который бросили речь, бросили музыку, вскипятили так, чтобы из них вышла вся грамота, и перемешали до состояния полной каши, в которой восторг и паника стали неотделимы друг от друга. Когда Стрип все-таки удалось добиться от студентов, что это за бред, то выяснилось, что это Флоренс Фостер Дженкинс, которая в 76 лет не просто собрала аншлаг в Карнеги-холле, а вызвала крупнейший ажиотаж в истории билетных касс этого заведения. Стрип и подумать не могла, что спустя 45 лет ее попросят воспроизвести весь этот непостижимый звуковой бардак живьем на кинокамеру.
Фото: Экспонента
Кассета, которую слушали старшекурсники, скорее всего, была компиляцией студии грамзаписи RCA «Невероятный триумф человеческого голоса», вышедшей на пластинке в 1970 году (через 25 лет после смерти Дженкинс) и составленной из восьми треков, записанных, когда ей было уже за 70. Расходы по записи и печати пластинок тогда, в 1940-х, она оплатила сама, и в итоге они стали самой прибыльной частью доходов в истории нью-йоркской фирмы «Мелотон», которую фрахтовала для своих эскапад Дженкинс. Наследница одного из самых внушительных американских состояний, она могла себе это позволить. Как и 60 (!) клубов, которые она патронировала. Как и сравнительно молодого мужа, с манерами и выговором британского джентльмена и биографией провального шекспировского актера (в этой роли Хью Грант стопроцентно уместно распустил павлиний хвост своего фирменного невозмутимого комизма). Как и помощника главного дирижера Метрополитен-опера в качестве персонального преподавателя вокала. Как и Карнеги-холл — но на его сцену она ступила в 76 лет, за месяц до смерти. Билеты были распроданы за несколько недель до концерта, и 2000 человек так и остались мокнуть в своих смокингах под октябрьским дождем, не прорвавшись на то представление.
А туда было из-за чего рваться. Домашние концерты Дженкинс и ее ежегодные отчетные вечера в бальном зале отеля «Ритц-Карлтон», на которые тоже билеты продавали, а не дарили, исправно посещали такие музыкальные столпы Нью-Йорка 30–40-х, как Коул Портер и Лили Понс. Потому что Дженкинс, осмелившаяся запеть лишь после смерти отца, когда ей перевалило за 40, была номер один — худшей певицей в мире и во Вселенной. И при этом — страшно азартной. Она выбирала исключительно трудные для исполнения вещи вроде арии Царицы ночи из «Волшебной флейты» или Лакме Делиба. Не имея способности к языкам, она, как мы уже упоминали, бралась петь стихи Пушкина в оригинале. При этом на вопрос «Сколько вам лет?» она наверняка ответила бы «А ну и что же!»: в выборе костюмов она руководствовалась чем угодно, кроме возраста и фигуры, и натягивая на себя туники нимф и шаровары баядерок, а голову (точнее — парик) украшая коронами и звездами на пружинках. Это было страшно смешно, но не вызывало жалости, какую вызывают больные,— ее недосягаемый для большинства смертных кураж вызывал восторг и передавался как великолепная зараза. А ведь больной она тоже была. В свою первую брачную ночь Дженкинс схватила сифилис и стала единственной женщиной, кто прожил с этим заболеванием полвека во времена отсутствия антибиотиков. «Смерть — мой давний спутник. Я привыкла жить с ней. И если меня убьет концерт в Карнеги-холл, я буду только рада»,— озвучивает Стрип легендарную фразу Дженкинс. И еще одну: «Может, про меня много кто скажет, что я не могла петь. Но уж точно никто не сможет сказать, что я не пела».
Фото: Экспонента
В этом фильме Стрип неотличимо похожа на Любовь Орлову с ее уникальным одержимым выражением, когда та собиралась взять крупную ноту — а про пение Орловой отлично сказано Раневской, что, мол, «всем Любочка хороша, и добрая, и душа компании, но как начнет петь — так как будто кто-то пописает в ведро». Крайне сомнительно, чтобы Стрип была знакома с образами нашей главной звезды, особенно поздними, вроде «Скворца и Лиры» (1974), на которые ее Флоренс особенно сильно смахивает. Но такое точное попадание в образ Орловой, в 72 года самозабвенно игравшей (и певшей) роль 18-летней невесты, кажется счастливой трансцендентной догадкой великой актрисы.
«Примадонна» бы, конечно, смотрелась не так, если б в ней сыграла просто отличная актриса вроде Джуди Денч. Самая суть этой картины — в наслаждении от того, как дурачится гений, актриса, у которой нет проблем, которая пошла в профессию не по каким-то взвешенным соображениям, а потому что она в ней летает. И она при этом — настоящая голливудская кинозвезда, что награждает картину каким-то особым знаком качества. Наслаждение это многократно усиливается тем, что дурачится Стрип под руководством и при сотрудничестве исключительно талантливого коллектива, собравшегося с единственной целью — создать великолепную, соразмерную рамку для ее бандитской вылазки в салонную по антуражу и площадную по повадкам комедию.
Фото: Экспонента
Постановщик картины, британец Стивен Фрирз, начал ставить фильмы так же поздно, как его нынешняя героиня начала петь,— в 44 года. За два десятилетия до того, как проблема беженцев и однополые браки стали магистральными темами новостей и кино, в 1985 году он прославился хитовой комедией «Моя прекрасная прачечная», соединившей и ту и другую. Его самым громким фильмом остаются, пожалуй, «Опасные связи» с Гленн Клоуз и Джоном Малковичем, эталонная экранизация этого старинного французского эпистолярного романа. Он снимал фильмы о современных спортсменах и о первом стрип-клубе Лондона 1930-х, находил на съемочной площадке общий язык с кинозвездами всего мира — от Шаши Капура до Одри Тоту. Фрирз представляет собой уникальный случай режиссера авторского кино, фестивального и оскаровского любимца, у которого полностью отсутствует авторская пристрастность, будь то в выборе предметов для разговора или режиссерском почерке. Но когда ему ставили это в вину, он отвечал: «Я просто пытаюсь честно выполнять работу. Мой авторский подход — делать все необходимое, чтобы состоялся данный конкретный фильм». Таким образом, его авторство — сродни авторству великих мастеров Голливуда 30–40-х вроде Хоукса и Кьюкора. И родство именно с этими режиссерами, с их одновременно совершенно чокнутыми, по-детски развинченными и удивительно здравыми, по-деловому собранными комедиями 1930–1940-х, «Воспитание крошки» и «Филадельфийская история», особенно очевидно в «Примадонне». Пока идет фильм, вы не опомнитесь: ваше дело смеяться. Почти сплошь интерьерный, сплошь из арий, он лишь на полминуты и всего раза четыре выбегает на улицы Нью-Йорка — но именно за счет краткости этих вылазок дает опьяниться этим городом. Дает почувствовать, что такое запружинить именно по этим мостовым в 1944 году, где продают «Пост» и газировку, покинув одурманенные Рахманиновым покои Дженкинс. Когда уже пахнуло чем-то будущим, чем-то свободным, Четом Бейкером — в туманах и клаксонах, Джеймсом Дином — в кепках бросающих друг на друга любопытные взгляды зашифрованных геев, Пресли — в пьяной вертлявости послеполуденных прохожих, Вуди Алленом — в ностальгической черно-белой иллюминации мостов. Но пахнуло еще очень издалека и совершенно нечетко, и главное счастье — осознавать, что лучшее, то, к чему стремишься,— еще далеко, далеко впереди. А пока еще не надо париться, бунтовать и отстаивать права — можно просто собираться компанией, выстраиваться за билетами и хохотать над Флоренс Фостер Дженкинс.
В прокате с 18 октября