Новые книги

Василиск Гнедов Сама поэзия

Поэт Василиск Гнедов — один из лидеров эгофутуризма, прославившийся прежде всего благодаря знаменитой «Поэме конца» — нулевому тексту-перформансу, состоявшему из молчания, обрывающего речь жеста рукой. В общем-то, благодаря этому нигилистическому отказу от поэзии Гнедов и остался в истории литературы. Те его стихи, что состояли из слов, были не то чтобы плохи, но не очень примечательны, терялись на фоне опытов его великих приятелей. Гнедов и правда бросил писать стихи — не сразу после создания «Поэмы конца», но достаточно скоро. Несмотря на репутацию безумца, он не стал после революции маргиналом, а сделал вполне приличную бюрократическую карьеру — по всей видимости, благодаря своей возлюбленной Ольге Пилацкой, довольно видной фигуре в партии. В 1937 году его жену расстреляли, но сам Гнедов отделался ссылкой и вполне спокойно дожил на Украине почти до 90 лет.

Гнедов был не единственным из чудом выживших осколков авангарда, и интересной его фигуру делает совсем другое: в конце 50-х годов, спустя 40 лет после конца своей футуристической карьеры, он снова начал писать стихи. Именно эти поздние вещи составляют большую часть собранного филологом Ильей Кукуем объемного тома, самого представительного издания Гнедова из до сих пор выходивших.

Поздние гнедовские тексты абсолютно не похожи на поэзию его юности. Однако для тех немногих современников, что видели их, эти стихи оказывались в каком-то смысле более шокирующими. В них нет и следа стилистической амбициозности, показного экспериментаторства. Напротив, Гнедов стал писать вопиюще традиционной силлабо-тоникой, с ритмом и в рифму, писать предельно наивно — так, что местами его стихи кажутся почти графоманией. Но в этой наивности они достигают настоящей воздушности — чуда, на которое Гнедов-футурист не был способен.

Искренне увлеченный, судя по всему, марксистской диалектикой, Гнедов в своих поздних стихах вновь подвергает уже давно похороненную поэзию авангарда негации, отрицанию — гораздо более радикальному, чем в так запомнившейся современникам «Поэме конца». Через этот новый отказ от профессионализма, от литературного качества он удивительным образом выходит к поэзии обновленной — чистой, по-настоящему независимой от вкуса публики, болезненно-искренней и смешной.

«Против неба и луны / И против мороженого / Против правой стороны / И пустопорожнего // Чаша горя море слез / Гулы неприятностей / Хоть бы радость кто поднес / Ласковых превратностей».

Издательство Циолковский

Дарья Димке Незабываемое будущее

Книга петербургского антрополога Дарьи Димке посвящена коммунарскому движению — интереснейшему, не то чтобы забытому, но толком не осмысленному явлению советской социальной жизни 1960-х.

В конце 50-х педагог-теоретик Игорь Иванов изобрел детские коммуны как ответ на государственный запрос об организации пионерского рабочего досуга. Но постепенно этот эксперимент по привлечению школьников к производству перерос в нечто гораздо большее. В центре деятельности коммун была именно работа — тяжелый физический труд, прежде всего — поездки в колхозы. Однако, в отличие от обычных принудительных сборов, эти путешествия были добровольными и порождали абсолютно новые для советских детей социальные отношения. Коммуны были полностью самоуправляющимися структурами, основанными на равенстве детей и взрослых. Равенство это осуществлялось через полуигровые, но при этом предельно серьезные ритуалы, главным из которых был «откровенный разговор», где каждый судил каждого в его верности делу, искренности, готовности пожертвовать всем ради равенства (в процессе одного из этих судов сам Иванов, основатель движения, был лишен звания коммунара за чрезмерные амбиции к руководству).

Так возникало героическое сообщество, в какой-то степени воспроизводящее опыт радикальных раннесоветских экспериментов,— своего рода государство в государстве. Коммуны не вступали в конфликт с официальными комсомольскими и пионерскими структурами, но вызывали у них недоумение, переходящее в раздражение. Дело в том, что коммунары полностью разделяли официальную идеологию, но воспринимали ее слишком всерьез: воплощали в жизнь то, что должно было оставаться риторической формальностью. Этой радикальной верностью идеалам они бросали вызов остальному обществу. Коммуны были как бы осуществленными утопиями внутри государства, прокламирующего утопическую программу, но давно отказавшегося от ее выполнения. Разумеется, такой эксперимент был возможен только в 60-е. К концу десятилетия движение было окончательно осознано как сектантское и постепенно задавлено.

Книга Димке не вполне историческое исследование. Это именно антропология — попытка разобраться, как сообщество коммунаров осознавало себя. Ее главный материал — не документы, а интервью с участниками движения, осмысляющими свой опыт сквозь призму неслучившегося будущего, утраченной утопии.

Издательство Common place

Уилл Айснер Контракт с Богом

У одного из главных классиков американского комикса, Уилла Айснера, необычная литературная биография. Он начал писать рисованные истории в середине 30-х годов, вскоре благодаря «Духу» — нуару о благородном мстителе в маске, одному из образцовых приключенческих комиксов «золотого века» — стал звездой. Однако в 50-х бросил комиксы и начал занимался прикладными вещами вроде рисованных инструкций для американской армии, чтобы спустя почти 30 лет вернуться автором совсем другого жанра. В конце 70-х существовало два вида комиксов: переживавшие не лучшее время подростковые приключения супергероев и разного рода подпольные панковские изуверства. Те и другие были отделены от «большой литературы» плотной стеной. Айснер первым попробовал сломать ее: написать комикс как роман, взрослую книгу о настоящих людях. «Контракт с Богом» — четыре истории, объединенные местом, выдуманной улочкой в еврейском районе Нью-Йорка под названием Дропси-авеню, и временем действия — депрессивными 30-ми. Праведный еврей теряет любимую дочь и объявляет войну Богу, хитрая нимфетка доводит до самоубийства похотливого управдома, бедный уличный певец идет за призраком славы и сразу же теряет его, маленькие смешные и трогательные люди предают и спасают друг друга. Цинично-сентиментальные новеллы Айснера напоминают рассказы Башевиса Зингера или Сола Беллоу, в какой-то степени — О’Генри с еврейским акцентом, элементами нуара, оммажами журнальной иллюстрации 30-х. В 1978 году этой довольно простой формулы хватило, чтобы изменить историю рисованной литературы. Сейчас «Контракт с Богом» вряд ли может поразить, но остается книгой на редкость живой и обаятельной.

Издательство Манн, Иванов и Фербер Перевод Михаил Заславский

Розина Нежинская Саломея: образ роковой женщины, которой не было

Американка Розина Нежинская — специалист по культуре символизма и женской истории, ученый и вместе с тем поэт. В книге о легендарной падчерице царя Ирода, чей танец лишил жизни Иоанна Крестителя, сходятся все ее интересы. Нежинская задается вопросом: как этот эпизодический персонаж Нового Завета (в Евангелиях дочери царицы Иродиады посвящено всего несколько строк, у нее даже нет имени) превратился в один из главных женских образов европейской культуры? Она прослеживает путь Саломеи от раннехристианской иконографии и учений отцов церкви до зрелого модернизма. Главные герои: Боттичелли, Тициан, Моро, Флобер, Малларме, Штраус и, конечно же, Уайльд с Бердслеем. В описании Нежинской путь Саломеи между аллегорией и фантазией дает понимание эволюции места женщины в европейской культуре: от фигуры, практически невидимой, к сосуду греха, а оттуда — к невыносимому соблазну. Из персонажа на полях мужской истории Саломея превращается в полноценного партнера Иоанна Крестителя, а затем в первую femme fatale — героиню, волнующую художников едва ли не больше своей святой жертвы. Саломея оказывается в этой книге фигурой двусмысленной. Ее история глубоко патриархальна: она всегда служила предостережением о том, что встреча с женщиной чревата самыми мрачными последствиями. И одновременно эволюция Саломеи представляет собой образец своего рода протоэмансипации, превращения свободной и своевольной женщины в заметную и достойную восхищения фигуру.

Издательство НЛО Перевод Владислав Третьяков