«Не может быть на десять самолетов заказано десять ракет»

Корпорация «Тактическое ракетное вооружение» (КТРВ) является разработчиком и производителем десятка изделий: от авиационных ракет и торпедного вооружения до береговых ракетных комплексов и гиперзвукового оружия. О том, какие сложности возникают при заключении контрактов, почему система финансового контроля добавляет промышленности проблем, что дала сирийская кампания и почему заниматься конверсией сейчас сложнее, чем в 1990-е, “Ъ” рассказал гендиректор КТРВ Борис Обносов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин

Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин

Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин

— Общеэкономическая ситуация в стране сейчас не самая простая. На показателях КТРВ это сильно отражается?

— В общем выручка в прошлом году у нас была хорошая — 211,4 млрд руб. Если сравнить с 2016 годом, то произошел рост, причем существенный,— тогда был показатель 172,8 млрд руб. Чистая прибыль — более 23 млрд руб. Мы много работаем по различным проектам, и результаты этого года также видятся неплохими. Совокупные объемы в текущем году ожидаются около 240 млрд руб. И это без учета показателей концерна «Гранит-Электрон», который в структуру корпорации вошел, но еще не закончилась передача акций.

— Падение военных заказов чувствуется?

— Конечно. Если сравнить предыдущие 19 трлн руб. (выделенные на закупки вооружений и военной техники в 2011–2020 годах.— “Ъ”) и 19 трлн руб. сегодня (на госпрограмму вооружения до 2027 года.— “Ъ”) — между ними большая, если не сказать огромная разница. Та же инфляция съедает приличную часть денег.

Как 19 триллионов принимали на вооружение

— Как меняется ваша работа в таких условиях?

— Пытаемся оптимизировать расходы. Но это тоже весьма сложно: посмотрите, сколько стоил, условно, литр бензина в прошлом году и сколько стоит сегодня. Вот и ответ на то, сокращаются у нас затраты или нет. Мы стараемся оптимизировать закупку материалов, объединяя крупные партии,— допустим, титан или легированные стали. Это позволяет добиваться скидок у поставщиков и где-то минимизировать возможные потери.

— Вы же понимаете, что оптимизировать до бесконечности не получится.

— Абсолютно. Так можно дооптимизироваться до нуля. А рост себестоимости комплектующих и материалов никто не отменял.

— Ощутимо цены у поставщиков поднялись?

— Ощутимо, но, например, с той же корпорацией «ВСМПО-Ависма» мы договариваемся о поставках титана по приемлемой для нас цене благодаря многолетнему сотрудничеству и стабильному объему заказа. Раньше это было проще, потому что предоплата по военным контрактам составляла почти 100%. Теперь аванс, не более 30–50%. А многие предприятия-смежники, у которых мы закупаем комплектующие, ставят условие: пока не заплатите 100%, ничего поставлять не будем.

— И вам приходится из собственных средств что-то изыскивать?

— А куда деваться? Плюс система финансового контроля за гособоронзаказом добавляет проблем. Так называемые крашеные счета — то есть свой «неприкасаемый» счет для каждого контракта — лишили промышленность определенной гибкости. На одном счете может лежать большая сумма денег, а на другом ноль. Если бы не было этих крашеных счетов, можно было бы, не беря новых денег у государства или не влезая в банковские долги, заплатить сегодня там, где нужнее. А сейчас не можем.

Чтобы не сорвать госзаказ, мы прибегаем к следующей схеме: у нас есть прибыль, полученная от экспортных сделок. Мы еще до заключения контракта и до получения аванса начинаем проплачивать своим смежникам, дабы не попасть под штрафы.

Все вроде хорошо должно быть, но заказчик нам говорит: «Мы рассчитаемся с вами после того, как выполните контракт полностью». А если контракт трехлетний?

Знаю, что сегодня обсуждают определенные поправки к существующей схеме. Но пока это не решено. К тому же мы переходим на обслуживание в Промсвязьбанк. Пока непонятно, как все будет функционировать: огромное количество счетов, огромная нагрузка и на банк... Он должен дополнительно набирать персонал. А за счет кого это все будет реализовано?

— За счет промышленности, очевидно.

— В точку. Никто же не заинтересован в снижении своей маржи.

— Средняя зарплата в КТРВ сейчас какая?

— Мы ежегодно повышаем ее исходя из наших возможностей. Как минимум раз в год проводим индексацию зарплаты, примерно на 10%. Средняя зарплата в корпорации около 50 тыс. руб., а на головном предприятии в Королеве Московской области — 65–70 тыс. руб.

— Портфель заказов как сейчас выглядит?

— Прошлые два года доминировал гособоронзаказ, соотношение было примерно 70 на 30, где 70% — это внутренний заказ, 30% — внешний. В этом году картина другая, прирост экспорта больше. Такая волнообразность, конечно, не соответствует интересам производителя. Нам нужны стабильные, долгосрочные заказы со сроками исполнения пять-семь лет. Тогда мы могли бы закупать материалы впрок и знать, что завтра нашу продукцию купят. А экспорт сегодня — ненадежная штука. Какие-нибудь санкции введут, заказчик возьмет и откажется. Или что-то его не удовлетворит, возьмет и не заплатит.

— Санкции в целом повлияли на вас?

— Конечно, мы же не в безвоздушном пространстве живем. Сегодня идет борьба за передел оружейного рынка, причем крайне жесткими методами. Но есть ряд обнадеживающих факторов. Например, Индия, которая сегодня твердо отстаивает свою позицию в отношении России. Наш совместный проект BrahMos находится на финальной стадии принятия на вооружение ракеты в авиационном варианте. В целом есть десятка два стран, которые сегодня заинтересованы в сотрудничестве.

— Хоть один контракт был разорван, заморожен, отсрочен?

— Нет, но есть сложности в получении средств за поставленную продукцию.

— Ставку на средства программы поддержки промышленности до 2027 года делаете?

— Конечно! Без федеральной целевой программы, которая, правда, предусматривает и вложение собственных средств примерно в равной пропорции, было бы намного сложнее. Совокупное количество проектов по всем предприятиям корпорации — более сотни. Это где-то в районе 70 млрд руб. И плюс примерно на такую же сумму привлекаются средства из нашей прибыли. Соотношение может быть и 60/40, и 50/50... Но в любом случае это огромные деньги. Без помощи государства невозможно реализовать все задуманное.

При этом и на зарплату надо выделить средства, и на решение социальных проблем, строительство жилья, ремонт цехов… Все требует огромных вложений. А с учетом рентабельности по военным контрактам жиру точно не наберешься.

— Это правда, что она составляет от 3% до 5%?

— Примерно так. Но благодаря привлечению государственных средств нам удалось многое сделать. На головной площадке в Королеве цеха и территорию привели в порядок, приятно гостям показать. Конечно, ряд дочерних предприятий корпорации имеют много нерешенных вопросов. Например, недавно я был на «Красном гидропрессе» в Таганроге. Это предприятие досталось нам в состоянии банкротства под внешним управлением. Оказываем социальную поддержку, закрыли их внешний кредит. Но пока это наша головная боль.

— С банками сейчас договариваться удается?

— Мы надежный партнер, поэтому там, где возможно, они, конечно, идут навстречу. Сегодня мы тесно работаем со Сбербанком, с «Газпромом», с Россельхозбанком. Уверен, что и с Промсвязьбанком тоже все наладится.

— Военные контракты должны будут проходить по линии Промсвязьбанка, но это не помешает вам, допустим, на какие-то иные цели брать кредиты или размещать средства в других банках?

— Надеюсь. Мы же все-таки акционерное общество. Если все будет зарегламентировано, тогда лучше вернуться к ФГУПам. Думаю, что какие-то средства от внешнеэкономической деятельности сможем размещать там, где условия более выгодные. Мы всегда из этого исходили, когда искали партнеров в банковской среде.

— Вспоминая вашу историю с Нота-банком, у которого ЦБ забрал лицензию, хотелось бы узнать, как сейчас обстоят дела? Все деньги забрали в итоге?

— Что-то мы все-таки потеряли. Солидно, я бы даже сказал. Но ведь на первом месте на возврат средств стоят физические лица. Сначала они, а уже потом предприятия. Надеемся, что в конце концов очередь дойдет и до нас.

— При реализации госпрограммы вооружения до 2020 года вскрылась следующая проблема: первую пятилетку часть предприятий не контрактовали, перенося их задания на поздний срок, а во вторую пятилетку начали буквально накачивать контрактами. Сейчас такого не повторится?

— Хочется, конечно, избежать ситуации с переносом заказов вправо. Но пока все равно некоторые тенденции к этому сохраняются. Руководство страны и Минобороны эти проблемы понимает. Вице-премьер Юрий Борисов, будучи замминистра обороны по вооружению, всегда был одним из сторонников заключения долгосрочных контрактов. Алексей Криворучко, новый замминистра, тоже понимает, что нужны многолетние контракты. Может быть, целесообразно вернуться к кредитной схеме, которая неплохо себя зарекомендовала для таких контрактов.

Мы производим продукцию, которая действительно необходима для обороны страны. Не может быть на десять самолетов заказано десять ракет! Я всегда выступал и выступаю за то, что при заказе самолета нужно определить, какой боекомплект ракет различного класса для него необходим. И нужно учитывать, что самолет осуществляет не один боевой вылет. Поэтому важна комплектность. Надеюсь, что в новой госпрограмме вооружения это будет учтено. Тем более что высокоточное оружие, разработчиками-изготовителями которого мы являемся, остается крайне востребованным.

— Два года назад говорили с вами о конверсии: это направление как-то развивается или сейчас время не то?

— Считаю, что мы сегодня находимся в положении худшем, чем когда начиналась эта кампания в начале 1990-х годов. Потому что тогда были естественные ниши: отечественные холодильники, телевизоры, машины... Сегодня на рынке бытовой техники все занято.

Кроме того, наши станки и наши конструкторы «заточены» на определенную продукцию. Поэтому с бухты-барахты начать переходить на гражданскую продукцию, да простят меня большие руководители, невозможно.

Мы, по крайней мере, должны быть уверены, что если мы вложим средства, освоим новую продукцию, подготовим оснастку, технологии, конструкторов, дизайнеров, то будет гарантирован рынок сбыта. Но сейчас этот рынок занят, и как решить эту задачу, никто не говорит.

У нас есть ряд проектов, в том числе с РЖД, с представителями газовой отрасли. Но мое видение такое: есть естественные монополии — нефтяная, газовая, атомная промышленность,— они закупают что-то за рубежом. Дайте нам перечень всей этой номенклатуры, чертежи изделий, дайте нам потолочные цены и уберите посредников, чтобы мы напрямую могли общаться с заказчиком. Посредники съедают половину рентабельности, а может, и больше. Мы что, с РЖД не сможем напрямую общаться, как общаемся с Минобороны? Вот тогда мы посмотрим и скажем, что на наших станках точно сможем сделать, и сделаем. Эти вопросы рассматриваются на регулярной основе на советах директоров, мы заняты поиском наиболее оптимальных проектов, которые могли бы реализовать. Целевые показатели в этой области никто не отменял, и для нас они — закон.

— Как проходит интеграция «Гидроприбора» в КТРВ?

— Это холдинг, который обладает богатой историей, но сейчас ситуация в нем непростая. Есть ряд предприятий, которые мне очень нравятся: НИИ Мортеплотехники, завод «Двигатель», «Уралэлемент». А есть и проблемные заводы. К сожалению, на начальном этапе мы нередко слышали: «Вы же головная компания, решайте все за нас!» То, что мы несем ответственность за всех, не значит, что мы пришли с большой соской и все ею пользуются. Без инициативы на местах, профессиональной и целеустремленной работы директорского корпуса имеющихся проблем не решить. Самое главное для любого предприятия — наращивать свой продуктовый ряд. Разрабатывать новые изделия, которые востребованы заказчиками, а не жить одной только историей! Да, музей на «Гидроприборе» шикарный: описывает все, что делалось с начала прошлого века до сегодняшнего дня. А где новые торпеды? Где новое подводное оружие, которое можно было бы и здесь показать, и на зарубежных рынках предложить?

— С «Дагдизелем» тоже все непросто?

— Ситуация на «Дагдизеле» (завод в Дагестане, входит в концерн «Гидроприбор».— “Ъ”) сложная, но ею просто не занимались десятилетия. Если не пытаться загрузить завод, то с чего ситуация должна улучшиться? Я всегда спрашиваю: а как было в Советском Союзе? Почему там работало до 15 тыс. человек — и не было тяжело? Предприятие оптимально расположено — у моря, есть все возможности для испытания оружия. Дагестан — наша страна, и наша задача — дать людям возможность работать. Бывал там не раз и по производственным делам, и как доверенное лицо Владимира Путина, встречался с различными людьми, с молодежью, с коллективом. За последние два года построен прекрасный цех, оборудован современными станками.

Сейчас «Дагдизель» вместе с ГНПП (государственным научно-производственным предприятием.— “Ъ”) «Регион» вышли на госиспытания одного из изделий, которые должны закончить в этом году. Контракт уже парафирован. И тогда у предприятия будет перспектива и значительная загрузка. Все это дается упорством и кровью: за заказы борются все, но надо доказать, что заказывать нужно именно у нас. Что мы — лучшие.

— Торпеда «Физик» — это предшественник этого изделия?

— Да какой предшественник, она только-только была поставлена на вооружение. Это самостоятельная разработка.

— А чем принципиально отличается новое изделие?

— В целом развитие торпедного вооружения основывается на совершенствовании ряда характеристик. Торпеда должна быть малошумной, чтобы она могла дальше видеть цель, чтобы у нее был хороший запас хода, была большая скорость, чем у той цели, которую она догоняет,— иначе она просто бесполезна. У нее должны быть хорошие «мозги», которые ею управляют. И торпеда как раз разрабатывается исходя из этих требований.

— Быстрее, выше, сильнее?

— Новые «мозги» — вот что главное. По понятным причинам не могу подробно обо всем рассказывать, но по большому счету работы по проекту «Футляр» являются серьезным продолжением темы «Физик». А вот изделие «Дагдизеля» — это, по сути, первая торпеда в своем классе, которая разработана в российское время. В последнее десятилетие.

— У вас в целом НИОКР по подводному вооружению много открыто?

— Хватает, но хотелось бы больше. Есть совместная работа «Региона» и Научно-исследовательского института мортеплотехники — так называемая система «Пакет», которая объединяет в себе торпеду и антиторпеду. Такой системой оборудуются фрегаты и корветы. Антиторпеда — это вообще новое направление в морском вооружении, по крайней мере я не могу привести аналогов. Есть совместные работы с опытно-конструкторским бюро «Новатор» — в силу закрытости темы просто не могу об этом говорить. Есть изделия, которыми оснащают вертолеты для поражения подводных лодок. Была система АПР-3Э, недавно представили ее модифицированную версию — АПР-3МЭ. Есть новые мины. Недавно был спущен на воду тральщик «Александрит» с интегрированной системой поиска и уничтожения мин разработки того же «Региона».

— У Минобороны в последние годы было весьма осторожное отношение к финансированию НИОКР. Оно как-то поменялось?

— Оно таким и осталось, но это объяснимо. Многие понимают важность и необходимость создания научно-технического задела, но есть и экономическая составляющая. Можно замахнуться на все что угодно, но и про соразмерность нельзя забывать. В этом плане нам помогают и Минпромторг, и Минобороны, и «Роскосмос». У нас есть серьезные проекты, которые не просто зафиксированы на бумаге, а уже близки к воплощению.

— Очевидно, что речь идет о гиперзвуковых разработках. Чем российские изделия отличаются от китайских и американских?

— Не берусь оценивать состояние разработок по этой теме в США и Китае: все умеют запустить в СМИ дезинформацию, что, в общем-то, даже правильно (смеется). Мне не хотелось бы рассуждать о том, обогнали мы кого-то или нет. Работы по теме гиперзвука подразумевают решение огромного спектра научно-технических задач. Можно в чем-то одном вырваться, а другое, если у вас не будет к этому моменту задела, упустить и остановиться в развитии.

— Для вас гиперзвук — это что?

— Я имею в виду «авиационный» гиперзвук как наиболее сложный. Когда с авиационного носителя запускается изделие, которое продолжительное время, не выходя за сверхвысоты, выполняет управляемый гиперзвуковой полет со скоростью более 4–5 Махов. Достичь такой скорости в достаточно плотных слоях атмосферы, на высоте от 10 км до 30 км, при постоянно работающем двигателе технически сложно. При этом на головку самонаведения приходится колоссальная нагрузка, поскольку из-за скорости на ее поверхности образуется плазма. Головной обтекатель должен сохранять радиопрозрачность, чтобы головка «видела» цель и реагировала на целеуказания. Чтобы достичь этого, обтекатель должен быть сверхпрочным. То есть он должен выдерживать тепловые и скоростные нагрузки, а также быть прозрачным в определенном диапазоне длин волн.

Нужны жаропрочные материалы, которые способны выдержать температуру в 2,5 тыс. градусов по Цельсию на острых кромках изделия. И у всех разработчиков остро стоит вопрос о сохранении приемлемых габаритов изделия. Нужны новые двигательные установки и так далее.

— Сколько времени прошло с момента, когда было решено разрабатывать российский гиперзвуковой блок?

— В Советском Союзе была тема «Холод».

И если бы не было этих разработок, то при таких вложениях в ОКР и НИОКР, особенно как в 1990-х годах, ничего бы у нас сейчас не было.

Помните былину про то, как Илья Муромец 33 года пролежал на печи, потом встал и с врагами разобрался? Так в реальности не бывает.

— Из сирийской кампании КТРВ какие уроки вынесла?

— Применение изделий в реальных боевых действиях является тем индикатором, который показывает правильность или неправильность всего, что делалось. Испытания в рамках полигонов, учения проводятся — без этого никак. Сегодня применяется и математическое, и полунатурное моделирование и так далее.

Чем была важна Сирия? У нас полигонов с такими климатическими условиями нет: жара, от земли поднимается сильнейшее марево, ветра, песчаные бури. Поэтому не было до Сирии возможности испытать изделия, например, с лазерной головкой самонаведения в таких условиях. Мы не предполагали, что подсветка из-за миражей может «уплыть». Принцип действия лазерного оружия такой: есть подсветчик цели. Головка видит отраженный сигнал лазера и наводится в точку отражения сигнала. Лазерное оружие считается в идеальных условиях самым точным оружием, но дальность его действия во многом зависит от прозрачности атмосферы. Не буду скрывать: в реальных боевых условиях были обнаружены различные недоработки. Для нас сирийская кампания стала серьезным испытанием.

— Много пришлось дорабатывать впоследствии?

Как крылатые ракеты прошли проверку в Сирии

— Что-то не потребовало доработки, а где-то были внесены коррективы. Чем сложнее оружие, тем больше приходилось задумываться, а почему что-то пошло не так, почему в идеальных условиях поражение цели происходит штатно, а там вдруг нет. И это очень серьезный вопрос. Ведь поставить крест на хорошем изделии легче, чем доказать его преимущества. Приведу пример с корректируемыми авиационными бомбами. Пришлось проделать гигантскую работу. Мы сделали не самое дешевое оружие по сравнению со свободнопадающими бомбами. Нам говорили, что гравитационная бомба достаточно эффективна благодаря новому методу целенаведения. И пришлось спорить! Таблицы, координаты — это все хорошо. Можно правильно составить аэродинамические таблицы, но при сильном ветре такую бомбу может снести на несколько сот метров, потому что у нее нет системы корректирования.

— Для чего военные провели пуск ракеты с берегового комплекса «Бастион» по наземной цели? В чем смысл?

— Ракета этого комплекса изначально «заточена» на морские цели. А согласитесь, что обнаружить корабль в море проще, чем выделить нужный объект, например, в промышленной застройке. В то же время иметь универсальную головку самонаведения и для моря, и для суши экономически оправданно. Поэтому были проведены определенные доработки ракеты и апробированы в реальных условиях.

— Вы уже 15 лет возглавляете КТРВ. Чем больше всего гордитесь?

— Тем, что за это время корпорация стала ведущим мировым производителем оружия. Она поднялась с 87-го на 25-е место в рейтинге американского издания Defense News top-100. Главное, что КТРВ развивается в соответствии с программами развития ОПК, программой инновационного развития и стратегией, утвержденной советом директоров. Последние два года совет возглавляет Борис Грызлов, которого я ценю и уважаю за высокий профессионализм и интеллигентность, что способствует решению стоящих перед нами задач. В целом сегодня мы объединяем четыре десятка заводов и конструкторских бюро. Сложился, как мне представляется, достаточно рабочий коллектив, для которого взаимовыручка и чувство плеча являются не последними словами. Этим и горжусь.

Интервью взяли Иван Сафронов и Александра Джорджевич