Понимаете, очень часто бывает так, что у людей в голове есть мысль, что они уже все знают. Есть у них семейная легенда, и априори считается, что она правильная. Но память такая хитрая штука — она же очень избирательная, и не всегда рассказы соответствуют действительности. Когда человек сталкивается с реальными документами, то для него это очень сильное переживание. Такие документы не созданы для того, чтобы их читали, это внутренняя документация. Но за сухостью и канцеляризмом стоит огромная глубина происходящего, что еще сильнее оттеняет эмоциональную сторону вещей. Ты понимаешь, что вот за этими словами стоит живой человек, родственник, которому было столько же лет, сколько и тебе, были дети, как у тебя, и его взяли и забрали из семьи. Как бы ты это пережил? И в этот момент наступает переключение человека на что-то более глубокое — из головы информация опускается на уровень сердца. Я это тоже пережил.
Вольдемар Вагнер, расстрелянный в 1937 году, с матерью
Фото: из семейного архива / ru.openlist.wiki
Я начал с поиска истории прадедушки Вагнера Вольдемара Богдановича, но все развернулось в более масштабные вещи. Я узнал, что у прадедушки было три брата и сестра, все они русские немцы. Про сестру ничего не узнал. Но три брата были репрессированы, двое не вернулись из лагерей, один был переселен из Республики немцев Поволжья и потерял здоровье в трудармии. У них были семьи, и каждая семья по-своему это переживала. Прадед по линии отца, Макеев Дмитрий Макарович, оказался в Белобалтлаге. Его дочь, моя бабушка, ребенком была выслана в Казахстан. Мы думали, что они были просто раскулачены, а оказалось, там были судебные процессы.
Семейным делом я занимался три года. Отправлял запросы в разные архивы в Оренбург, Саранск, Сыктывкар, Петрозаводск, Саратов, Санкт-Петербург, Кемерово, Новосибирск, Пермь, Баку, Соликамск. В Баку мне пришлось писать письмо на имя главы госбезопасности, так как мне выдали лишь крупинки дел, а я хотел больше. Писал по-русски. Мне помог глава Правозащитного центра Азербайджана Эльдар Зейналов. После этого мне пришли уже копии документов, которые я просил. С Казахстаном не было проблем. Мне даже на днях звонили, сказали, простите, у нас правда больше ничего нет, но вы удовлетворены? Я ответил, да, конечно.
Недавно я считал, что только по линии мамы моего отца репрессиям подверглись 19 человек. Пять человек по линии прадеда, еще двое — один брат, еще трое — второй брат, четверо — третий брат. Если опираться на закон о реабилитации, то пострадавшими можно признать также детей моих бабушек, в их числе моего папу, родившегося под комендатурой. Это еще пять человек. По линии отца моего отца двое осуждены, шестеро детей остались без отца, я их реабилитировал. Четверых не могу реабилитировать, потому что наше законодательство не считает пострадавшими от политических репрессий лишенцев — тех, кто был лишен избирательных прав. Лишенцы не могли работать в колхозах, а кроме колхозов тогда негде в принципе было работать. Всего в моей семье получается 27 человек репрессированных, про которых мне известно. И о большинстве из них никто раньше ничего не знал.
Сейчас мы в Центре документации музея истории ГУЛАГа готовим книгу к изданию по моей истории. Я смог найти хорошо сохранившиеся письма прадеда из лагеря, они хранились в семье, пройдя через ссылку из Ленинграда в Казахстан, а потом вернулись в Москву. Моя семья не знала, что прадеда расстреляли. Я это выяснил год назад. От него перестали приходить письма, а через 20 лет пришло свидетельство о смерти. И то оказалось фальшивое — его специально заполнили неправильно, потому что тогда был издан секретный приказ, запрещающий давать правильную информацию о смерти и диагноз. Прадед просто был расстрелян. Я нашел его письма и решил их издать вместе с историей поиска и его алгоритмом.
Я также смог найти сведения о людях, которые расстреляли прадеда. Они уже умерли. Я нашел не только фамилии, но полностью всю информацию — их фотографии, их места работы. У них все было хорошо. Они все умерли на пенсии. Один — персональный пенсионер республиканского значения, второй был заведующим библиотекой на нефтеперерабатывающем заводе, третий — в Москве в штабе гражданской обороны. Все они намного пережили моего прадеда, хотя они были практически ровесники.
Конечно, мне неприятно. Я хочу, чтобы их лица были видны. Вставлю рассказ про них в книгу. Это все открытая информация, я абсолютно законно достал, никаких секретов нет. Искать их потомков я не вижу смысла. Если они захотят узнать про отцов, то сами узнают. А я просто хочу показать, что вот этот человек, бывший библиотекарь, расстрелял моего прадеда. Вот доказательства — документы, его подпись, все наглядно. А выводы делайте сами. Книга у нас в планах стоит на 2019 год. Сейчас начинаем работать с редактором.
Поиск родных — это был для меня крупный проект. Он мне дал однозначное представление о советской истории. У меня нет никаких розовых очков на эту тему. Что бы мне ни говорили о необходимости репрессий, что это было «от сохи до атомной бомбы», это все полная ерунда. Я вижу, как это все было сделано — через колено сломана вся страна. Однозначно, за это надо было судить людей, но уже некого. И нам остается показать, как все было.
