Венецианский театр La Fenice в честь отмечаемого в этом году 150-летия со дня смерти Джоаккино Россини поставил «Семирамиду» — последнюю оперу его итальянского периода. Юбилейный жест знаменитого оперного дома оценивает Сергей Ходнев.
Наиболее убедительным элементом статичного бело-золотого зрелища было злодейство Ассура (Алекс Эспозито)
Фото: Michele Crosera
Судя по афишам оперных театров и фестивалей 2018 года, россиниевский юбилей — явление вполне универсальное. Даже наш Большой театр, который за белькантовую оперную литературу берется, мягко говоря, осмотрительно, уже на этой неделе покажет нового «Севильского цирюльника», а следом, уже в декабре,— «Путешествие в Реймс». Но жест «Фениче» по-особому трогателен. Именно здесь в 1823 году, накануне отъезда Россини в Париж, круто изменившего его композиторскую карьеру, «Семирамида» была исполнена впервые. Теперь авторскую рукопись партитуры, словно реликвию, торжественно выставили в одном из фойе театра. А при исполнении не сократили эту партитуру ни на ноту, так что первый акт продолжался внушительные два часа с четвертью.
Американская россиниевская прима Джойс ди Донато про «Семирамиду» как-то сказала: «Это не опера, это целый собор». Туманно, но на интуитивном уровне справедливо. Пересказать-то содержание, заимствованное у одноименной вольтеровской трагедии, несложно: царица Семирамида вместе с полюбовником Ассуром когда-то извела своего мужа Нина; является с Кавказа скиф Арсак, который на самом-то деле спасенный от убийц сын Семирамиды, но об этом до поры никто не знает; царица чуть не выходит за сына замуж, но в конце концов Арсак по ошибке закалывает матушку в потемках склепа — и все. Но дело даже не в том, с каким размахом изложена вся эта упоительнейшая вампука: жрецы Ваала, сатрапы, насупленные квипрокво, явления призрака убиенного царя. В «Семирамиде» избыточно, ирреально много всего: тесситурных крайностей и чудовищных по сложности колоратур, огромных медлительных ансамблей и сверкучих кабалетт, могучих хоровых сцен и легкой мелодичности, оркестрового письма, которое временами кажется без пяти минут вердиевским, и экспериментов вроде сквозных музыкальных тем.
Певцов для этого безжалостно требовательного оммажа «Ля Фениче» подобрал, стоит признать, удачно. Британская колоратура Джессика Прат в титульной роли брала опытностью, точностью, стабильной техникой и сияющим верхним регистром. Певшая Арсака итальянка Тереза Иерволино — красивым глубоким тембром, врожденным вкусом и пылом, с которым звучали самые дьявольские рулады вавилонского царевича: налицо пополнение в полку успешных и умелых колоратурных меццо. Алекс Эспозито, чей изумительный бас-баритон вообще превосходно подходит к белькантовому репертуару, подпустил совсем неопереточной жути в роли беспросветного злодея Ассура. Наконец, тенор Энеа Скала при в общем-то малоинтересной окраске голоса впечатлил отвагой и азартом вокальной акробатики — партия индийского принца Идрено, отсутствующего у Вольтера, появилась именно потому, что нужно же было задать работу тенору-виртуозу. Дельная дирижерская трактовка Риккардо Фриццы, размеренно уводившего звучание оперы от классицистской легкости скорее уж в сторону зрелого романтизма, также смотрелась вполне уместной — чего, увы, нельзя сказать о режиссуре.
Вот тут чувство ответственности момента театру отчего-то отказало: ставить «Семирамиду» он позвал не мэтра и даже не инсценировщика с хорошо набитой рукой (вроде какого-нибудь Дамиано Микьелетто), а молодую, но подающую мало надежд даму по имени Чечилия Лигорио. Сколько-нибудь оригинальных и притом убедительных режиссерских ходов в статичном зрелище негусто (ну вот, например, пока Семирамида поет свое «Bel raggio lusinghier», ее с сомнительным сладострастием ласкает стайка артистов миманса), но первый акт при всем том выглядел хотя бы парадно. И то, впрочем, в основном за счет декораций Николя Бове и костюмов Марко Пьемонтезе, превративших сцену в нарядное бело-золотое панно с ориентальными обертонами. Во втором же акте и того не хватило — заключительные сцены были с малобюджетной незатейливостью оформлены черными тканями.
Как казус это гораздо более показательно, чем десятки более или менее удачных «Севильских цирюльников», которые появились или появятся до окончания юбилейного года на разнообразных мировых сценах. Динамичный и крепкий спектакль по комической опере Россини — дело нехитрое. А вот к самой грандиозной, пышной, эмблематической из его серьезных опер удовлетворительно подобрать театральный ключ бесконечно сложнее. Даже взяв на себя повышенные праздничные обязательства.