На Елисейских Полях есть что отмечать тем, кто готов возводить свое преемство к дореволюционной России
Фото: Archives Snark / Photo12 / AFP
Фото: Art Media / Print Collector / Getty Images
11 ноября в 11 часов дня — то есть ровно в тот день и час, когда в 1918 году было заключено Компьенское перемирие, положившее конец Первой мировой войне,— президент Французской Республики традиционно проводит торжественное мероприятие на Елисейских Полях. Это понятно: для Франции великая война — совершенно особое событие, занимающее в национальной памяти гораздо более значимое место, чем, например, Вторая мировая. Победоносная война 1914–1918 годов стала одним из столпов национального самосознания французов.
Но чем она была для нас? Какое отношение мы имеем к той победе? С одной стороны, причисление России к сонму победителей выглядит необоснованным. Заключенное в декабре 1917 года перемирие с Германией и ее союзниками, за которым последовал сепаратный Брестский мирный договор, было нарушением не только духа, но и буквы союзнических соглашений, в том числе взятого на себя в начале войны обязательства ни под каким предлогом не заключать сепаратного мира с противником. Более того, вскоре после прихода к власти большевики опубликовали секретные дипломатические документы, призванные изобличить «хищническую империалистическую сущность» и низвергнутого царизма, и его союзников. В странах Антанты это вызвало ярость, вполне сравнимую с реакцией на Брестский мир. Мы не просто «выходили из Первой мировой войны» (именно так трактовалось это событие в советской историографии), но и демонстративно дистанцировались от бывших товарищей по оружию, ставя под удар их дипломатию. Как известно, после Февральской революции и последовавшего за ней резкого падения боеспособности русской армии и флота союзники и не ждали от бывшей империи наступательного порыва, но все же надеялись, что Россия, как удачно выразился Черчилль, сможет «сжать зубы и удержать фронт». Октябрь опроверг эти ожидания самым трагическим образом.
Однако с другой стороны, Первая мировая все же осталась нашей войной. До того момента как Российская империя обрушилась под грузом внутренних политических и экономических проблем, собственной государственной архаики, Россия и ее вооруженные силы честно, мужественно и последовательно выполняли свои союзнические обязательства и, более того, с готовностью шли навстречу пожеланиям партнеров, корректируя в общих интересах свои стратегические планы. Россия понесла потери, сопоставимые со всеми участниками той войны (безвозвратные боевые потери наших вооруженных сил оцениваются примерно в 2 млн человек), внеся вклад в победу Антанты. Боевые действия на Восточном фронте, как известно, помогали сражавшимся на Западном и тому же Парижу. В этом смысле тем, кто готов возводить свое преемство к дореволюционной России, а не к большевикам, есть что отмечать на Елисейских Полях. Но это уже вопрос к чувству исторического преемства и пониманию судьбы своей страны.
Первую мировую войну у нас иногда называют «забытая», но это утверждение, как мне кажется, либо неверно, либо преувеличено.
На самом деле ее никогда не забывали те, кто всерьез интересовался военной историей России, и тем более те, кто был призван извлекать из опыта прошедших войн практические уроки. Приведу лишь один пример: в изданном в 1935 году Военной академией Рабоче-крестьянской Красной армии библиографическом указателе литературы о Первой мировой войне приведено более сотни научных монографий и около 300 статей. Более того, в 1920–1930-е годы в СССР переводились и издавались очень многие мемуары и исследования об «империалистической бойне», изданные за рубежом, так как в те годы обобщение опыта той войны являлось важнейшей прикладной задачей военно-исторической науки (пусть публично об этой задаче никто не говорил). Ну а с началом Великой Отечественной войны «мировая империалистическая» война начала века вдруг стала «русско-германской войной 1914–1917 годов» и документы, ранее изучавшиеся избранным кругом историков, появились на страницах публицистических и пропагандистских изданий. Из забвения стали возвращаться даже имена представителей русской военной эмиграции, что было немыслимо еще в 1930-е годы. Скажем, в первом военном номере журнала «Морской сборник» за 1941 год содержался рассказ об известном подводнике Первой мировой войны Меркушове, который не принял революцию и уехал в Европу.
Тогда же впервые перестали говорить (хотя и сейчас это выражение часто используется), что Россия ввязалась в Первую мировую. Вспомнили, что в 1914 году не мы, а нам объявили войну: не ввязаться в битву значило просто капитулировать. Оценивая вклад армии и флота России в коалиционные усилия Антанты, нам есть чем гордиться. Ярким событием стала, например, Галицийская битва 1914 года, опрокинувшая крупную группировку австро-венгерской армии, а также срыв «блестящего германского плана» по выводу России из войны в кампании 1915 года и, конечно, Брусиловский прорыв, успешно реализовавший весьма нетривиальный оперативный замысел.
Но что еще интереснее, Первая мировая ценна для России своими поражениями ничуть не меньше, чем победами. Из этих поражений, из опыта проигранной войны во многом выросли успехи Второй мировой и отдельные сильные стороны советского командования. Известно, что предметный анализ событий 1914–1918 годов позволил избежать многих просчетов и ошибок. Например, был учтен опыт стратегического руководства вооруженными силами: если в годы Первой мировой войны Главное управление Генерального штаба и Морской генеральный штаб были фактически отстранены от оперативного руководства действующей армией и флотом, то в 1941–1945 годах Генеральный штаб реализовал свои управленческие задачи, потому что стал рабочим органом Ставки Верховного главнокомандования.
Наконец, многие полководцы Великой Отечественной — Жуков, Василевский, Малиновский, Рокоссовский и другие — были участниками Первой мировой войны, а служившие в Красной армии ветераны «мировой империалистической» уже в первые годы Великой Отечественной открыто носили Георгиевские кресты вместе с советскими орденами и медалями.
Понятно, что Первая мировая не стала и не станет по-настоящему народной войной для России: возможно, это и не нужно нам сегодня. Но она, конечно, сохранится в интеллектуальной истории страны настолько крепко, насколько Россия все-таки вписана в европейский контекст и способна рефлексировать над своим прошлым.