Ужас человеческий

В Музее Мунка в Осло проходит выставка «Восход луны. Марлен Дюма и Эдвард Мунк», на которой работы современной художницы перекликаются с творчеством норвежского классика. Из этого же музея в Третьяковскую галерею весной будущего года прибудут экспонаты большой выставки «Танец жизни», на ней будет показано около 60 произведений Эдварда Мунка. С подробностями — Игорь Гребельников.

Детали московской выставки еще согласовываются, но уже известно, что ее хитом станет знаменитый «Крик», причем самая ранняя версия картины, выполненная в 1893 году пастелью: по причине хрупкости большую часть времени она проводит в музейном хранилище. Всего же существуют четыре варианта «Крика»: два из них написаны маслом, два — пастелью. Также объявлено, что одним из сюжетов показа в Третьяковке станет влияние на Мунка произведений Достоевского, чьи романы издали в Норвегии еще в конце 1880-х годов. «Достоевский был важен для меня сверх всякой меры. Более чем многие остальные, даже вместе взятые»,— писал художник другу, историку искусства Йенсу Тиису. Датское издание «Бесов» лежало на прикроватном столике в момент смерти Мунка, а на стене в комнате висел этюд обнаженной натуры, названный по повести русского писателя «Кроткая».

Выставки-диалоги, эффектно сопоставляющие произведения великого норвежца с работами разных художников, от Ван Гога до Уорхола и Мэпплторпа,— один из козырей программы Музея Мунка. Сейчас в нем проходит выставка «Восход луны», фокусирующаяся на перекличках с его творчеством работ Марлен Дюма, художницы южноафриканского происхождения, живущей в Голландии. Она же выступила и куратором. Дюма было из чего выбирать. За четыре года до смерти Мунк завещал Осло 1,15 тыс. картин, 18 тыс. гравюр, 7,7 тыс. акварелей и рисунков, 550 гравюрных досок, библиотеку, записные книжки, фотографии — все это и составило собрание музея, открывшегося в 1963 году (в 2020-м он переедет в новое гигантское здание на берегу залива).

Выбор в качестве «спарринг-партнера» Мунка современной художницы не лишен остроты. Безусловно, его оправдывает и очевидное сходство мотивов отчаяния, боли, беззащитности перед жизнью и смертью, определивших творчество обоих. И свойственные обоим авторам неожиданные цветовые сочетания, и подчеркнуто небрежная манера письма со смазанными либо растекающимися деталями. И конечно, приверженность портретному жанру, в котором все, включая самих художников на автопортретах (Мунк писал себя ежегодно), будто низведены до «маленьких людей» — жалких, пугающих, обреченных.

Выбор Марлен Дюма в качестве героини выставки выглядит еще и откликом на важный сюжет биографии Мунка: в определенный момент его близкие отношения с женщинами прекратились, до конца своих дней он оставался холостяком. В молодости у «самого красивого мужчины Кристиании», как его описывали современники, было немало романов. Но один из них кончился тем, что взревновавший друг Мунка скульптор Густав Вигеланд швырнул в него скульптурой, к счастью, промахнулся, они просто остались заклятыми врагами. Другой — тем, что возлюбленная, грозясь пустить себе пулю, прострелила художнику руку. Не обошлось и без детских и юношеских травм: в пятилетнем возрасте — смерть матери, позже — двух сестер. Мунк был уверен, что на семье лежит женское проклятие.

Неудивительно, что в его картинах так много уязвимой хрупкой телесности, болезненной сексуальности. Так же как и в работах Дюма, хотя они чаще увязаны с общественной проблематикой. Ее персонажи — проститутки, жертвы сексуального насилия, ущемленные в элементарных правах мигранты.

Художница вспоминает, как еще в молодости увидела в Музее Мунка его серию литографий «Альфа и Омега» (1908) к одноименной книге стихов в прозе, созданных в период лечения в психиатрической клинике: «Я всегда хотела рисовать любовные истории, оказалось, что Мунк это сделал задолго до меня». История Альфы и Омеги, своего рода Адама и Евы, живущих на острове, вышла у него пострашнее библейской: она не только об искушении, но и о разочаровании и мести. Герои любят друг друга, но Омегу влечет еще и к животным, обитающим на острове, и вообще к чему-то потустороннему, Альфа ревнует, но однажды Омега уносится на олене по лунному отражению в море, а когда возвращается, он убивает ее и вскоре погибает сам, растерзанный зверьем.

Выбранная в качестве пролога выставки эта серия (с ней соседствуют автопортреты Мунка и Дюма) не оставляет шансов на то, что последующие залы «Восхода луны» будут сострадательны к зрителю,— это вязкий со многими остановками путь от детства к смерти. Дюма удалось выбрать у Мунка поразительно точные рифмы к своим работам, и мрачная меланхолия экспозиции звучит с удвоенной силой. Оба наблюдают со спины за девочками, смотрящими в окно, за обнимающимися детьми, за смущенными наготой подростками, за безвольными телами натурщиков и натурщиц, за любовными сценами и сексуальными позами, за одиночеством, умиранием, смертью. Этот тоскливо-растерянный взгляд на бренные тела, в которых мается жизнь, со временем не сдал позиций. И судя по выставке, в нем нет ничего специфически мужского или женского — все это, как наставлял другой любимый автор Мунка, «человеческое, слишком человеческое».