"Говорящие с ветром" (Windtalkers, 2002, **) прекрасно адаптировавшегося в Голливуде, как водится, ценой утраты творческой индивидуальности, Джона Ву по внешним признакам относится к целой серии созданных за последние годы кровавых драм из времен Второй мировой войны. Полумилитаристских, полупацифистских: грань между двумя этими полярно противоположными идеологиями в кино провести порой очень трудно. Дело происходит в 1945 году. Американские войска штурмуют японский остров Сайпан. Их успех частично обеспечен тем, что радистами и шифровальщиками работают индейцы навахо, ведущие переговоры на родном языке, доступном лишь им. Японцы, само собой, расшифровать переговоры не в состоянии. А дабы они не раскрыли тайну кода, к каждому индейцу приставлен свой персональный "заградотряд", капрал, который должен пристрелить его, если возникнет угроза плена. Естественно, сначала между героем-янки и подопечным индейцем отношения не сложатся, но потом они полюбят друг друга как братья, совершат кучу подвигов и англосакс погибнет, спасая краснокожего, который сохранит в сердце вечную память о нем. Беда в том, что янки играет Николас Кейдж, пожилой, одутловатый и отчаянно фальшивый. Изображая отчаянного берсерка, укладывающего в одном бою десятки японцев, он так пучит глаза и гримасничает, что становится не страшно, а смешно. А когда в прологе он, пытаясь выбраться после контузии из госпиталя и скорее вернуться на фронт, ковыляет, что твой Мересьев на протезах (у героя лопнула барабанная перепонка и нарушено вследствие контузии равновесие), кажется, что садисты-японцы не ушибли его снарядом, а просто связали ему шнурки. Но на историю мужской дружбы Джону Ву по большому счету наплевать. Наплевать ему и на пропаганду, хотя индеец назвал сына Джорджем Вашингтоном и произнес положенные слова о том, что сражается за свою родину. За резервацию, что ли? Плевать Джону Ву и на исторические обстоятельства. Что ему, загадочному восточному человеку, эти белые варвары, которые из-за чего-то повздорили с не менее антипатичными китайскому сердцу японцами? Поэтому снимает он никакую не битву за Сайпан, а честную ходилку-стрелялку. Ощущение ненатуральности кровавых сражений, занимающих большую часть фильма, усиливается откровенно, нагло компьютерными самолетиками и орудиями. Солдаты мечутся по экрану с такой скоростью, словно жмут на пульт управления компьютерной игрой, стараясь подрезать япошек, выскакивающих чуть ли не из-под земли. А еще Ву любит, чтобы взрывы красиво раскидывали в разные стороны солдатские тела или их фрагменты. Так и ждешь, что, заняв очередную японскую траншею, джи-ай начнут хвастаться друг перед другом, на какой уровень они вышли и сколько очков набрали. Впрочем, есть в фильме и один очень смешной в силу своего идиотизма эпизод. Индеец решил совершить ритуальное омовение и разделся на берегу ближайшего водоема. А однополчане его, голого, не узнали, приняли за японца и сильно надавали по шее. Хотя, честно говоря, на японца этот гордый сын племени Горького Дождя не похож ни капли. Другой образец восточного кино, адаптированного на этот раз к европейскому вкусу, "Тайны реки Сучжоу" (Suzhou River, 2000, ***) Лоу Е. Сначала фильм, оркестрованной инфантильным закадровым голосом, напоминает о сладкоголосой китайской эстраде и чуть-чуть о фильмах Вонг Карвая. Как и у гениального режиссера из Гонконга, герои "Тайн реки Сучжоу" — вовлеченные в городскую суету, но и словно приподнятые над ней влюбленные маргиналы: девушка, изображающая в ночном клубе русалку, фотограф, мотокурьер, выполняющий мелкие поручения гангстеров средней руки. Но в какой-то момент с удовольствием осознаешь неожиданную и симпатичную правду: Лоу Е по-своему, по-китайски, пересказывает великое "Головокружение" (Vertigo, 1958) Альфреда Хичкока, историю частного сыщика, страшащегося высоты, вовлеченного в заговор и потерявшего себя между двумя женщинами, блондинкой, погибшей у него на глазах, и брюнеткой, ее двойником, словно вернувшимся из царства мертвых. Так и у Лоу Е курьер узнает в возлюбленной фотографа свою подругу, в похищении которой он был вынужден некогда участвовать и которая у него на глазах бросилась в реку Сучжоу, пообещав вернуться в облике русалки. Но в отличие от Хичкока здесь идет речь не об изощренном заговоре, а об аберрации зрения, вызванной отчаянием. Курьер узнает затем свою погибшую возлюбленную в другой девице, продавщице из супермаркета, и, наконец, разделит с ней желанную смерть. Все это очень наивно, но искренне: фильм излучает неподдельную печаль романтической городской баллады.
